— Дом, — сказала женщина. — Здесь и укроемся.
Он удивленно заморгал, глядя на нее.
— Не понимаю…
Тем не менее они помогли друг другу подняться по ступенькам и уселись прямо на скамью, подвешенную на цепях, — ни дать ни взять, специально для них придуманные весы, грозившие рухнуть под их общей тяжестью.
В течение долгого времени единственным движением был ход этих качелей, движущихся в никуда, — а на них, как птицы на жердочке, примостились две человеческие фигурки. Улица раскатала свой горячий рулон пыли, на котором не было ни следов ног, ни отпечатков автомобильных шин. Временами, налетая невесть откуда, по самой середине улицы проносился ветер, стелившийся под прохладными зелеными деревьями. А дальше все запеклось твердой коростой. Надумай кто-нибудь взбежать на первое попавшееся крыльцо, поплевать на застекленную дверь и оттереть присохшую грязь, чтобы заглянуть внутрь, он бы увидел человеческие тела, разбросанные на голых досках пола, лишенного ковров. Но ни взбежать, ни поплевать, ни присмотреться охотников не было.
— Ш-ш-ш, — прошептала женщина.
На их неподвижных лицах играли солнечные блики, трепетные, словно крылышки колибри.
— Слышишь?
Где-то вдалеке послышался невнятный гомон удаляющихся голосов. Забулькала, завыла сирена, потом умолкла. Опустилась пыль. Звуки мира замерли в ленивой истоме.
Женщина посмотрела на мужа, сидящего рядом, и спросила:
— Нас не поймают? Мы ведь сбежали, мы на свободе, правда?
Он едва кивнул. Ему было лет тридцать пять; его раскрасневшееся лицо заросло щетиной. Из-за розовой сеточки глазных сосудов он казался совсем багровым и каким-то уязвимым. Он часто признавался ей, что у него внутри вырос огромный волосяной ком, мешающий говорить и даже дышать на жаре. Для них обоих панический страх стал делом житейским, обычным состоянием. Упади ему на руку дождевая капля с ясного неба, он перепугался бы до смерти и сбежал без оглядки.
Она облизнула губы.
Это легкое движение вызвало у него досаду. Ее безмятежность действовала ему на нервы.
Она рискнула опять заговорить:
— Приятно тут сидеть.
От его кивка качели дрогнули.
— Сейчас миссис Хейдекер выйдет — с полной корзиной клубники, — сказала она.
Он нахмурился.
— Прямо с грядки, — добавила она.
Виноградная лоза мирно зеленела над прохладным тенистым крыльцом. Беглецы чувствовали себя как дети, спрятавшиеся от родителей.
Солнечный луч высветил подвешенный на перилах цветочный горшок и покрытые светлыми волосками стебли герани. Мужчине это зрелище напомнило голые ноги, запутавшиеся в кальсонах.
Женщина вскочила и пошла проверять исправность дверного звонка.
— Не смей! — сказал он.
Но было слишком поздно: ее большой палец уже давил на кнопку.
— Не работает, — сказала она, зажала рот ладонью и глухо продолжила: — Вот дуреха! В собственную дверь звоню. Посмотреть, как сама себе открою, что ли?
— Отойди, — сказал он, поднимаясь. — А то наделаешь дел.
Не в силах удержаться, она тайком подергала дверную ручку.
— Не заперто! Надо же — мы всегда запирали!
— Не трожь!
— Я не собираюсь туда ломиться. — Приподнявшись на цыпочки, она провела пальцами по верхней притолоке. — Ключей-то нет, вот какая штука. Кто-то спер ключи, вошел и — голову даю на отсечение — обчистил весь дом. Нас слишком долго не было.
— Нас не было всего час.
— Не выдумывай, — сказала она. — Ты же знаешь, не один месяц прошел. Нет… что я? Годы пролетели.
— Всего один час, — сказал он. — Да ты присядь.
— Долгонько мы разъезжали. В самом деле, надо присесть, — сказала она, все еще держась за дверную ручку. — Хоть в себя прийти, что ли, а уж потом маму звать: «Мама, мы тут!» Интересно, где Бенджамин шастает? Умный пес.
— Его больше нет, — сказал мужчина, позабыв уговор. — Подох десять лет назад.
— Ах… — Отпрянув, она перешла на шепот: — Верно…
Она оглядела дверь, крыльцо и городскую улицу.
— Что-то здесь не так. А что — не пойму. Но подвох есть!
Тишину нарушало только скворчанье — это солнце поджаривало небеса.
— Какой это штат — Калифорния или Огайо? — спросила она, повернувшись наконец к нему лицом.
— Оставь дверь в покое! — потребовал он, хватая ее за руку. — Это Калифорния.
— А откуда тут взялся наш город? — возмутилась она, тяжело дыша. — Ведь он раньше был в Огайо!
— Скажи спасибо, что мы на него набрели! Не умничай!
— А может, и вправду Огайо. Может, мы никогда и не уезжали на Запад.
— Это, — повторил он, — Калифорния.
— Город-то как называется?
— Холодная Вода.
— А ты откуда знаешь?
— Уж больно жарко. Холодная Вода, как же еще?
— Ты уверен, что это не Благодатная Долина? Не Тенистый Водопад?
— В такую жару одно лучше другого.
— Может, это город Штормовой в штате Небраска? — с улыбкой сказала она. — Или Клык Дьявола в штате Айдахо. Или Кипящие Пески в Монтане.
— Назови лучше что-нибудь прохладное, — сказал он.
— Мятная Ива, Иллинойс.
— Ох, — выдохнул он, закрыв глаза.
— Снежная Гора, Миссури.
— Все может быть, — сказал он, подтолкнув висячую скамью, которая закачалась туда-сюда.
— А я знаю самый лучший город, — сказала она. — Город Памятный. Вот мы где. Город Памятный, штат Огайо.
Его молчание, улыбка и довольные глаза, прикрывающиеся в такт движению качелей, подтвердили, что именно туда их и занесло.
— Нас тут не поймают? — Ее охватил внезапный испуг.
— Не поймают, если затихаримся и не будем высовываться.
— Ох, — простонала она.
Потому что в дальнем конце улицы под лучами яркого солнца неожиданно показалась кучка людей, поднимающих пыль, как от вентилятора.
— Вон они! Что мы такого сделали, почему за нами гонятся? Мы что, грабители, Том, или воры, или душегубы?
— Нет, но они все равно следили за нами и преследовали до Огайо.
— Ты ведь, кажется, сказал, что это Калифорния?
Он закинул голову назад и уставился в раскаленное небо, сказав:
— Я теперь и сам не знаю. Может быть, они город передвинули?
Незнакомцы, находящиеся поблизости, в своем пыльном мирке, в это время сделали остановку. Из-под деревьев слышались их лающие голоса.
— Надо бежать, Том! Давай-ка двигаться. — Она дернула его за локоть, пытаясь поставить на ноги.
— Погоди. Что-то здесь не сходится. Город… — Он заскользил на качелях, вытаращив глаза и приоткрыв рот. — Дом этот. Крыльцо какое-то подозрительное. Было ведь три ступеньки. А теперь четыре.
— Ничего подобного!
— У меня ноги сразу неладное почуяли. И эти стекла в дверном окошке — синие и красные. А были оранжевые и белые.
Он сделал усталый жест рукой.
— И мостовые, и деревья, и дома. Весь этот чертов город. Не могу его понять.
Вглядевшись повнимательнее, она начала понимать, в чем дело. Кто-то огромной ручищей сгреб весь знакомый город ее детства — церкви, гаражи, окна, крылечки, чердаки, кусты, лужайки, фонарные столбы — и высыпал в плавильную печь, где был такой жар, что все растеклось и покоробилось. Дома либо раздались вширь, став огромными, либо сжались, уменьшившись в размерах, тротуары перекосились, шпили вытянулись. Тот, кто склеивал город после этого происшествия, видно, потерял чертежи. Красивый получился городок, да не тот.
— Да, — прошептала она. — Верно говоришь. Я раньше каждую выбоину знала — на роликах весь город вдоль и поперек объездила. А теперь что-то не признаю.
Незнакомцы добежали до их дома и свернули в узкий переулок.
— Окружают, — сказала она. — Сейчас нас застукают.
— Не знаю, — сказал он. — Может, да, может, нет.
Они сидели неподвижно, прислушиваясь к жаркой зеленой тишине.
— Я знаю, чего мне хочется, — сказала она. — Хочется мне войти в дом, открыть холодильник, напиться холодного молока и заглянуть в кладовку, там связки бананов к потолку подвешены, а в хлебнице пончики с сахарной пудрой остались.
— Даже не думай заходить в дом, — сказал он с закрытыми глазами. — Пожалеешь.
Она наклонилась, изучая его худощавое лицо.
— Сдрейфил.
— Я?
— Боишься сделать такую простую вещь — открыть входную дверь!
— Да, — признался он наконец. — Боюсь. Бежать нам некуда. Они нас скрутят и отвезут назад.
Засмеявшись, она сказала:
— Странная там обслуга была, честное слово! Не хотели с нас деньги брать за проживание. А у горничных-то халатики белые, крахмальные.
— Окна там непонятные, — вспомнил он. — Решетками забраны. Помнишь, я притворился, будто ножовкой металл пилю, — сколько народищу сбежалось.
— Да, было дело. А почему они всегда бегом?
— Да потому, что мы слишком много знаем, вот почему.
— Я, например, ничего не знаю, — сказала она.
