— Хочешь кофе, Лила? — спросил Штайнер.
Она покачала головой. Пока они оба ели и пили, она тихо смотрела на них. Потом Штайнер поднялся.
— Время спать. Ты устал, мальчик, правда?
— Теперь — да. Теперь я снова чувствую усталость.
Штайнер провел рукой по волосам женщины.
— Иди тоже спать, Лила.
— Да. — Она послушно встала. — Спокойной ночи…
Керн и Штайнер улеглись. Штайнер погасил лампу.
— Ты знаешь, — сказал он через минуту из теплой темноты, — нужно устраиваться жить с таким расчетом, что ты никогда больше не вернешься на родину.
— Да, — ответил Керн. — Мне это не трудно.
Штайнер закурил сигарету. Курил он медленно. Красноватая блестящая точка вспыхивала каждый раз, когда он затягивался.
— Хочешь сигарету? — предложил он. — В темноте у них совсем другой вкус.
— Хочу. — Керн нащупал руку Штайнера, который протянул ему сигареты и спички.
— Как жилось в Праге? — спросил Штайнер.
— Хорошо. — Керн замолчал, он курил. Потом он сказал: — Я там кое-кого встретил.
— Ты поэтому и приехал в Вену?
— Не только поэтому. Но она — тоже в Вене.
Штайнер улыбнулся в темноте.
— Не забывай, что ты бродяга, мальчик. У бродяг должны быть приключения, но — ничего такого, что разрывало бы им сердце, когда приходится расставаться.
Керн промолчал.
— Я ничего не имею против приключений, — добавил Штайнер. — И ничего — против любви. И меньше всего — против тех, которые дают нам немного тепла, когда мы в пути. Может быть, я немножко против нас самих. Потому что мы берем, а взамен можем дать очень немногое.
— Я думаю, что вообще ничего не могу дать взамен. — Керн внезапно почувствовал себя очень беспомощным. На что он способен? И что он мог дать Рут? Только свое чувство. А это казалось ему ничтожным. Он был молод и неопытен — и больше ничего.
— Вообще ничего — это гораздо больше, чем немногое, мальчик, — спокойно ответил Штайнер. — Это уже почти все.
— Это зависит от того, о ком…
Штайнер улыбнулся.
— Не бойся, мальчик. Все, что ты чувствуешь, правильно. Отдайся порыву. Но не теряй головы. — Он загасил сигарету. — Спи спокойно. Завтра мы отправимся к Поцлоху.
Керн отложил сигарету в сторону и уткнул голову в подушку незнакомой женщины. Он все еще чувствовал себя беспомощным, но в то же время — почти счастливым.
Директор Поцлох был маленьким живым человечком с взъерошенными усиками, большим носом и пенсне, которое постоянно сползало с носа. Он всегда куда-то невероятно спешил, особенно в тех случаях, когда спешить было некуда.
— Что случилось? Живо! — спросил он, когда к нему пришел Штайнер с Керном.
— Нам нужен помощник, — ответил Штайнер. — Днем — для уборки, а вечером — для телепатических сеансов. — Он показал на Керна.
— Он умеет что-нибудь делать?
— Он умеет делать все, что нам нужно.
Поцлох подмигнул.
— Знакомый? Каковы его условия?
— Питание, жилье и тридцать шиллингов. Пока все.
— Целое состояние! — вскричал директор Поцлох. — Гонорар кинозвезды! Вы что, хотите меня разорить, Штайнер? Ведь почти столько платят легально живущему рабочему, у которого есть прописка, — добавил он более миролюбиво.
— Я согласен и без денег, — быстро вставил Керн.
— Браво, молодой человек! Так вы станете миллионером! Пробиться в жизни можно только скромностью. — Поцлох ухмыльнулся, с шумом выпустил через нос воздух и поймал соскользнувшее пенсне. — Но вы еще не знаете Леопольда Поцлоха, последнего друга человечества. Вы будете получать гонорар! Пятнадцать блестящих шиллингов в месяц. Гонорар, говорю я, дорогой друг, гонорар, а не жалованье. Пятнадцать шиллингов гонорара больше, чем тысяча — жалованья. Что вы можете делать? Что-нибудь особенное?
— Я немного играю на рояле, — ответил Керн.
Поцлох энергично прижал пенсне к носу. — Вы можете играть тихо? Какие-нибудь мелодии под настроение?
— Тихо я играю лучше, чем громко.
— Хорошо. — Поцлох превратился в фельдмаршала. — Он должен разучить какие-нибудь египетские мелодии. Нам нужна музыка к распиленной мумии и даме без нижней части тела.
Он исчез. Штайнер, качая головой, посмотрел на Керна.
— Ты подтверждаешь мою теорию, — сказал он. — Я всегда считал евреев самым глупым и самым доверчивым народом в мире. Мы бы выманили у него все тридцать шиллингов.
Керн улыбнулся.
— Ты не принял в расчет панического страха, который взрастили тысячелетия погромов и гетто. Если принять все во внимание, то это безумно смелый народ. Ну и, в конце концов, я ведь только несчастный гибрид.
Штайнер ухмыльнулся.
— Чудесно, тогда пойдем есть мацу. Справим «праздник кущей»! Лила чудесно готовит.
Заведение Поцлоха состояло из трех аттракционов — карусели, тира и панорамы мировых сенсаций. Штайнер показал Керну его работу. Керн должен был начистить медные части сбруи у лошадей на карусели и подмести карусель.
Керн принялся за работу. Он начистил не только лошадей, но и оленей, которые раскачивались в такт, и лебедей, и слонов. Он так углубился в работу, что не слышал, как к нему подошел Штайнер.
— Пойдем, мальчик, обед!
— Уже?
Штайнер кивнул.
— Опять. Немного непривычно, правда? Ты вращаешься среди людей искусства, здесь господствуют мировые буржуазные нравы. После обеда будет еще и полдник. Кофе с пирожками.
— Прямо как в сказке! — Керн вылез из гондолы, которую тянул кит.
— О боже, Штайнер, — сказал он. — В последнее время все идет так хорошо, что становится страшно. Сначала в Праге, а теперь здесь. Вчера я еще не знал, где буду спать, а сегодня у меня есть место, жилище, и за мной заходят, чтобы позвать на обед! Просто не верится!
— А ты верь, — ответил Штайнер. — И не думай об этом, а принимай все, как есть. Это старый девиз опытных людей.
— Надеюсь, что такая жизнь хоть сколько-то продлится…
— У тебя постоянная работа, — ответил Штайнер. — По крайней мере, месяца на три. Пока не наступят холода.
Лила поставила на лужайку перед вагоном шаткий столик. Она принесла большую кастрюлю со щами и села рядом со Штайнером. Стояла ясная погода, и в воздухе уже чувствовался запах осени. На лужайке было развешено выстиранное белье; над ним порхало несколько желтовато-зеленых бабочек.
Штайнер потянулся.
— Как на курорте! Ну, а теперь — в тир.
Он показал Керну ружья и объяснил, как они заряжаются.
— Есть два вида стрелков, — сказал он. — Тщеславные и алчущие.
— Как и в жизни, — заблеял директор Поцлох, проходивший мимо.
— Тщеславные стреляют по мишеням и номерам, — продолжал объяснять Штайнер. — Они не опасны. Алчущие хотят что-нибудь выиграть. — Он показал на ряд этажерок в глубине тира, которые были уставлены плюшевыми медвежатами, куклами, пепельницами, бутылками с вином, бронзовыми статуэтками, домашней утварью и другим барахлом.
— Они должны что-нибудь выиграть. Сперва — с нижних полок. Если кто-нибудь выбьет пятьдесят очков, он уже претендует на выигрыш с одной из верхних полок, где вещи стоят десять шиллингов и больше. Тогда ты заряжаешь ружье одной из волшебных пуль директора Поцлоха. Они выглядят точно так же, как и другие. Они лежат здесь, на этой стороне. И человек удивляется, почему он внезапно попал в двойку или тройку. Немного меньше пороха, понимаешь?
— Да.
— Прежде всего никогда не меняйте ружье, молодой человек, — пояснил директор Поцлох, стоявший позади них. — К этому люди относятся недоверчиво. На пули они не обращают внимания. Ну, и затем — баланс. И люди должны выиграть, и мы должны заработать. Это нужно сбалансировать. Если вам это удастся, вы — кудесник. Не считайте это слишком громкими словами. Ну, а кто стреляет часто, тот, конечно, имеет право и на верхнюю полку.
— Кто пропуляет пять шиллингов, может выиграть одну из бронзовых богинь, — добавил Штайнер. — Стоит один шиллинг.
— Молодой человек, — неожиданно сказал директор Поцлох с патетической угрозой, — я сразу же хочу обратить ваше внимание на следующее — на главный выигрыш. Он не выигрывается, понимаете? Это личная вещь из моей квартиры. Великолепная штука!
Он показал на подержанную серебряную корзину для фруктов с двенадцатью тарелками и столовыми приборами. — Вы должны умереть, но не допустить, чтобы выбили шестьдесят очков. Обещайте, что вы этого не допустите!
Керн пообещал. Директор Поцлох вытер пот со лба и подхватил пенсне.
— Одна мысль о том, что я могу потерять эту вещь, приводит меня в ужас, — пробормотал он. — Жена убьет меня. Корзина досталась нам по наследству, причем в такое время, когда нарушаются все традиции. Вы знаете, что значит вещь, доставшаяся по наследству? А, ладно, вы наверняка этого не знаете…
