Прошло восемь лет, и вдруг эта сцена, дотоле нимало меня не трогавшая, всплыла в моей памяти; при свете свечей и сверкании драгоценных камней я ясно различил ее мораль. Да, женщина ненавидит увещевания; если ее начинают в чем-то убеждать, она не может противиться соблазну и исполняет роль, уготованную ей природой. Для нее уступить чужим доводам – значит оказать милость; логические рассуждения раздражают и убивают ее; воздействовать на нее можно лишь с помощью той силы, к какой так часто прибегает она сама, – я имею в виду чувствительность. Отсюда следует, что опору для своего безраздельного господства муж должен искать не в себе самом, а в своей жене; подобно тому как алмаз можно разрезать только другим алмазом, с женщиной можно справиться, лишь если этого захочет она сама. Подарить серьги так, чтобы тебе их вернули назад, – вот навык, полезный во всех без исключения случаях жизни.
Теперь перейдем ко второму из обещанных наблюдений.
«Кто сумеет распорядиться одним томаном, сумеет распорядиться и сотней тысяч», – гласит индийская пословица; что до меня, то я толкую восточную мудрость расширительно и говорю: «Кто умеет управиться с женой, сумеет управлять и целой нацией». В самом деле, между этими двумя отраслями управления есть немало общего. Разве мужья не должны проводить примерно ту же политику, что и короли, которые на наших глазах забавляют народ, чтобы под шумок лишить его свободы; закармливают его яствами один-единственный день в году, чтобы остальные триста шестьдесят четыре дня держать на голодном пайке; запрещают ему воровать, безжалостно его грабя, и говорят: «Лично я на месте народа вел бы себя безупречно»?
Прецедентом, который следовало бы учесть всем мужьям, является политика Англии. Имеющий глаза не может не видеть, что с того момента, как искусство управлябельности в этой стране усовершенствовалось, вигам очень редко удается остаться у власти. Не успеют виги победить на выборах, как на смену их недолговечному кабинету приходят солидные тори, которые обосновываются в министерских креслах всерьез и надолго. Ораторы либеральной партии походят на крыс, которые упорно грызут острыми зубами подгнившую стенку буфета, но в тот самый миг, когда пьянящий запах королевских орехов и сала достигает их ноздрей, какие-то негодяи заделывают щель. По отношению к вашему правительству женщина и есть виг. В том положении, в каком мы ее оставили, она, естественно, принимается мечтать о все больших и больших свободах. Взгляните на ее происки сквозь пальцы, позвольте ей растратить силу на то, чтобы пройти половину лестницы, ведущей к вашему трону, а когда она протянет руку за скипетром, как можно нежнее и изящнее сбросьте ее на землю, крича при этом: «Браво!», дабы не отнимать у нее надежду на скорую победу. Эта хитрая система должна подкреплять все прочие средства нашего арсенала, к которым вам будет угодно прибегнуть для укрощения вашей жены.
Таковы общие принципы, которые обязан чтить всякий муж, не желающий допускать ошибок в управлении своим маленьким королевством.
Теперь, пренебрегши мнением того епископа, который на Маконском соборе остался в меньшинстве (и невзирая на Монтескье, который разгадав, пожалуй, самую сущность конституционного строя, сказал где-то, что в больших собраниях здравые мысли всегда звучат из уст меньшинства), мы примем за данность, что женщина состоит из тела и души, и начнем с описания тех способов, какие помогут вам приобрести власть над ее душой. Что ни говори, мысль благороднее, чем плоть, и мы предпочтем науку кухне, а образование – гигиене.
Размышление XI
О роли образования в супружеской жизни
Давать женщинам образование или нет – вот в чем вопрос. Из всех затронутых нами вопросов этот – единственный, который требует ответа либо сугубо положительного, либо резко отрицательного; середины тут нет. Либо образованность, либо невежество – третьего не дано. Размышляя об этих двух безднах, мы воображаем себе Людовика XVIII, сопоставляющего радости XIII столетия с несчастьями XIX-го. Восседая перед весами, которые он так хорошо умел наклонять собственной тяжестью в нужную сторону, он видит на одном конце фанатическое невежество монаха, покорство крепостного крестьянина, сверкающий клинок рыцаря; кажется, он уже слышит клич: «Франция и Монжуа-Сен-Дени!»… но тут, переведя взгляд, он с улыбкой замечает спесивого фабриканта, гордящегося званием капитана национальной гвардии, биржевого маклера – обладателя элегантной двухместной кареты, скромного пэра Франции, сделавшегося журналистом и отдающего сына в Политехническую школу, видит роскошные ткани, газеты, паровые машины и в довершение всего пьет кофе из чашки севрского фарфора, на дне которой до сих пор красуется увенчанная короной буква «Н».
«Долой цивилизацию! Долой мысль!..» – вот какой крик рвется из вашей груди. Вы приходите к выводу, что по той простой причине, которую испанцы формулируют предельно ясно, говоря: «Проще управлять нацией неучей, нежели нацией ученых», – по этой причине давать женщинам образование не следует ни под каким видом. Счастлив народ, состоящий из глупцов: он не помышляет о свободе, а потому не знает ни тревог, ни бурь; он живет, как живет колония полипов; подобно ей, он может поделиться на две или три части, и каждая останется цельной и жизнеспособной нацией, которую сможет повести за собою любой слепец, вооруженный пастырским посохом. В чем источник этого чуда? В невежестве; им одним крепок деспотизм, расцветающий в потемках и безмолвии. Дело в том, что в браке, как и в политике, счастье есть величина отрицательная. Быть может, привязанность народов к абсолютным монархам даже более естественна, чем верность жены нелюбимому мужу: ведь мы, напомню, исследуем ситуацию, когда любовь вашей жены к вам уже почти испарилась. Значит, вам пора прибегнуть к тем спасительным строгостям, на которых основывает г-н фон Меттерних свою излюбленную политику status quo: впрочем, мы советуем вам пользоваться этими средствами с еще большей тонкостью и обходительностью, чем г-н фон Меттерних, ибо ваша жена хитрее всех немцев вместе взятых и сладострастнее любого итальянца.
Итак, вы будете изо всех сил стараться отдалить тот роковой миг, когда жена попросит у вас книгу. Это нетрудно. Сначала вы будете с величайшим презрением отзываться о синих чулках, а в ответ на расспросы жены объясните, какие насмешки навлекают на себя у наших соседей женщины-педантки.
Затем вы приметесь твердить ей, что любезнейшие и остроумнейшие женщины мира живут в Париже, где слабый пол не берет книги в руки;
что женщины подобны тем знатным особам, которые, по словам Маскариля, знают все, сроду не учившись ничему;
что женщина должна уметь, не подавая виду, запомнить во время танца или игры все изречения записных гениев – главный источник эрудиции парижских глупцов;
что в нашей стране не подлежащие обжалованию приговоры о людях и вещах передаются из уст в уста, и резкое словцо, сказанное женщиной о литераторе или живописце, куда скорее способно уничтожить книгу или картину, нежели постановление королевского суда;
что женщины суть прекрасные зеркала, самой природой созданные для того, чтобы отражать блистательнейшие из идей;
что главное в человеке – врожденный ум и что знания, полученные в свете, куда надежнее тех, что почерпнуты из книг;
и наконец, что чтение портит глаза и проч., и проч.
Позволить женщине свободно выбирать книги для чтения!.. Да ведь это все равно что бросить спичку в пороховой погреб; нет, это еще хуже, это значит научить ее обходиться без вас, жить в выдуманном мире, в раю. Ибо что читают женщины? Сочинения, исполненные страсти, «Исповедь» Руссо, романы и прочие книги, возбуждающие их чувства. Ни доводы разума, ни его зрелые плоды женщинам не милы. А задумывались ли вы о том влиянии, какое оказывает на женщин вся эта пиитическая продукция?
Романы, да и вообще все книги, рисуют чувства и вещи красками куда более яркими, чем те, какими наделила их природа! Дело здесь не столько в желании любого автора выказать тонкость и изысканность чувств и мыслей, сколько в неизъяснимой особенности нашего ума. Человеку природой суждено облагораживать все, что он вносит в сокровищницу своей мысли. Какие лица, какие памятники не приукрашены кистью художника? Душа читателя охотно принимает участие в этом заговоре против правды: она либо безмолвно впитывает все образы, сотворенные автором, либо сама загорается творческим огнем. Кто не догадался, читая «Исповедь», что Жан-Жак изобразил госпожу де Варане куда большей красавицей, чем она была на самом деле? Можно подумать, будто душа наша жаждет любоваться теми формами, которые она некогда созерцала под небесами куда более прекрасными; в созданиях чужой души она видит крылья, помогающие ей самой взмыть ввысь; усваивая тончайшие из черт, она сообщает им еще большую безупречность; наслаждаясь поэтичнейшими из образов, дарует им еще большее очарование. Быть может, чтение – не что иное, как сотворчество. Быть может, совершаемое читателем пресуществление идей есть память о высшем предназначении человека, об утраченном блаженстве? Чем же была эта древняя, забытая нами жизнь, если одна лишь тень ее столь усладительна?
