— Нет, не поверю, — примирительно сказала Мелани и снова погладила его по голове. — Она поправится. Будет вам, капитан Батлер! Не надо плакать! Она поправится.
Месяц спустя Ретт посадил в поезд, шедший в Джонсборо, бледную худую женщину. Уэйд и Элла, отправлявшиеся с нею в путь, молчали и не знали, как себя вести при этой женщине с застывшим, белым как мел лицом. Они жались к Присей, потому что даже их детскому уму казалось страшным холодное отчуждение, установившееся между их матерью и отчимом.
Скарлетт решила поехать к себе в Тару, хотя еще и была очень слаба. Ей казалось, что она задохнется, если пробудет в Атланте еще один день; голова ее раскалывалась от мыслей, которые она снова и снова гоняла по протоптанной дорожке, тщетно пытаясь разобраться в создавшемся положении. Она была нездорова и душевно надломлена; ей казалось, что она, словно потерявшийся ребенок, забрела в некий страшный край, где нет ни одного знакомого столба или знака, который указывал бы дорогу.
Однажды она уже бежала из Атланты, спасаясь от наступавшей армии, а теперь бежала снова, отодвинув заботы в глубину сознания с помощью старой уловки: «Сейчас я не стану об этом думать. Я не вынесу. Я подумаю об этом завтра, в Таре. Завтра будет уже новый день». Ей казалось, что если только она доберется до дома и очутится среди тишины и зеленых хлопковых полей, все ее беды сразу отпадут, и она сможет каким-то чудом собрать раздробленные мысли, построить из обломков что-то такое, чем можно жить.
Ретт смотрел вслед поезду, пока он не исчез из виду, и на лице его читались озадаченность и горечь, отчего оно выглядело не очень приятным. Ретт вздохнул, отпустил карету и, вскочив в седло, поехал по Плющовой улице к дому Мелани.
Утро было теплое, и Мелани сидела на затененном виноградом крыльце, держа на коленях корзину с шитьем, полную носков. Она смутилась и растерялась, увидев, как Ретт соскочил с лошади и перекинул поводья через руку чугунного негритенка, стоявшего у дорожки. Они не виделись наедине с того страшного дня, когда Скарлетт была так больна, а он был… ну, словом… так ужасно пьян. Мелани неприятно было даже мысленно произносить это слово. Пока Скарлетт поправлялась, они лишь изредка переговаривались, причем Мелани всякий раз обнаруживала, что ей трудно встретиться с ним взглядом. Он же в таких случаях всегда держался со своим неизменно непроницаемым видом и никогда ни взглядом, ни намеком не дал понять, что помнит ту сцену между ними. Эшли как-то говорил Мелани, что мужчины часто не помнят, что они делали или говорили спьяну, и Мелани молилась в душе, чтобы память на этот раз изменила капитану Батлеру. Ей казалось, что она умрет, если узнает, что он помнит, о чем он тогда ей говорил. Она погибала от чувства неловкости и смущения и вся залилась краской, пока он шел к ней по дорожке. Но, наверно, он пришел лишь затем, чтобы спросить, не может ли Бо провести день с Бонни. Едва ли он столь плохо воспитан, чтобы явиться к ней с благодарностью за то, что она тогда сделала. Она поднялась навстречу ему, лишний раз не без удивления подметив, как легко он движется для такого высокого, крупного мужчины.
— Скарлетт уехала?
— Да. Тара пойдет ей на пользу, — с улыбкой сказал он. — Иной раз я думаю, что Скарлетт — вроде этого гиганта Антея, которому придавало силы прикосновение к матери-земле. Скарлетт нельзя надолго расставаться со своей красной глиной, которую она так любит. А вид растущего хлопка куда больше поможет ей, чем все укрепляющие средства доктора Мида.
— Не хотите ли присесть, — предложила Мелани, дрожащей от волнения рукой указывая на кресло. Он был такой большой, и в нем так сильно чувствовался мужчина, а это всегда выводило Мелани из равновесия. В присутствии людей, от которых исходила подобная сила и жизнестойкость, она ощущала себя как бы меньше и даже слабее, чем на самом деле. Мистер Батлер был такой смуглый, могучий, под белым полотняным его пиджаком угадывались такие мускулы, что, взглянув на него, она немного испугалась. Сейчас ей казалось невероятным, что она видела эту силу, эту самонадеянность сломленными. И держала эту черноволосую голову на своих коленях!
«О господи!» — подумала она в смятении и еще больше покраснела.
— Мисс Мелли, — мягко сказал Ретт, — мое присутствие раздражает вас? Может, вы хотите, чтобы я ушел? Прошу вас, будьте со мной откровенны.
«О! — подумала она. — Значит, он помнит! И понимает, как я растеряна!»
Она умоляюще подняла на него глаза, и вдруг все ее смущение и смятение исчезли. Он смотрел на нее таким спокойным, таким добрым, таким понимающим взглядом, что она просто уразуметь не могла, как можно быть такой глупой и так волноваться. Лицо у него было усталое и, не без удивления подумала Мелани, очень печальное. Да как могло ей прийти в голову, что он столь плохо воспитан и может затеять разговор о том, о чем оба они хотели бы забыть?
«Бедняга, он так переволновался из-за Скарлетт», — подумала она и, заставив себя улыбнуться, сказала:
— Садитесь же, пожалуйста, капитан Батлер.
Он тяжело опустился в кресло, глядя на нее, а она снова взялась за штопку носков.
— Мисс Мелли, я пришел просить вас о большом одолжении, — он улыбнулся, и уголки его губ поползли вниз, — и о содействии в обмане, хоть я и знаю, что вам это не по нутру.
— В обмане?
— Да. Я в общем-то пришел поговорить с вами об одном деле.
— О господи! В таком случае вам надо бы повидать мистера Уилкса. Я такая гусыня во всем, что касается дел. Я ведь не такая шустрая, как Скарлетт.
— Боюсь, что Скарлетт слишком шустрая во вред себе, — сказал он, — и как раз об этом я и намерен с вами говорить. Вы знаете, как она… была больна. Когда она вернется из Тары, она снова точно бешеная возьмется за свою лавку и за эти свои лесопилки — признаюсь, я от всей души желаю, чтобы обе они как-нибудь ночью взлетели на воздух. Я боюсь за ее здоровье, мисс Мелли.
— Да, она слишком много взвалила на себя. Вы должны заставить ее отойти от дел и заняться собой.
Он рассмеялся.
— Вы знаете, какая она упрямая. Я не пытаюсь даже спорить с ней. Она как своенравный ребенок. Она не разрешает мне помогать ей — не только мне, но вообще никому. Я пытался убедить ее продать свою долю в лесопилках, но она не желает. А теперь, мисс Мелли, я и подхожу к тому делу, по поводу которого пришел к вам. Я знаю, что Скарлетт продала бы свою долю в лесопилках мистеру Уилксу — и только ему, и я хочу, чтобы мистер Уилкс выкупил у нее эти лесопилки.
— О, боже ты мой! Это было бы, конечно, очень славно, но… — Мелани умолкла, прикусив губу. Не могла же она говорить с посторонним о деньгах. Так уж получалось, что хоть Эшли и зарабатывал кое-что на лесопилке, но им почему-то всегда не хватало. Мелани тревожило то, что они почти ничего не откладывают. Она сама не понимала, куда уходят деньги. Эшли давал ей достаточно, чтобы вести дом, но когда дело доходило до каких-то дополнительных трат, им всегда бывало трудно. Конечно, счета от ее врачей складывались в изрядную сумму, да и книги, и мебель, которую Эшли заказал в Нью-Йорке, тоже немало стоили. И они кормили и одевали всех бесприютных, которые спали у них в подвале. И Эшли ни разу не отказал в деньгах бывшим конфедератам. И…
— Мисс Мелли, я хочу одолжить вам денег, — сказал Ретт.
— Это очень любезно с вашей стороны, но ведь мы, возможно, не сумеем расплатиться.
— Я вовсе не хочу, чтобы вы со мной расплачивались. Не сердитесь на меня, мисс Мелли! Пожалуйста, дослушайте до конца. Вы сполна расплатитесь со мной, если я буду знать, что Скарлетт больше не изнуряет себя, ездя на свои лесопилки, которые ведь так далеко от города. Ей вполне хватит и лавки, чтобы не сидеть без дела и чувствовать себя счастливой… Вы со мной согласны?
— М-м… да, — неуверенно сказала Мелани.
— Вы хотите, чтобы у вашего мальчика был пони? И хотите, чтобы он пошел в университет, причем в Гарвардский, и чтобы он поехал в Европу?
— Ах, конечно! — воскликнула Мелани, и лицо ее, как всегда при упоминании о Бо, просветлело. — Я хочу, чтобы у него все было, но… все вокруг сейчас такие бедные, что…
— Со временем мистер Уилкс сможет нажить кучу денег на лесопилках, — сказал Ретт. — А мне бы хотелось чтобы Бо имел все, чего он заслуживает.
— Ах, капитан Батлер, какой вы хитрый бесстыдник! — с улыбкой воскликнула она. — Играете на моих материнских чувствах! Я ведь читаю ваши мысли, как раскрытую книгу.
— Надеюсь, что нет, — сказал Ретт, и впервые в глазах его что-то сверкнуло. — Ну, так как? Разрешаете вы мне одолжить вам деньги?
— А при чем же тут обман?
— Мы с вами будем конспираторами и обманем и Скарлетт и мистера Уилкса.
— О господи! Я не могу!
— Если Скарлетт узнает, что я замыслил что-то за ее спиной — даже для ее же блага… ну, вы знаете нрав Скарлетт! Что же до мистера Уилкса, то боюсь, он откажется принять от меня любой заем. Так что ни один из них не должен знать, откуда деньги.
