По временам г-н Ле Варлон де Вериньи в нетерпении вставал и принимался ходить по приемной. Было уже за полдень. Проволочки эти, без сомнения, были первой епитимьей и первым искусом, и он решил ему подвергнуться. Он растянулся на деревянной скамье и приготовился соснуть. Вероятно, ему предстояло еще немало строгостей, и он благоразумно решил, насколько мог, подготовиться…
Разбудила ото сна г-на Ле Варлона де Вериньи чья-то рука, которая трясла его довольно грубо, меж тем как чей-то голос говорил:
— Ну, сударь, идемте: я вам укажу вашу комнату.
Личность, произносившая эти слова, стоя перед г-ном Ле Варлоном де Вериньи, была коренастого сложения и с наружностью довольно заурядной. Полное красное лицо, изборожденное морщинами, маленькие живые глазки, беззубый широкий рот, коротко подстриженные волосы с проседью. Большие руки, жилистые и волосатые. На нем было темное платье и деревянная обувь. Вид у него был деревенский и церковный, не то рабочего с фермы, не то пономаря. Г-н Ле Варлон де Вериньи посмотрел на него. Несомненно, это был какой-нибудь служитель, которому поручено было провести его. И г-н Ле Варлон поднялся, чтобы идти за ним, со скамейки, на которой лежал, такой жесткой, что у него все кости разломило. Провожатый, видя, что он потягивается, принялся смеяться.
— Ну, ну, сударь, можно подумать, что вы привыкли к постелям помягче.
Г-н Ле Варлон де Вериньи не любил фамильярности и во всяком другом случае оборвал бы молодца, которому вздумалось бы подшучивать над ним, но тот принадлежал, очевидно, тоже к святым мужам и находился в таком месте, где человек самый незначительный, раз он благочестив, имеет преимущество над грешником.
Выйдя из приемной, г-н Ле Варлон де Вериньи прошел ряд пустынных дворов. Наконец он достиг довольно обширного сада, окруженного высокими стенами и разбитого на квадраты, как огород. Виднелись там плодовые деревья, растущие у стенки или на полной воле. Так как был конец осени, деревья начинали уже ронять желтеющие листья. Человек, за которым шел г-н Ле Варлон де Вериньи, то наклонялся, чтобы поднять упавшее яблоко, то пощупывал запоздавшие на ветках груши. Подошвы его скрипели по гравию дорожки. Г-н Ле Варлон де Вериньи со вздохом вспомнил о теплых и сочных сливах, которые он ел в обществе г-на де Брео, когда они вместе возвращались из Вердюрона; еще глубже вздохнул при мысли о слишком недозрелом плоде, отведать который так некстати посоветовал ему г-н Флоро де Беркайэ. Конечно, г-н де Брео распространит слух об удалении из мира г-на Ле Варлона де Вериньи, и последний почувствовал от этой мысли некоторое удовлетворение. Кто услышал эту новость, наверно, уже представляет себе его коленопреклоненным на каменном полу, готовым запеть псалом, на самом же деле он проходит просто-напросто по фруктовому саду вслед за служителем в деревянных башмаках.
Тем временем дошли они до опрятного довольно строения, куда проводник г-на Ле Варлона де Вериньи пригласил его войти. Сам он при входе разулся и пошел бесшумными шагами по штучному полу прихожей. Простота дома и его выбеленные стены являли вид приятной свежести. Лестница с деревянными перилами вела к длинному коридору, в который выходил ряд совершенно одинаковых дверей. На каждой была надпись с именем, и г-н Ле Варлон де Вериньи мог прочесть и свое на одной из дверей, ведущей в маленькую комнату, беленькую, где в качестве мебели стояла кровать с сенником, стул и деревянный стол. На нем были две прикрытых тарелки и кусок хлеба. Вид всего этого доставил удовольствие г-ну Ле Варлону де Вериньи. Он был голоден.
— Вот для подкрепления ваших сил, сударь! — сказал ему разутый человек, открывая тарелку с простым супом и другую — с отварной зеленью. — Покушайте, если угодно, сколько вам нужно; я подожду, когда кончите, и я скажу вам, что имею сказать.
Указав г-ну Ле Варлону де Вериньи на единственный находившийся здесь стул, сам он без церемонии присел на край кровати.
Г-н Ле Варлон де Вериньи большими глотками проглотил свой постный суп, потом принялся за зелень, причем сделал гримасу: зелень показалась ему безвкусной и недоваренной.
— Хе-хе, сударь, пища, кажется, вам не по вкусу, но вы привыкнете. Овощи неважно приготовлены, а на грядке прекрасно выглядели. Я знаю их, сам за ними ходил. Люблю садоводство, сударь, и здесь предоставляют на мое усмотрение выращивать что мне угодно. Я недостоин этой милости и, будь я рассудителен, киркой своей скорей выкопал бы яму, чтобы зарыть свой сгнивший остов, чем взрывать землю и заставлять ее производить питание для жалкого моего плотского состава, жизнь которого поддерживать и оспаривать у червей, которым оно пойдет на пищу, не стоит; но в земной юдоли нужно ждать часа воли Божьей. Поэтому-то я сюда и удалился; до прихода в это место следовал я путям века сего, и, видя, что ведут они к величайшим опасностям в другом мире, я принял решение, результаты которого вы видите, так как присутствовать при первой вашей у нас трапезе и первых шагах вашего покаяния имеет честь господин де Ла Бежисьер.
И г-н де Ла Бежисьер засмеялся всеми чертами своего розового, несмотря на седину, лица.
Г-н де Ла Бежисьер поступил на службу пятнадцати лет, и единственным занятием его было находиться повсюду, где происходила драка, так что к пятидесяти годам он неоднократно совершал поступки, допустимые на войне. Но если среди них есть полезные действия и героические, то в достаточном количестве есть и дурные, и преступные; они-то и дали мысль, в известный момент, г-ну де Бежисьеру, что стоит переменить образ жизни. Проникнутый действием благодати, он удалился в Пор-Рояль, чтобы там искупить свою вину, состоявшую в том, что он был мужчиной. Его обращение, о котором теперь уже забыли, в свое время произвело некоторый шум. Г-н де Ла Бежисьер сам про себя забыл. Он вел незаметную и простую жизнь. Иногда, впрочем, правильные гряды напоминали ему выстроенные войска, и он обращался со своим заступом так, словно рыл окопы. Круглая форма плода в его глазах являлась подобием бомбы или ядра. Лейка звякала, как задетая кираса. Но он не задерживался на всем этом и быстро возвращался к обычному течению мыслей, где смешивались Божья благость и уход за овощами.
— Да, сударь, — говорил г-н де Ла Бежисьер г-ну Ле Варлону де Вериньи, с трудом жевавшему какие-то бобы, жесткие, как кожа, — мне свет известен, и я покинул мир с тем, чтобы туда не возвращаться больше. Впрочем, я вспоминаю о нем без сожаления. То, что кажется нам в миру самым необходимым, забывается быстро в тиши уединения. Не думайте, однако, что мы тут праздны и бездельны. Далеко не так! Дело не только в том, чтобы возделывать землю в поте лица своего; нужно также образовывать свою душу и свой ум, выпалывать сорные травы, засевать зернами благочестия, орошать молитвами, чтобы произрастали здоровые и достойные плоды, которые спелыми упадут с ветки в корзину нашего спасения в час последнего сбора плодов. Ах, как я хотел бы преподавать вам это двойное садоводство! Ведь мне поручено помогать вам советами первое время вашего пребывания здесь. Но должен вам сказать: не на меня одного возложена эта обязанность; господин Раво вам лучше, чем я, поможет своею мудростью. Да вот, как раз он сам идет вам представиться и приветствовать вас!
Через открытую дверь действительно вошел маленький черный человечек, сухой, бедно одетый, с круглой скуфейкой на голове, который что-то шептал. Он поклонился г-ну Ле Варлону де Вериньи, тот отвесил ответный поклон и должен был прислушаться к его словам — такой слабый и еле слышный голос был у г-на Раво.
— Раз вы к нам приняты, сударь, располагайте нами по вашему усмотрению. Господь здесь для всех, и мы будем счастливы, если сможем помочь вам войти с ним в непрерывные сношения, что составляет прелесть и награду нашего отшельничества. Время вам покажется здесь коротким, если вы сумеете надлежащим образом им пользоваться. Господин де Бежисьер, вероятно, советовал вам физический труд, но я прибавлю, что такой труд не имеет значения без труда духовного. Они должны чередоваться, и сам господин де Ла Бежисьер может служить примером: он умеет работать заступом, но также превосходно владеет пером и пишет маленькие поучительные садовые басенки, из которых некоторые могут служить образчиками благочестия и здравого смысла.
При этой похвале г-н де Ла Бежисьер покраснел, а г-н Раво продолжал еще тише:
— Что касается меня, то, быть может, господин де Ла Бежисьер сказывал вам, что я занимаюсь переводами и комментированием некоторых мест Священного писания и отдельных произведений отцов церкви. Но определенные часы я отвожу и физической работе. Ежедневно я хожу к колодцу и вытаскиваю ведра с водой. Мне кажется, что подобное занятие подходит к человеку, ищущему истину, и представляет бесхитростный образ этих исканий. Крепко надеюсь, что и вы разделите свое время на две части, одну для работ, другую для занятий, и что, если заботу об одной берет на себя господин де Ла Бежисьер, вы мне позволите руководить вами в другой. Остальную часть дня, сударь, вы будете посвящать молитве. Тут уж никто не может вам помочь. Бог один располагает собственной милостью. Желаю вам получить ее в избытке. Теперь же, господин Ла Бежисьер, предоставим господина Ле Варлона де Вериньи его мыслям. Ему есть о чем пораздумать и необходимо побыть в одиночестве.
