— Стало, вы налево, а я направо, почтенный Федор Иваныч?
— А уж так, что я налево, — отвечал управляющий, снимая шапку и низко кланяясь.
— Прощайте же, прощайте!
— Доброго вечера желаю… — повторил немец, отходя с наклоненною головою от костюковского помещика, который, внутренно гордясь преимуществами своими в доме ее сиятельства, направил стопы к главному подъезду дворца.
Слуга доложил Петру Авдеевичу, что ее сиятельство приглашает его на малую половину.
— А где же эта малая половина? — спросил штаб-ротмистр.
— С другого подъезда, — отвечал слуга, — угодно, я провожу вас?
— Сделай, братец, одолжение!
Слуга обвел гостя кругом главного корпуса и, отворив небольшую дверь решетки сада, указал Петру Авдеевичу на ряд ярко освещенных окон нижнего этажа и на небольшое каменное крылечко, примыкавшее к окнам.
Малая половина графини состояла из нескольких комнат, устроенных под сводами, отделанных и убранных в последнем вкусе. По гладким стенам, обтянутым обоями, висело множество картин современных школ; все они дышали свежестью и легкостью колоритов; в промежутках картин пестрелись гипсовые группы; по углам горки с цветами. В самой отдаленной от входа комнате, в большом мраморном камине пылал огонь, а против огня, у круглого рабочего столика, сидела Наталья Александровна и читала, когда вошел штаб-ротмистр.
— Как у вас и здесь хорошо, — сказал Петр Авдеевич, оглядываясь во все стороны.
— Я очень люблю этот уголок, — отвечала графиня, откладывая книгу.
— Кто же бы не полюбил?
— А знаете ли, Петр Авдеевич, что эта самая часть дома два года назад занята была кладовыми и погребами. Кто же бы поверил этому теперь…
— Зная коротко ваше сиятельство, почему же бы и не поверить, — заметил Петр Авдеевич.
— Но превращение это сделала совсем не я.
— Кто же-с?
— Покойный муж мой; усадьба принадлежала ему, но, я, право, не знаю почему, он не любил ее.
— Вот это уж странно, ваше сиятельство.
— Вероятно, отдаленность от Петербурга пугала его. К тому же в его годы не любят, обыкновенно, ни дурных дорог, ни одиночества.
— Каких же лет был покойный граф?
— Мужу моему было более шестидесяти пяти.
— Может ли быть-с?
— Ежели не семьдесят, — прибавила, улыбаясь, графиня.
— И ваше сиятельство решились выйти за такого старика?
— Я была с ним очень счастлива, Петр Авдеевич.
— Не смею не верить, а странно!
— Граф был умен, добр и любил меня очень; для супружеского счастия больше ничего не нужно, полагаю. Вы же почему не женитесь, сосед?
— Ах, ваше сиятельство, в нашем быту вещь эта куда мудреная; сам беден, да возьмешь бедную жену, пойдут маленькие, жизнь проклянешь.
— Поищите богатую невесту.
— А где ее найдешь? И найдешь, ваше сиятельство, неволя ей идти за такого, как я, например.
— Вы слишком скромны, сосед; и в столицах очень часто бедные люди делают блестящие партии, сколько примеров знаю я!
— Бедные, согласен, да бедные эти будут пообразованнее, то есть повоспитаннее меня, ваше сиятельство… и по-французски говорят, и кое-что читали, так, если приоденется да приедет в дом, никому и невдогад, что молодцу дома и перекусить нечего; а мы, ваше сиятельство, только взглянуть на нас, так и виден медведь, если не хуже.
— Никто не мешает вам, Петр Авдеевич, выучиться говорить по-французски, ежели только вы находите это необходимым, — сказала графиня, — это зависит от вас.
— Зависит от меня?
— Конечно; человек с вашим характером достигнет всего, если только твердо захочет.
— Вы не шутите, ваше сиятельство? — опросил Петр Авдеевич.
— Поверьте, нет.
— И ежели бы я только захотел то есть выучиться по-французски…
— Вы бы в самое короткое время стали понимать все, а следовательно, и читать.
Штаб-ротмистр крепко задумался.
На следующее утро, едва солнце позолотило первым лучом своим верхушки дерев и металлические кресты церквей уездного города, как в заставу этого города внеслась уже тройка Петра Авдеевича. Немец пошел за ключами, а графиня накинула на себя мантилью, позвала monsieur Clément и, в сопровождении его, отправилась в теплые кладовые графского дома.
— К городничему, что ли? — спросил Тимошка, оборотившись к барину.
— Нет, нет, — отвечал штаб-ротмистр, оглядываясь кругом, — а как бы то… узнать, где живет тот… как бишь его зовут-то? Лукьян, или нет, Дмитрий Лукьяныч, кажется.
— Смотритель, что ли?
— Ну да, да, да, а ты его знаешь?
— Над училищем что заведует?
— Так, так.
Не отвечая ни слова, Тимошка повернул лошадей вправо, выехал на площадь и, не доезжая дома городничего, обогнул аптеку и пустился вдоль узкого переулка по направлению к ручью.
Штатный смотритель жил на самом живописном месте города; трехоконный дом его, подгнивший снизу и искривленный набок, как бы воткнут был в исходящий угол вала, висевшего над грязною пропастью; перед домом расстилались огороды, испещренные кучами тех веществ, которые внушают невольное отвращение; местами виднелись красноватые остовы падших животных всякого рода, над которыми трудились пестрые стаи одичалых собак; не редко случалось хозяину дома замечать близ самых ворот своих свежие следы волков, но, не имея страсти к охоте, штатный смотритель не обращал на них никакого внимания.
— У себя Дмитрий Лукьяныч? — спросил штаб-ротмистр, с трудом поднимаясь по извилистой тропинке, соединявшей улицу с калиткою дома.
Вопрос этот был сделан Петр Авдеевичем женщине, не совсем старой, не совсем опрятной и не совсем обутой, тащившей за собою из калитки санки, нагруженные не совершенно чистым бельем, прихваченным морозом; на белье сидела девочка, лет трех, в нагольном тулупчике, красном клетчатом платке на кудрявой белокурой головке И с страшною, нечистотою под носом.
— Ходитсё, у дому, у дому, — отвечала женщина, постороняясь, чтобы дать гостю место пройти.
Петр Авдеевич осторожно перелез чрез высокий порог калитки, прошел по доске узкий дворик, заставленный развалинами, и вскарабкался на высокое, сырое и животрепещущее крыльцо; из сеней вылетели ему навстречу две испуганные курицы, а в прихожей встретил его сам хозяин, в ситцевом, коротком, изношенном халате и каких-то суконных башмаках.
Пораженный появлением у себя ненавистного человека, штатный смотритель вытаращил на него глаза и не нашел что сказать.
Заметив впечатление, произведенное прибытием своим, штаб-ротмисгр улыбнулся и начал речь извинением, что беспокоит так рано хозяина, но обстоятельства и покорнейшая просьба, которую имеет объяснить…
— Просьба! у вас, ко мне? — спросил Петра Авдеевича смотритель.
— Точно так, Дмитрий Лукьяныч, и очень важная.
— Милости просим в кабинет, — прибавил хозяин, указывая на дверь в единственный покой свой, не совершенно похожий на кабинеты вообще. Кабинет штатного смотрителя заключал ольховую кровать, покрытую овчинным тулупом, стол, обитый кожей, и черный деревянный диван, ничем не обитый.
— Желал бы я-с получить от вас некоторые сведения, Дмитрий Лукьяныч, — начал Петр Авдеевич, войдя в кабинет.
— Какого рода прикажете?
— По должности, которую вы занимаете, — продолжал штаб-ротмистр, — вам должно быть небезызвестно, каким способом преподается французский язык?
— Француз-ский язык? — протяжно повторил штатный смотритель. — А вам на что эти сведения?
— Крайне то есть нужно.
— Но французский язык преподается просто.
— Как просто?
— Просто-с.
— Как же именно просто?
— Французский язык преподается, как всякий язык, у нас, в училище.
— Ну, как русский, например? — спросил Петр Авдеевич.
— Ну, нет-с, не совсем так; однако же приблизительно; ученикам задается-с урок, и ежели ученик не знает, то, сообразно с уставом уездных училищ, ему…
— Вы не совсем поняли меня, — перебил гость, — я желал бы знать, легок ли способ преподавания и надежен ли учитель вашего училища; вот что мне крайне интересно.
— Учитель? учителя я знаю коротко и могу сказать, что добрый и честный человек; беден, это правда, впрочем, когда бы ни зашел к нему, найдешь рюмку водки и закуска найдется[119]; жена у него хозяйка.
— А кто он?
— Учитель?
— Да.
— Он, бог его знает, кто такой и откуда, а кажется, иностранец, выговор, знаете, не совсем чистый: картавит и не выговаривает многих слов, даже иногда, знаете, смешно делается, когда слушаешь.
— А согласился ли бы он, Дмитрий Лукьяныч, научить французскому языку?
— Кого же это?
— Да уж там все равно.
— Уж не Пелагею ли Власьевну? — заметил смотритель насмешливо.
— О нет, я давно не был у них, и бываю-то редко.
