Чего стоит человеческая жизнь? У нас в армии – десять тысяч долларов, если ты застрахован. К чему это я? Ах да, я как раз думал об этом, когда появились эти хлюсты; я думал о том, сколько денег сберег на своем веку моему правительству, пока всякое жулье опустошало казенную кормушку.
Да, – сказал он себе, – а сколько ты пустил по ветру в тот раз у Шато, считая по десять косых за голову? Ну, никто этого, кажется, так и не понял, кроме меня самого. А сейчас незачем им и объяснять. Начальство любит все сваливать на военную удачу. В армии знают, что на войне бывает всякое. Поступай, как приказано, не считаясь с потерями, – вот ты и герой.
Господи, – подумал он, – посылать людей на убой мне совсем не по нутру. Но когда получаешь приказ, приходится его выполнять. Ошибки – вот что не дает тебе потом покоя. Но какого черта о них вспоминать! От этого никому еще легче не было. Да только иной раз мысли к тебе как привяжутся… Привяжутся так, что не отвяжешься.
"Гляди веселей! – подумал он. – Не забудь, какой при тебе капитал, а ты чуть было не впутался в драку. Если бы тебе попало, они бы непременно обшарили твои карманы. Ты уже не можешь бить наповал этими руками, а оружия при тебе нет.
Вот и нечего напускать на себя меланхолию, малый. Малый, или старый, или полковник, или неудавшийся генерал. Мы уже почти дошли до рынка, а ты и не заметил.
Плохо не замечать, что вокруг тебя делается", – добавил он про себя.
Он любил этот рынок. Здесь негде было яблоку упасть, люди теснились в соседних улочках, а давка стояла такая, что трудно было не толкнуть кого-нибудь ненароком, и всякий раз, как ты останавливался поглазеть, купить или просто прицениться, ты создавал Hot de resistance48 перед фронтом утренней атаки покупателей.
Полковник любил разглядывать огромные, высоченные груды сыра и больших колбас. «У нас в Америке воображают, будто mortadella – это сосиски», – подумал он.
Он сказал женщине в платке:
– Дайте мне, пожалуйста, попробовать кусочек этой колбасы. Совсем маленький.
Она сердито и вместе с тем любовно отрезала ему тонкий, как бумага, ломтик, и когда полковник его попробовал, он почувствовал отдающий дымком вкус проперченной свинины; этих кабанов откармливали в горных лесах желудями.
– Я возьму двести пятьдесят граммов.
Завтраки, которыми барон кормил охотников, были спартанскими, и полковник уважал этот обычай, зная, что на охоте наедаться не следует. Но он решил, что все же может добавить к завтраку эту колбасу и поделиться ею с лодочником и егерем. Гончая Бобби тоже получит свой ломтик – зря, что ли, ей мокнуть до костей, ведь, даже дрожа от холода, она работает на совесть.
– А лучше колбасы у вас нет? – спросил он у женщины. – Какой-нибудь еще, из тех, что держите под прилавком для постоянных покупателей?
– Лучше этой не бывает. Другая есть, сами видите. Но эта лучше всех.
– Дайте мне еще полтораста граммов пожирнее и без перца.
– Это можно, – сказала она. – Еще не вылежалась как следует, но как раз то, что вам нужно. Эта колбаса предназначалась для Бобби.
В Италии, где худшее преступление – прослыть дураком и где столько людей недоедает, лучше и не заикаться, что вы покупаете колбасу для собаки. Можно скормить ей кусок дорогой колбасы на глазах у рабочего человека, который знает, почем фунт лиха и каково собаке в воде зимой. Но никто не объявляет во всеуслышание, для чего покупается эта колбаса. Кроме дураков или миллионеров, нажившихся на войне и послевоенных трудностях.
Полковник расплатился и продолжил свой путь через рынок, вдыхая аромат жареного кофе и разглядывая залитые жиром туши в мясном ряду, словно наслаждался полотнами фламандских мастеров – их имен никто не помнит, но они с непревзойденной точностью изобразили в красках все, что можно застрелить или съесть.
«Рынок сродни хорошему музею, вроде Прадо или Академии», – подумал полковник.
Переулком он вышел в рыбные ряды.
Здесь прямо на осклизлых каменных плитах или в корзинах и ящиках с веревочными ручками лежали тяжелые зеленовато-серые омары с темнокирпичным отливом, предвещавшим близкую смерть в кипятке. «Всех их изловили предательским способом, – подумал полковник, вот и клешни им даже связали».
Были здесь небольшие камбалы, несколько тунцов и пеламиды. Эти большеглазые рыбы морских глубин сохраняют достоинство даже в смерти; они похожи на торпеды, подумал полковник.
Их бы никогда не поймали, не будь они такими прожорливыми. Несчастные камбалы для того и живут на мелководье, чтобы кормить человека. Но эти блуждающие торпеды держатся в глубине синих вод и большими стаями странствуют по морям и океанам.
«Чего только не приходит в голову, – подумал он. – Но посмотрим, что тут еще есть».
Было здесь великое множество угрей, еще живых, хоть они и потеряли всякую веру в свое первородство. Были здесь и сочные рачки, из которых готовят scampi brochetto (они с шипением жарятся на остром вертеле вроде рапиры, который в Бруклине пригодился бы для колки льда). Были тут небольшие креветки, серые, с молочным отливом, – они тоже ждали своей очереди, чтобы попасть в кипяток и обрести бессмертие; их легкую скорлупу понесет отлив по Большому каналу.
"Проворная креветка, чьи щупальца длиннее усов того старого японского адмирала, приходит сюда, чтобы отдать нам свою жизнь, – подумал полковник. – О христианнейшая креветка, мастер отступления, у тебя ведь такая прекрасная разведка – эти тоненькие антенны впереди, почему они не донесли тебе, как опасны огни и сети?
Наверно, по недосмотру", – ответил он себе.
Он глядел на горы маленьких моллюсков с острыми, как бритва, створками раковин, – их непременно надо есть сырыми, если у вас еще действует прививка против брюшного тифа.
Он обошел весь ряд, остановился возле одного из продавцов и спросил, где поймали его моллюсков. Их поймали в хорошем месте, куда не спускают сточные воды, и полковник попросил вскрыть ему полдюжины. Выпив сок, он вырезал мякоть, соскоблив ее кривым ножом, который вручил ему продавец. Тот передал ему нож, зная по опыту, что полковник вырежет мякоть лучше, чем он сам.
Полковник заплатил продавцу какие-то гроши – но куда больше, чем те гроши, которые достались рыбакам, выловившим моллюсков, – а затем подумал: «Взгляну-ка я еще на речных рыб, и пора возвращаться в гостиницу».
Полковник вернулся в «Гритти-палас». Он расплатился с гондольерами и вошел в вестибюль; тут ветра не было.
Провести гондолу от рынка вверх по Большому каналу можно было только вдвоем. Оба гондольера потрудились вовсю, и полковник заплатил им как положено и даже несколько больше.
– Мне никто не звонил? – спросил он дежурного портье.
Портье – умный, подвижный блондин с острым лицом – был неизменно вежлив, но без всякой угодливости. Он скромно носил на лацканах синей ливреи эмблему своей должности – скрещенные ключи. Хотя и был портье. «По званию – вроде капитана, – думал полковник. – Офицер, но не из благородных; правда, дело ему приходилось иметь только с высоким начальством».
– Сударыня уже звонила два раза, – сказал портье по-английски.
«Так приятно называть язык, на котором мы все говорим, – подумал полковник. – Ну что ж, давайте звать его английским. Это, пожалуй, все, что у нас от них осталось. Можно сделать им любезность и сохранить старое название. Хотя Стаффорд Криппс, наверно, и язык скоро будет выдавать по карточкам».
– Будьте добры, соедините меня с ней поскорей, – сказал он портье.
Портье принялся набирать номер.
– Вы можете говорить отсюда, полковник, – сказал он. – Я вас уже соединил.
– Быстро!
– Пройдите в кабину, – сказал портье.
Войдя в кабину, полковник снял трубку и по привычке сказал:
– Полковник Кантуэлл слушает.
– Ричард, я звонила два раза. Но мне сказали, что ты ушел. Где ты был?
– На рынке. Ну, как ты, прелесть моя?
– Все еще спят, и нас никто не слышит. Поэтому – да, я твоя прелесть. Что бы это ни значило.
– Хорошо спала?
– Мне снилось, что я скольжу в темноте, как на лыжах. Может, и не на лыжах, но в темноте.
– Правильно, это и должно было тебе присниться. Почему ты так рано проснулась? Ты даже перепугала нашего портье.
– Наверно, это нескромно, но скоро я тебя увижу? И где?
– Когда и где хочешь.
– Камни еще у тебя? Приятно ты провел время с мисс Портрет?
– Да. И снова да. Камни у меня в верхнем левом кармане, а карман застегнут. С мисс Портрет мы болтали поздно ночью и рано утром, она очень скрасила мне жизнь.
– Ты ее теперь любишь больше, чем меня?
– По-моему, я пока еще человек нормальный. А может, это одно хвастовство. Она очень красивая.
– Где мы встретимся?
– Давай позавтракаем в кафе «Флориан», на правой стороне площади. Площадь, наверно, залило водой, интересно будет поглядеть.
– Хочешь, я приду туда через двадцать минут? – Хочу, – сказал полковник и повесил трубку.
