— Пока еще нет, — ответил он.
В комнату вихрем влетела Симона, таща за собой кавалера, с физиономией скотопромышленника и с жемчужной булавкой в галстуке. Проходя мимо Орельена, она возбужденно крикнула, не отпуская своего пленника:
— В зале тебя ждут друзья!
Орельен нахмурился. Кого это еще принесло?
Три дамы и два господина.
Хватит с него призраков Розы, да и Декер уже перестал его забавлять. Орельен предложил:
— Пойдемте поглядим, доктор! Вы знаете, мои друзья заходят сюда отчасти и потому, что здесь можно меня встретить.
Они перешли в дансинг.
После царства розового света они попали в голубой полумрак. Оркестр наигрывал английский вальс, и дамы, сидевшие за столиками почти в полной темноте, вполголоса мурлыкали знакомый мотив «Такая красавица всем до безумья нравится», а танцующие пары плавно кружились, словно сошли с раскрашенной открытки.
В заведение Люлли вела стеклянная двухстворчатая дверь с оранжевыми занавесочками, и посетитель сразу попадал не то в вестибюль, не то в прихожую, слева от которой помещался бар, справа — туалетные комнаты, сообщавшиеся с дансингом. В этом вестибюле шла оживленная торговля, здесь продавалось все, имевшее хождение у Люлли: сердца, сигареты, а так же многое другое, не столь определенное. Тут вечно толпились какие-то люди, таинственно переговаривавшиеся между собой, сюда забегали на минутку проветриться клиенты или девицы, — поболтать с подружкой, просто постоять в обществе юноши, который через минуту не узнает их за танцами, какие-то бледные и отчаянно жестикулирующие субъекты, умолкавшие при приближении парочки или метрдотеля. Тут же, в углу помещался гардероб, который держала весьма сентиментальная дама, а рядом с туалетными комнатами, откуда доносился громкий смех девиц, имелась кухня и на пороге то и дело появлялись гарсоны, держа на весу подносы с бифштексами и цыплятами между двумя ведерками замороженного шампанского.
— Угодно столик?
Сам господин Люлли, испанец из Южной Америки, брюхатый, но еще крепкий мужчина, с мощными бицепсами, распирающими смокинг, и с жиденьким венчиком волнистых черных волос вокруг сияющей плеши, пожал руку Лертилуа, как завсегдатаю.
— Спасибо… Мы здесь с друзьями…
Звуки вальса заполняли весь зал. Того самого вальса, который Орельен в 1919 году во время пребывания в Лондоне танцевал по всем night clubs[8] со своей тогдашней подругой, которая потом заключила с кем-то идиотское пари, что переплывет Темзу ночью, и утонула. «Whispering».[9] Он закрыл глаза. Но не Лондон возник перед его умственным взором, а Сена, обегающая остров Сен-Луи…
Дансинг Люлли представлял собой большой квадратный зал, вдоль его стен шел балкон, под балками которого в четыре ряда были расставлены столики, так что середина оставалась свободной для танцев. Сообщавшаяся с ним вторая, полукруглая, комната значительно увеличивала зал, там играл оркестр и стояли столики, словно в гроте. Наконец, на балконе, куда попадали по двум лестницам, с двух сторон зала, тоже были незаметные снизу столики, но их занимали редко. Вверху, под невидимым потолком, лежали тени, а все остальное, залитое светом, было выдержано в псевдомавританском стиле, в сине-красно-золотых тонах, не пощадивших даже облицовку балкона и большую лоджию, где помещался оркестр. Столики, стоявшие под балконом, слегка — всего на две ступеньки — поднимались над танцевальной площадкой. И повсюду — ленты серпантина, которыми перебрасывались гости во время предыдущего танца, что завершало сходство дансинга с огромным тортом, убранным разноцветным кремом. Между столиками скользили гарсоны, неся над головой груды угрожающе кренившихся тарелок; в зале негде было повернуться, пришлось даже придвинуть столики на колесиках к танцевальной площадке, под самые ноги танцующих. Свет — лунный, искусственный — так же подходил к этой музыке, как мавританский стиль к девицам с Монмартра.
— Вот ваши друзья, — прошептал доктор.
Он поглядел влево, минуя центр площадки, забитой танцорами. Орельен проследил за направлением его взгляда. Первой, кого он заметил, была Береника в своем платье «лотос», в котором она появилась тогда у Мэри. А рядом с ней — Мэри, Поль Дени, Бланшетта, Эдмон.
Доктор покачал головой. Ведь к больному Орельену приглашала госпожа де Персеваль. «Значит, Симона тоже знает Мэри», — подумалось ему. И, пробираясь к столику, он решил, что Лертилуа, обычно такой сдержанный, исключает Симону из числа тех, на кого распространяются правила конспирации.
— Ах, доктор! Лертилуа!
Барбентан поднялся поздороваться с мужчинами, загородив дорогу танцующим; им подали через головы танцоров два лишних стула. Все разместились.
— Сегодня на холостом положении, доктор, а? — крикнула Мэри так громко, что задрожали хрустальные подвески люстры. Но доктор не ответил — склонившись, он целовал руку Бланшетты, Бланшетты в черном атласе, с голыми плечами и ниткой жемчуга в шесть рядов, доставшейся ей от матери.
Береника улыбнулась Лертилуа.
— Госпожа де Персеваль предсказала, что мы вас здесь найдем, — произнесла она и покраснела.
Доктору и Орельену налили в бокалы остатки шампанского. Барбентан хлопнул в ладоши: «Еще две бутылки». Гарсоны засуетились. Музыка смолкла. Танцоры остановились, растерянно глядя в сторону оркестра и на своих дам. Снова заиграли «Whispering». Орельен вдруг почувствовал чью-то руку, коснувшуюся его локтя, и, оглянувшись, увидел Бланшетту.
— Хотите, станцуем вальс?
Взглядом он извинился перед Береникой и последовал за госпожой Барбентан. Краем глаза он увидел, что Мэри поднялась и пошла с доктором. Орельен чуть-чуть прикусил губу.
— Впервые я танцевал этот вальс в Лондоне, — обратился он к своей даме.
— Вот как!
Бланшетта думала о чем-то своем. По ее лицу видно было, что она старается придать себе еще более суровый вид, чем обычно. Нижняя губа слегка дрожала.
— Послушайте, Орельен, я пригласила вас на вальс, чтобы с вами поговорить…
— Сделайте одолжение.
Его забавляло, что Мэри, вальсируя, наблюдала за ними. Он оглянулся на их столик: Поль Дени галантно суетился вокруг Береники. Барбентан покупал у гарсона сигареты.
— Орельен, умоляю вас, пока еще не поздно, оставьте Беренику в покое.
Они ловко увернулись от неминуемого столкновения с парочкой неудачливых танцоров.
— Что вы под этим подразумеваете, Бланшетта? Мадам Морель…
Но Бланшетта уже закусила удила:
— Хоть не лгите по крайней мере, неужели вы думаете, что я не вижу вашей игры, а также игры Эдмона.
— Но, дорогая моя, что сей сон означает?
— Вас как бы случайно встречают чуть ли не на каждом шагу. Вас с ней сводят, а он, видите ли, ничего не знает!
— Уверяю вас…
— Орельен, это плохо, это очень, очень плохо…
— Дорогая моя, на нас глядит мадам де Персеваль.
Они молча сделали несколько кругов. Потом Бланшетта заговорила снова:
— Поверьте мне, Орельен, поверьте мне, это плохо, очень плохо…
— Но…
— Замолчите и слушайте меня, да, слушайте меня. Береника молода, счастлива, да, да, она неопытна, но она счастлива, у нее есть муж, который ее боготворит, жизнь ее, не спорю, несколько… несколько серовата… оно и понятно — провинция, но муж ее боготворит…
— Очень мило, однако я не понимаю…
— Замолчите! О, если в вас осталась хоть капля человеческого чувства, вспомните, что произошло между нами, вспомните то зло, которое вы мне причинили…
— Но, Бланшетта, ничего же и не произошло… или произошло так мало…
— Да, для вас, конечно, мало! Но вполне достаточно, чтобы разрушить мир, в котором я живу… вы же знаете, я люблю Эдмона, люблю и ненавижу Эдмона.
— Поверьте мне, дорогая, мадам де Персеваль просто не спускает с нас глаз…
Он недоумевал, что такое сделалось с Бланшеттой. Ревность? Но ведь она любит своего мужа, и два-три поцелуя как-то вечером… скорее всего назло Барбентану, чтобы наказать его за многочисленные похождения…
— Послушайте, — добавила Бланшетта, — я знаю Беренику. Если вы не остановитесь, вы просто ее погубите.
— Но, клянусь вам…
— Вы, мужчины, даже представления не имеете, что такое верность, настоящая, глубокая. Иной раз мне просто хочется умереть из-за вас… из-за тех нескольких минут, из-за этого пустяка…
Орельен отвел Бланшетту к столику. Полумрак сменился ярким светом, раздался смех, гул голосов. После вальса заиграли фокстрот. Орельену пришлось сесть рядом с Мэри. С Мэри, в ожерелье из горного хрусталя и с обнаженной, до пуговки бюстгальтера, спиной.
— Вы вальсируете как бог, — шепнула она, — я на вас смотрела.
— Трудно было не заметить.
Мэри сердито рассмеялась:
— О, пожалуйста, не пугайтесь.
