— Твой отец знал об этом? — спросила Маргарет.
— Да! И он очень сожалел. Но наша фабрика была самой лучшей, там работали хорошие люди, а отец боялся отпустить меня в незнакомое место. Многие тогда называли меня красивой, хотя теперь вам бы это и в голову не пришло. Мне не нравилось, когда обо мне слишком пеклись, а мама все твердила, что Мэри нужно учиться, а отец все покупал книги и ходил на разные лекции. Нужно было много денег, поэтому я просто работала, и теперь, в этой жизни, я никогда не избавлюсь от этого непрерывного шума в ушах и пуха в горле. Вот и все.
— Сколько тебе лет? — спросила Маргарет.
— В июле будет девятнадцать.
«И мне тоже девятнадцать», — подумала Маргарет, грустно глядя на Бесси, — контраст между ними был слишком очевиден. С минуту или две она не могла говорить, пытаясь справиться с подступившими слезами.
— И еще я хотела сказать о Мэри, — продолжала Бесси. — Я хотела попросить вас быть ей другом. Ей семнадцать, и она — последняя в нашей семье. И я не хочу, чтобы она пошла на фабрику, и еще я думаю, что она не подходит для такой работы.
— Но она не смогла бы… — Маргарет бессознательно взглянула на грязные углы комнаты. — Она едва ли могла бы работать служанкой, не правда ли? У нас есть одна преданная служанка, почти друг, ей требуется помощь, но она очень требовательная, и было бы несправедливо нанять ей помощницу, которая только раздражала бы ее.
— Да, я понимаю. Вы правы. Наша Мэри — хорошая девушка, но кто учил ее помогать по дому? Матери не было, я работала на фабрике и совсем ей не помогала, а только ругала за то, что она все делает плохо, потому что не знает, как нужно делать. Но если бы она могла жить у вас, несмотря на все ее недостатки…
— Но даже если она не сможет работать у нас как служанка, я постараюсь всегда быть для нее другом ради тебя, Бесси. А теперь я должна идти. Я приду снова, как только смогу. Но если я не приду завтра, или на следующий день, или даже через неделю, или через две недели, не думай, что я забыла тебя. Я могу быть занята.
— Я буду знать, что вы не забудете обо мне. Я не буду опять сомневаться в вас. Но помните, что через неделю или две я могу умереть и меня похоронят.
— Я приду, как только смогу, Бесси, — сказала Маргарет, крепко пожимая ей руку. — Но ты сообщишь мне, если тебе станет хуже.
— Да, конечно, — ответила Бесси, пожимая ей руку в ответ.
В последние дни миссис Хейл чувствовала себя все хуже и хуже. Почти год прошел со дня свадьбы Эдит, и, вспоминая скопившиеся за год беды и трудности, Маргарет удивилась, как они смогли их вынести. Если бы она могла предвидеть то, что случилось, она убежала бы и спряталась от грядущих событий. И все же дни шли за днями, и каждый из дней был чуть лучше предыдущего — среди всех горестей проблескивали маленькие яркие искры нежданной радости. Год назад, когда Маргарет вернулась в Хелстон и впервые стала замечать склонность матери к постоянным жалобам и недовольству судьбой, она бы горько застонала при одной мысли о том, что мать может всерьез заболеть и им придется бороться за ее здоровье в незнакомом шумном и деловитом городе, лишив себя привычных удобств деревенской жизни. Но с появлением более серьезной и объективной причины для жалоб миссис Хейл стала проявлять терпение. Она была столь же нежной и спокойной, испытывая телесные страдания, сколь беспокойной и подавленной была когда-то, не имея истинной причины для печали. Мистер Хейл что-то предчувствовал, но, как свойственно мужчинам его склада, закрывал глаза на явные признаки грядущего несчастья. Однако он был более раздражен, чем обычно, и Маргарет, как его дочь, знала, что в этом выражается его беспокойство.
— В самом деле, Маргарет, ты становишься слишком впечатлительной! Клянусь, я бы первым забил тревогу, если бы твоя мама по-настоящему заболела. Мы всегда замечали, когда в Хелстоне у нее болела голова, даже если она не говорила нам об этом. Она выглядит очень бледной, когда болеет. А сейчас у нее здоровый румянец на щеках, такой же, как и тогда, когда я впервые познакомился с ней.
— Но, папа, — возразила Маргарет нерешительно, — ты знаешь, я думаю, это лихорадочный румянец.
— Чепуха, Маргарет. Говорю тебе, ты слишком впечатлительная. Я считаю, что это ты не очень хорошо себя чувствуешь. Пошли завтра за доктором для себя. А потом, если это успокоит тебя, он может осмотреть твою маму.
— Спасибо, милый папа. Это правда успокоит меня. — И она подошла к нему, чтобы поцеловать.
Но мистер Хейл отстранил ее нежно, но молча, словно она рассердила его своими предположениями, от которых он был бы рад побыстрее избавиться, так же как и от ее присутствия. Он беспокойно заходил по комнате.
— Бедная Мария! — произнес он, будто бы разговаривая с самим собой. — Если бы каждый мог поступать правильно, не жертвуя другими… Я буду ненавидеть этот город и себя тоже, если она… Прошу, Маргарет, скажи, твоя мама часто говорит с тобой о Хелстоне?
— Нет, папа, — ответила Маргарет печально.
— Ты же понимаешь, она не может не огорчаться из-за него, да? Я всегда был уверен, что твоя мама такая простая и искренняя, что я знаю все ее маленькие обиды. Она никогда бы не стала скрывать ничего серьезного, угрожающего ее здоровью, от меня, не так ли, Маргарет? Я вполне уверен, что не стала бы. Поэтому не позволяй мне верить в эти твои глупые, нездоровые фантазии. Подойди поцелуй меня и иди спать.
Но она слышала, как он ходит по кабинету («бегает, как енот», как говорили они с Эдит в детстве), и, хотя была сильно утомлена, еще очень долго лежала в постели без сна, прислушиваясь к его шагам.
Я привыкла спать ночами сладко, как дитя,
Но теперь, если резко подует ветер, я вздрагиваю
И думаю о моем бедном мальчике, которого качает
В бурном море. И тогда мне кажется,
Я чувствую, как бессердечно было забрать его от меня
За такой небольшой проступок.
Саути
В эти дни Маргарет радовало лишь то, что между ней и матерью установились более нежные и доверительные отношения, чем в детстве. Миссис Хейл стала относиться к дочери как к близкой подруге, именно об этом Маргарет всегда мечтала, завидуя Диксон, которой миссис Хейл поверяла все свои мысли и тревоги. Маргарет старалась выполнить любые просьбы матери, даже если они казались ей пустяковыми. Она сердилась не больше, чем слон, который, посадив крохотную занозу, покорно поднимает ногу по приказу погонщика. И Маргарет вскоре получила награду за свое терпение.
Однажды вечером, когда мистера Хейла не было дома, миссис Хейл заговорила с дочерью о ее брате Фредерике. Именно о нем Маргарет всегда так мечтала расспросить мать, но робость побеждала ее природную прямоту. Чем больше она стремилась узнать о нем, тем сложнее ей было начать разговор.
— О Маргарет, прошлой ночью было так ветрено! Ветер завывал даже в камине у нас в комнате! Я не могла уснуть. Я совсем не могу спать при таком ужасном ветре. Я привыкла не спать, когда бедный Фредерик был в море. И теперь, если я не сразу проснулась из-за ветра, я вижу во сне, как его корабль в бурном море окружают волны, огромные, прозрачные, как зеленое стекло, просто водяные стены с каждой стороны, они намного выше мачт и закручиваются над кораблем этой ужасной, злой белой пеной, будто кольца гигантской змеи. Это старый сон, но он всегда возвращается ветреными ночами, я просыпаюсь и сижу, цепенея от ужаса, в своей постели. Бедный Фредерик! Сейчас он на суше, поэтому ветер не может причинить ему вреда, пусть даже ветер будет настолько силен, что сломает эти высокие трубы.
— Где сейчас Фредерик, мама? Наши письма адресованы господам Барбур в Кадисе, это я знаю, но где он сам?
— Я не помню названия места, но он изменил фамилию. Ты должна запомнить это, Маргарет. Помечай «Ф. Д.» в уголке каждого письма. Он взял фамилию Диккенсон. Я бы хотела, чтобы он взял фамилию Бересфорд, на которую он имеет право, но твой отец решил, что не стоит. Его могут узнать, ты понимаешь, если он назовется моим именем.
— Мама, — сказала Маргарет, — я была у тети Шоу, когда все случилось. И думаю, из-за того, что я тогда была слишком маленькой, мы не могли поговорить откровенно. Но теперь мне хотелось бы знать, если можно… если тебе не будет больно говорить об этом.
— Боль! Нет, — ответила миссис Хейл, ее щеки вспыхнули. — Мне больно думать, что я больше никогда не увижу моего дорогого мальчика. Но он поступил правильно, Маргарет. Они могут говорить все, что угодно, но у меня есть его собственные письма, и я поверю ему, моему сыну, охотнее, чем любому военному трибуналу. Подойди к моему японскому шкафчику, дорогая, и во втором ящике слева ты найдешь пачку писем.
