У меня, видите ли, была ночная вахта, но только к этому времени мне здорово захотелось спать, и Джим сказал, что посторожит за меня первую половину ночи; на этот счёт он всегда был молодец, говорить нечего. Я заполз в шалаш, но герцог с королём так развалились и раскинули ноги, что мне некуда было деваться; я лёг перед шалашом, – на дождь я не обращал никакого внимания, потому что было тепло и волны теперь были уже не такие высокие. Часов около двух, однако, опять поднялось волнение, и Джим хотел было меня разбудить, а потом передумал; ему показалось, что волны стали ниже и беды от них не будет; но он ошибся, потому что вдруг нахлынула высоченная волна и смыла меня за борт. Джим чуть не помер со смеху. Уж очень он был смешливый, другого такого негра я в жизни не видывал.
Я стал на вахту, а Джим улёгся и захрапел; скоро гроза совсем прошла, и как только в домиках на берегу зажёгся первый огонёк, я разбудил Джима, и мы с ним ввели плот в укромное место на дневную стоянку.
После завтрака король достал старую, замызганную колоду карт, и они с герцогом уселись играть в покер по пяти центов за партию. А когда им надоело играть, они принялись «составлять план кампании», как это у них называлось. Герцог порылся в своём саквояже, вытащил целую кипу маленьких печатных афиш и стал читать нам вслух. В одной афише говорилось, что «знаменитый доктор Арман де Монтальбан из Парижа прочтёт лекцию „О науке френологии“ – там-то и там-то, такого числа, такого-то месяца, вход десять центов, – и будет „составлять определения характера за двадцать пять центов с человека“. Герцог сказал, что он и есть этот самый доктор. В другой афише он именовался „всемирно известным трагиком, исполнителем шекспировских пьес, Гарриком Младшим из лондонского театра «Друри-Лейн“. В овальных афишах он под другими фамилиями тоже проделывал разные удивительные вещи: например, отыскивал воду и золото с помощью орехового прута, снимал заклятия и так далее. В конце концов он сказал:
А всё-таки трагическая муза мне всего милей. Вам не годилось выступать на сцене, ваше величество?
– Нет, – говорит король.
– Ну, так придётся, ваше бывшее величество, и не дальше чем через три дня, – говорит герцог. – В первом же подходящем городе мы снимем зал и представим поединок из «Ричарда Третьего» и сцену на балконе из «Ромео и Джульетты». Как вам это нравится?
– Я конечно, стою за всякое прибыльное дело, но только, знаете ли, я ведь ничего не смыслю в актёрской игре, да и видеть актёров мне почти не приходилось. Когда мой папа приглашал их во дворец, я был ещё совсем мальчишкой. А вы думаете, вам удастся меня научить?
– Ещё бы! Это легче лёгкого.
– Ну, тогда ладно. У меня давно уже руки чешутся – хочется попробовать что-нибудь новенькое. Давайте сейчас же и начнём.
Тут герцог рассказал ему всё, что полагается: кто такой был Ромео и кто такая Джульетта, и прибавил, что сам он привык играть Ромео, так что королю придётся быть Джульеттой.
– Так ведь если Джульетта совсем молоденькая, не покажется ли всё-таки странно, что у неё такая лысина и седые баки?
– Ну что вы! Не беспокойтесь – этим деревенским олухам и в голову не придёт усомниться. А потом, вы же будете в костюме, это совсем другое дело: Джульетта на балконе, вышла перед сном полюбоваться на луну, она в ночной рубашке и чепчике с оборками. А вот костюмы для этих ролей.
Он вытащил два-три костюма из занавесочного ситца и сказал, что это средневековые доспехи для Ричарда Третьего и его противника, и ещё длинную ночную рубашку из белого коленкора и чепец с оборками. Король успокоился. Тогда герцог достал свою книжку и начал читать роли самым внушительным и торжественным голосом; расхаживая по плоту, он показывал, как это надо играть; потом отдал королю книжку и велел ему выучить роль наизусть.
Милями тремя ниже излучины стоял какой-то маленький городишко, и после обеда герцог сказал, что он придумал одну штуку и теперь мы можем плыть и днём, нисколько не опасаясь за Джима; надо только съездить в город и всё подготовить. Король решил тоже поехать и посмотреть, не подвернётся ли чтонибудь подходящее. У нас вышел весь кофе, поэтому Джим сказал, чтоб и я поехал с ними и купил.
Когда мы добрались до города, там всё словно вымерло. На улицах было пусто и совсем тихо, будто в воскресенье. Мы разыскали где-то на задворках больного негра, который грелся на солнышке, и узнали от него, что весь город, кроме больных да старых и малых, отправился за две мили в лес, на молитвенное собрание. Король спросил, как туда пройти, и сказал, что постарается выколотить из этого молитвенного собрания всё, что можно, и мне тоже позволил пойти с ним.
Герцог сказал, что ему нужно в типографию. Мы её скоро нашли в маленьком помещении над плотничьей мастерской; все плотники и наборщики ушли на молитвенное собрание и даже двери не заперли.
Помещение было грязное, заваленное всяким хламом, на стенах везде были чернильные пятна и объявления насчёт беглых негров и продажных лошадей. Герцог снял пиджак и сказал, что больше ему ничего не нужно. Тогда мы с королём отправились на молитвенное собрание.
Мы попали туда часа через полтора, мокрые хоть выжми, потому что день был ужасно жаркий. Там собралось не меньше тысячи человек со всей округи, многие приехали миль за двадцать.
В лесу было полным-полно лошадей, запряжённых в повозки и привязанных где придётся; они жевали овёс из кормушек и били копытами, отгоняя мух. Под навесами, сооружёнными из кольев и покрытыми зелёными ветвями, продавались имбирные пряники, лимонад, целые горы арбузов, молодой кукурузы и прочей зелени.
Проповеди слушали под такими же навесами, только они были побольше и битком набиты народом. Скамейки там были сколочены из горбылей, с нижней, круглой, стороны в них провертели дыры и вбили туда палки вместо ножек. Спинок у скамей не было. Для проповедников под каждым навесом устроили высокий помост.
Женщины были в соломенных шляпках, некоторые – в полушерстяных платьях, другие – в бумажных, а кто помоложе – в ситцевых. Кое-кто из молодых людей пришёл босиком, а ребятишки бегали в одних холщовых рубашках. Старухи вязали, молодёжь потихоньку перемигивалась.
Под первым навесом, к которому мы подошли, проповедник читал молитву. Прочтёт две строчки, и все подхватят их хором, и выходило очень торжественно – сколько было народу и все пели с таким воодушевлением; потом проповедник прочтёт следующие две строчки, а хор их повторит, и так далее. Молящиеся воодушевлялись всё больше и больше и пели всё громче и громче, и под конец некоторые застонали, а другие завопили. Тут проповедник начал проповедовать, и тоже не как-нибудь, а с увлечением: сначала перегнулся на одну сторону помоста, потом на другую, потом наклонился вперёд, двигая руками и всем туловищем и выкрикивая каждое слово во всё горло. Время от времени он поднимал кверху раскрытую Библию и повёртывал её то в одну сторону, то в другую, выкрикивая: «Вот медный змий в пустыне! Воззрите на него и исцелитесь!» И все откликались: «Слава тебе, боже! А-а-минь!»
Потом он стал проповедовать дальше, а слушатели кто рыдал, кто плакал, кто восклицал «аминь».
– Придите на скамью, кающиеся! Придите, омрачённые духом! (Аминь!) Придите, больные и страждущие! (Аминь!) Придите, хромые, слепые и увечные! (Аминь!) Придите, нуждающиеся и обременённые, погрязшие в стыде! (А-аминь!) Придите, все усталые, измученные и обиженные! Придите, падшие духом! Придите, сокрушённые сердцем! Придите в рубище, не омытые от греха! Хлынули воды очищения! Врата райские открылись перед вами! Войдите в них и успокойтесь! (А-аминь! Аллилуйя, аллилуйя, слава тебе!) И так далее.
Из-за криков и рыданий уже нельзя было разобрать, что говорит проповедник. То там, то здесь люди поднимались со своих мест и изо всех сил старались пробиться к скамье кающихся, заливаясь слезами; а когда все кающиеся собрались к передним скамейкам, они начали петь, выкликать и бросаться плашмя на солому, как полоумные.
Не успел я опомниться, как король тоже присоединился к кающимся и кричал громче всех, а потом полез на помост. Проповедник попросил его поговорить с народом, и король изъявил согласие. Он рассказал, что был пиратом, тридцать лет был пиратом и плавал в Индийском океане, но этой весной большую часть его шайки перебили в стычке, вот он и приехал на родину набрать новых людей, да, слава богу, его обокрали вчера ночью и высадили с парохода без единого цента в кармане, и он очень этому рад; лучше этого с ним ничего не могло случиться, потому что он стал теперь новым человеком и счастлив первый раз в жизни. Как он ни беден, он постарается опять добраться до Индийского океана и всю свою жизнь положит на то, чтобы обращать пиратов на путь истины; ему это легче, чем кому-либо другому, потому что все пиратские шайки на Индийском океане он знает наперечёт; и хотя без денег он доберётся туда не скоро, всё же он туда попадёт непременно и каждый раз, обратив пирата, будет говорить: «Не благодарите меня, я этого не заслужил, всё это сделали добрые жители Поквилла, братья и благодетели рода человеческого, и их добрый проповедник, верный друг всякого пирата».
