Первый завтрак он пропускает. Второй, естественно, тоже. Но это пустяк в такой момент, когда при каждом ударе колокола, отбивающего на соседней колокольне четверть часа, тревога, вызванная отсутствием Марии, все возрастает, и комок в горле душит его все сильней, и, однако же, громыхание посуды внизу напоминает ему о пустом желудке. Он злится на себя за это. Как может человек в подобные минуты оставаться рабом своих потребностей? И как можно, если имеешь дело с такой девушкой, как Мария, быть до такой степени рабом своих сомнений? Глупо, конечно, но, устав от бесконечного повторения фразы: «А что, если она не смогла вернуться?» — он меняет глагол, и возникает другое предположение: «А что, если она не захотела вернуться?» В конце концов, если отбросить в сторону чувства, это было бы с ее стороны достаточно разумно. А принимая во внимание все то, что Мария теряет и чем рискует, ей куда выгоднее остаться с кузеном, которого ей прочили в мужья. Любой человек — любой, кроме, разумеется, того единственного, кто сидит под этой крышей, — спокойно оценив положение, сделал бы один только вывод: если Мария послана тебе на счастье, то ты ей — на беду.
* * *
Ты ей — на беду, это верно, и почти тут же Мануэль убеждается, что Мария все-таки послана ему на счастье. Шесть коротких звонков. Это недавно установленный код. Чтобы отличать своих от чужих, которые обычно дольше нажимают на кнопку: четыре коротких звонка закреплены за Оливье, пять — это Сельма, шесть — Мария. Мануэль кинулся к глазку: так и есть, это Мария с чемоданом в руке. Она идет через садик в сопровождении Вика, который козленком скачет вокруг нее, и исчезает в доме.
Но события набирают темп. И намеренно громкий голос Сельмы возвещает, в каком направлении они будут развиваться:
— Нет, не объясняйте мне ничего. Мы спешим. Я беру все необходимое и уезжаю в посольство. Вместе с Виком. — Специально для ушей мальчика она добавляет: — К вечеру приведите, пожалуйста, в полный порядок гостиную.
Через минуту она уже выходит, идет через сад и, сев в машину, которая ждет ее у тротуара, уезжает. Мануэль тут же спускается вниз. Мануэль уже сжимает в объятиях Марию; лицо у нее заострилось от усталости, но она еще считает нужным оправдываться:
— Ты, наверно, совсем извелся. Я очень долго не могла найти ключ…
Раз Мария здесь, значит, все в порядке. Как ей это удалось? Это уже не важно. Важно, что она рядом, и это — праздник. Мануэль едва ее слушает. Он обнимает ее, целует, в нем вспыхивает желание, он берет ее на руки, как в первый вечер, несет на кровать, и они предаются любви, пока наконец, с трудом переводя дыхание, он не выпускает ее из объятий.
— Нам повезло, — говорит она, — что мой отец любил делать красивые жесты. Он преспокойно мог бы дать Кармен чек в виде приданого. Но он предпочел подарить ей пачку облигаций на предъявителя, чтобы вечером, после десерта, бросить их на стол, и я об этом не знала. Но приди я на сутки позже, я бы уже ничего не нашла. Представь себе, выходя сегодня утром из дома, я нос к носу столкнулась… Как ты думаешь, с кем? Попробуй догадаться! С Лилой!
* * *
Лила — Мануэлю это имя ничего не говорит. Мария, еще не пришедшая в себя от неприятного осадка, оставленного этой последней встречей, приподнимается — ее трясет от возмущения и чуть ли не презрения к кузине. Лила — кузина Марии, внучка ее двоюродной бабушки Тересы и двоюродного дедушки Исмаэля, оружейного мастера, самого богатого человека в их клане. Лиле двадцать пять лет, она разведена, живет, говорят, с каким-то капитаном дальнего плавания; она выбежала из церкви раньше всех, потому что от страха намочила трусики. Таким образом, она одна осталась в живых; ее родители погибли под пулями вместе со всеми.
Выйдя из дома около девяти, потому что по размышлении решила дождаться, пока соседи уйдут на работу, Мария сразу увидела Лилу — та была в трауре и беседовала с госпожой Галло, старушкой-соседкой, знающей все сплетни в округе. Обойти их было невозможно. Поэтому Мария с улыбкой направилась прямо к ним, а они глядели на нее выпученными глазами, точно перед ними появилось привидение.
— Мария! Ты жива? — дружно вскричали они.
Но насколько разный был у них при этом тон, насколько разное выражение лица! Язык у восьмидесятилетней старухи и вправду был длинноват, но зато как часто она, бывало, уводила к себе и утешала маленькую девочку, потом школьницу, которую то и дело распекала по пустякам госпожа Пачеко, и сейчас старая женщина искренне возблагодарила небо за чудо. Что же до Лилы, изобразившей приличествующую случаю печаль, она тщетно пыталась скрыть недоверие и разочарование.
— Да где же ты была? — спросила старая дама. — Представляешь, завтра должны были вскрывать квартиру. Я как раз и говорила сейчас об этом с твоей кузиной: она просила меня быть понятой… Прямо невероятно! Страшно говорить об этом, но я ведь знаю: жертв так много, их подбирали всех подряд, и никто не знает, где они похоронены…
Кузина заплакала. Родителей своих она оплакивала, конечно, искренне. Но сквозь слезы она все время остро поглядывала на Марию. «Вас ищет какая-то родственница», — сказала тогда консьержка. Значит, это правда, и нетрудно догадаться, зачем разыскивала ее Лила. Единственная оставшаяся в живых, единственная наследница! По радио упомянули о «страшной ошибке, примере фатальной неосторожности, что должно служить предупреждением для всех, кто пренебрегает инструкциями», но имя Мануэля в этой связи не фигурировало, хотя его и разыскивали повсюду. Лила была не такая уж близкая родственница и едва ли слышала о нем, да и госпожу Галло, естественно, в дела семьи не посвящали. Однако из осторожности лучше солгать.
— Я находилась в больнице, — сказала Мария. — Но думаю, больше раненых не было.
На глаза навернулись слезы, голос задрожал — увы! — ей не пришлось притворяться. И, стремясь избежать новых вопросов, а главное, нового взрыва соболезнований, так как из дома как раз вышли хозяйки, направлявшиеся за покупками, Мария поспешно расцеловала обеих женщин.
— Я вернусь завтра, а сейчас вы уж меня извините, — пробормотала она. — Мне сегодня предстоит еще несколько невеселых дел.
* * *
«Таких же, как и Лиле», — должно быть, подумали все эти дамы, а именно это и требовалось. Хотя Мария и бросала все свое состояние, она не была настолько к нему безразлична, чтобы уступить алчности кузины. Она не без удовольствия думала о том, что оставляет позади себя крайне запутанную в юридическом отношении ситуацию. Госпожа Галло подтвердит, что Мария жива. И квартира еще долгие месяцы будет отдана тлению. В конце концов решат, что поведение девицы, которая сначала исчезла, потом появилась и наконец скрылась совсем, явно подозрительно. Делом займутся судейские, и оно пойдет кочевать по инстанциям.
Голос Марии снова начинает дрожать, и Мануэль обнаруживает в ней новую для себя черту, улавливает злобу собственницы — это одновременно и удивляет, и радует его. Разве она не пожертвовала всем ради него?
— Вслед за убийцами всегда являются стервятники — это в порядке вещей, — небрежно замечает он. — Сейчас по стране шныряют тысячи жуликов в поисках мерзкой поживы. Прошу тебя, поговорим о чем-нибудь другом.
Он улыбается. Она улыбается. Перед ним та же Мария, которая позавчера схватила его за рукав, потащила обратно, захлопнула калитку и, положив ключ в карман, сказала: «Ты выбираешь смерть, чтобы я осталась жить. Это великодушно, Мануэль, но не такого великодушия я от тебя жду. Откровенно говоря, мне бьпо бы трудно умирать, зная, что этой ценой ты остаешься жить. Ведь если от двоих отнять одного, в любви это равно нулю». И на другой день та же Мария пошла ради него на риск. Мануэль вскакивает на ноги.
— Дело не только в этом, просто я со вчерашнего вечера ничего не ел, — объявляет он. — И с удовольствием перекусил бы.
Гримаса боли вдруг искажает его лицо, и на мгновение он замирает, схватившись за живот.
— Что с тобой? — спрашивает Мария.
— Да нет, ничего, — отвечает Мануэль. — Это мой колит. Как понервничаю, так он о себе и напомнит.
Мария чуть хмурится, но и только. Сейчас не время распускать нюни, думать о ничтожных болячках, не время искушать провидение. Ведь погибли же ни за что ни про что их друзья, Аттилио, Фиделия, тысячи других людей, захваченных вихрем событий. А они живы. Три недели назад Мария недорого бы дала за две их жизни, а вот им удалось избежать всего. Через три-четыре дня они перейдут границу. Через неделю будут в Мексике. И всю жизнь будут хранить эти страшные воспоминания. Но они устроятся, найдут работу, поженятся, у них родятся девочка и мальчик…
Мануэль взял Марию за руку и повел в кухню. Она садится рядом с ним. Торжественно, со сдерживаемой радостью она режет хлеб, потом два куска холодного мяса. Глаза ее сияют, полуприкрытые трепещущими ресницами. А ведь совсем недавно Мануэль говорил: «В аду не устроишь себе рая».
