Его план сходить в город и пообедать оказался немыслимым. Стоило ей об этом услышать, как Вдова настояла, чтобы он остался здесь ее гостем. Глаза его не выдержали холодной синевы ее взгляда. Он склонил голову, пошаркал по брезенту большим пальцем одной ноги и униженно запросил прощения. Пообедать со Вдовой Хильдегард? Сидеть с нею за одним столом и класть пищу в рот, когда эта женщина сидит напротив? Он едва мог выдохнуть слова отказа.
– Нет-нет. Прошу вас, миссис Хильдегард, спасибо. Большое спасибо. Прошу вас, не надо. Спасибо.
Однако он остался, не смея ее обидеть. Улыбнувшись, протянул ей измазанные раствором руки и спросил, нельзя ли их где-нибудь помыть, и она провела его сквозь белую, без единого пятнышка залу в ванную. Ванная комната походила на шкатулку из-под драгоценностей: сверкающие желтые плитки, желтая раковина, лавандового цвета шторы из плотной кисеи на высоком узком окне, ваза с сиреневыми цветами на зеркальном туалетном столике, пузырьки духов с желтыми ручками, желтый набор щеток и расчесок. Он быстро повернулся и едва не выскочил прочь. Если б она встала перед ним обнаженной, это бы его меньше потрясло. Его заскорузлые лапы недостойны такого великолепия. Он предпочел бы кухонную раковину – как дома. Но ее естественность убедила его, и он вошел со страхом, чуть ли не на цыпочках и встал перед раковиной в мучительной нерешительности. Локтем повернул кран, боясь измазать его пальцами. О пахучем зеленом мыле не могло быть и речи: он, как мог, постарался обойтись одной водой. Закончив, вытер руки подолом рубахи, проигнорировав мягкие зеленые полотенца, свисавшие со стены. От всех этих переживаний он начал бояться того, что может произойти за обедом. Прежде чем выйти из ванной, он опустился на колени и рукавом промокнул на полу водяные брызги.
Обед из листьев салата, ананаса и творога. Сидя в углу за столом с розовой салфеткой, разостланной на коленях, он ел и недоумевал, подозревая, что это шутка, что Вдова смеется над ним. Но она тоже это ела, да еще с таким вкусом, что сам вкус этот можно было положить на язык. Если б такое подала ему Мария, он бы выбросил эту еду в окно. Затем Вдова внесла чай в чашечке из тонкого фарфора. На блюдце лежали две белые печенюшки, не крупнее ногтей его больших пальцев. Чай с печеньем. Diavolo! Для него чай всегда был признаком женственности и слабости, а сладкое он не любил. Вдова же, мусоля печенье в пальцах, грациозно улыбалась, когда он закидывал второе себе в рот, словно глотая неприятные пилюли.
Задолго до того, как она доела второе печенье, он покончил со всем: опустошил чашку и откинулся на спинку стула, покачивая его на двух задних ножках. В животе у него мяукало и урчало в знак протеста против таких странных посетителей. За обедом они не разговаривали: ни единым словом не обменялись. Он осознал, что говорить им особо и не о чем. Вдова то и дело улыбалась, иногда поглядывая на него поверх чашки. Он смущался и грустил: жизнь богачей, решил он, – не для него. Дома он бы поел яичницы с ломтем хлеба да запил бы стаканом вина.
Закончив и промокнув уголки карминовых губ кончиком салфетки, она спросила, не хочет ли он чего-нибудь еще. Он уже хотел было ответить: «А что еще у вас есть?» – но вместо этого похлопал и погладил себя по животу, отдуваясь.
– Нет, спасибо, миссис Хильдегард, я наелся – по самые уши сыт.
На это она улыбнулась. Заправив красные узловатые кулаки за пояс, он откинулся на спинку стула, цыкая зубами и думая о сигаре.
– Вы курите? – спросила она, извлекая из ящика стола пачку сигарет. Из кармана рубашки он вытащил окурок крученой сигары «Тосканелли», откусил кончик, плевком послал его на пол, чиркнул спичкой и выпустил клуб дыма. Она убедила его посидеть за столом еще немного, спокойно и удобно, пока сама собирала тарелки, а сигаретка торчала из уголка ее рта. Сигара его расслабила. Скрестив на груди руки, он наблюдал за нею уже откровеннее, изучая гладкие бедра, мягкие белые руки. Даже тогда мысли его были чисты, никакая заблудшая чувственность не омрачала разум. Она – богатая женщина, а он – подле нее, сидит у нее на кухне; он был благодарен за эту близость – только за нее и ни за что больше, как Бог свят.
Докурив сигару, он вернулся к работе. К половине пятого все закончил. Собирая инструменты, ждал, когда она войдет в комнату снова. Весь день он слышал ее в другой части дома. Он прождал так некоторое время, громко прочищая горло, роняя мастерок, распевая песенку со словами: «Все закончено, о, все сделано, все закончено, все закончено». Шум наконец привел ее в комнату. Она вошла с книгой в руке, в очках для чтения. Он рассчитывал, что ему заплатят сразу же. Его удивило, когда вместо этого она пригласила его присесть на минуточку. Она даже не взглянула на законченную работу.
– Вы превосходный специалист, мистер Бандини. Великолепный. Я очень довольна.
Мария может фыркать сколько влезет, но эти слова у него из глаз чуть слезу не выжали.
– Стараюсь изо всех сил, миссис Хильдегард. Как умею, так и стараюсь.
Однако она не выказывала ни малейшего желания ему платить. Еще взгляд белесовато-голубых глаз. Их явная оценка заставила его перевести взор на камин. Глаза ее не отрывались от него, смутно изучали его, словно в трансе, будто она грезила о чем-то своем. Он подошел к камину и примерился взглядом к каминной полке, будто проверял угол наклона, сложив губы с таким видом, точно погружен в математические расчеты. Постояв так, чтобы занятие не показалось бессмысленным, он вернулся к глубокому креслу и снова уселся. Пристальный взгляд Вдовы механически следил за ним. Он хотел было заговорить, но что тут можно сказать?
В конце концов нарушила молчание она: у нее для него есть еще работа. В городе у нее другой дом, на улице Виндзор. И там тоже камин не работает. Не смог бы он прийти туда завтра и посмотреть? Она встала, перешла через комнату к письменному столу у окна и записала адрес. Спиной к нему, изогнувшись в талии, круглые бедра чувственно цветут – и пускай Мария сами глаза его вырвет и плюнет в пустые глазницы, он поклясться может, что никакое зло не омрачило его взора, никакая похоть не таилась в сердце его.
В ту ночь, когда он лежал в темноте подле Рокко Сакконе, чей храп с подвывом не давал ему уснуть, он понимал, что у бессонницы Свево Бандини есть и другая причина: ожидание завтрашнего дня. Он лежал и довольно хмыкал в темноте. Mannaggia, он далеко не дурак; он достаточно умный, чтобы понять: на Вдове Хильдегард он оставил зарубку. Может, она его и жалеет, может, она дала ему эту новую работу лишь потому, что почувствовала: работа ему нужна, – как бы там ни было, в его способностях никто не сомневался; Вдова назвала его превосходным специалистом и наградила новой работой.
Пускай же задувает Зима! Пускай температура падает до мороза. Пускай снег валит и завалит весь город! Ему все равно: завтра у него будет работа. И после этого всегда будет работа. Вдове Хильдегард он понравился; она уважает его способности. С ее деньгами и его способностями работы всегда будет предостаточно, чтобы посмеяться над Зимой.
На следующее утро в семь часов он вошел в дом на улице Виндзор. Там никто не жил; когда он нажал на ручку, передняя дверь оказалась незаперта. Никакой мебели: одни голые комнаты. Что не так с камином, он тоже не понял. Тот был не такой тонкой работы, как у Вдовы, но тоже хорошо сделан. Раствор не потрескался, а кирпич плотным звуком отвечал на стук молотка. В чем же тогда дело? В сарае на заднем дворе он нашел немного дров и развел огонь. Тяга жадно всасывала пламя. Комната наполнилась теплом. Все в порядке.
Восемь часов, а он уже снова у Вдовы. Застал ее в голубой ночной сорочке, свежую, улыбчивую: доброе утро, мол, мистер Бандини! Но что ж вы на холоде-то стоите? Заходите, чашечку кофе выпьете! Протесты умерли у него на губах. Он сбил снег с мокрых башмаков и последовал за развевающейся голубой сорочкой на кухню. Опершись на раковину, он пил кофе, наливая его сначала в блюдце, а потом дуя, чтоб остыл. Ниже плеч на нее он и не смотрел. Не осмеливался. Мария никогда бы этому не поверила. Нервничая и лишившись дара речи, он вел себя тем не менее как мужчина.
Он сказал ей, что не нашел никаких неполадок в камине на улице Виндзор. Ему самому понравилась собственная честность – это после вчерашних дутых трудов-то. Вдова вроде как удивилась. Она была уверена, что с камином на улице Виндзор что-то не так. Попросила подождать, пока оденется. Она сама отвезет его на улицу Виндзор и покажет, что там не в порядке. Теперь она перевела взгляд на его мокрые ноги.
– Мистер Бандини, вы не девятый размер обуви носите?
Кровь прихлынула к его лицу, и он поперхнулся кофе. Она поспешно извинилась. Выдающаяся плохая привычка всей ее жизни, одержимость просто – спрашивать у всех, какой размер они носят. Как бы игра в отгадки с самой собой. Он ведь ее извинит, правда?
