Она тихонько раздвинула створки двери и заглянула в столовую. Он сидел за столом согнувшись, перед ним стоял графин, полный вина, но неоткупоренный, и в рюмке ничего не было. Слава богу, он трезв. Она потянула в сторону створки, стараясь удержаться, чтобы не броситься к нему. Но когда он посмотрел на нее, что-то в его взгляде остановило ее и слова замерли у нее на губах.
Он смотрел на нее в упор своими черными глазами из-под набрякших от усталости век, и в глазах его не загорелись огоньки. Хотя волосы у нее в беспорядке рассыпались по плечам, грудь тяжело вздымалась, а юбки были до колен забрызганы грязью, на лице его не отразилось удивления или вопроса, а губы не скривились в легкой усмешке. Он грузно развалился в кресле — сюртук, обтягивавший пополневшее, некогда такое стройное и красивое тело, был смят, волевое лицо огрубело. Пьянство и разврат сотворили свое дело: его некогда четко очерченный профиль уже не напоминал профиля молодого языческого вождя на новой золотой монете, — это был профиль усталого, опустившегося Цезаря, выбитый на медяшке, стертой от долгого хождения. Он смотрел на Скарлетт, а она стояла у порога, прижав руку к сердцу, — смотрел долго, спокойно, чуть ли не ласково, и это испугало ее.
— Проходите, садитесь, — сказал он. — Она умерла?
Скарлетт кивнула и нерешительно пошла к нему, не зная, как действовать и что говорить при виде этого нового выражения на его лице. Он не встал — лишь ногой пододвинул ей кресло, и она опустилась в него. Жаль, что он заговорил сразу о Мелани. Ей не хотелось говорить сейчас о Мелани, не хотелось снова переживать боль минувшего часа. Еще будет время поговорить о Мелани. Ей так хотелось крикнуть: «Я люблю тебя!», и ей казалось, что именно теперь, в эту ночь, настал час, когда она должна сказать Ретту о том, что у нее на душе. Но что-то в его лице удержало ее, и внезапно ей стало стыдно говорить о любви в такую минуту — ведь Мелани еще не успела остыть.
— Упокой, господи, ее душу, — с трудом произнес он. — Она была единственным по-настоящему добрым человеком, какого я знал.
— Ох, Ретт! — жалобно воскликнула она, ибо его слова оживили в ее памяти все то доброе, что сделала для нее Мелани. — Почему вы не пошли со мной? Это было так ужасно… и вы были мне так нужны!
— Я бы не мог этого вынести, — просто сказал он и на мгновение умолк. Потом с усилием, очень мягко произнес: — Это была настоящая леди.
Взгляд его темных глаз был устремлен куда-то мимо нее, и она увидела в них то же выражение, как тогда, при свете пожаров, полыхавших в Атланте, когда он сказал ей, что пойдет вместе с отступающей армией, — удивление человека, который, прекрасно зная себя, вдруг обнаруживает в своей душе верность чему-то неожиданному и неожиданные чувства и немного стесняется собственного открытия.
Он смотрел своим тяжелым взглядом поверх ее плеча, точно видел Мелани, тихо шедшую через комнату к двери. Он как бы прощался с ней, но в лице его не было ни горя, ни страдания, лишь удивление на самого себя, лишь болезненное пробуждение чувств, не заявлявших о себе с юности, и он повторил:
— Это была настоящая леди.
По телу Скарлетт прошла дрожь, и затеплившийся в ней было свет радости исчез, — исчезло тепло — и упоение, которые побуждали ее мчаться как на крыльях домой. Она начала понимать, что происходило в душе Ретта, когда он говорил «прости» единственному человеку на свете, которого он уважал. И Скарлетт снова почувствовала отчаяние от невозместимости утраты, которую понесла не только она. Она, конечно, еще до конца не осознала и не могла разобраться в том, что чувствовал Ретт, но на секунду ей показалось, будто и ее коснулись шуршащие юбки мягкой лаской последнего «прости». Она смотрела глазами Ретта на то, как уходила из жизни не женщина, а легенда, — кроткая, незаметная, но несгибаемая женщина, которой Юг завещал хранить свой очаг во время войны и в чьи гордые, но любящие объятия он вернулся после поражения.
Взгляд Ретта снова обратился к Скарлетт.
— Значит, она умерла. — Он произнес это уже другим, небрежным и холодным тоном. — Видите, как хорошо все для вас устраивается.
— Ах, как вы можете говорить такое! — воскликнула она, глубоко уязвленная, чувствуя прихлынувшие к глазам слезы. — Вы же знаете, как я ее любила!
— Нет, не могу сказать, чтобы знал. Это для меня полнейшая неожиданность, и то, что при вашей любви к белому сброду вы сумели наконец оценить Мелани, делает вам честь.
— Да как вы можете так говорить? Конечно, я всегда ее ценила! А вы — нет. Вы не знали ее так, как я! Вы просто не способны понять ее… не способны понять, какая она была хорошая!
— Вот как? Возможно.
— Она ведь обо всех заботилась, обо всех, кроме себя… кстати, последние слова ее были о вас.
Он повернулся к ней — в глазах его вспыхнул живой интерес.
— Что же она сказала?
— Ах, только не сейчас, Ретт.
— Скажите мне.
Он произнес это спокойно, но так сжал ей руку, что причинил боль. Ей не хотелось говорить — не так она собиралась сказать ему о своей любви, но его пожатие требовало ответа.
— Она сказала… она сказала… «Будь подобрее к капитану Батлеру. Он так тебя любит».
Он смотрел на нее не мигая, потом выпустил ее руку и прикрыл глаза — лицо его приняло мрачное, замкнутое выражение. Внезапно он встал, подошел к окну и, отдернув портьеры, долго смотрел на улицу, точно видел там что-то еще, кроме все заволакивавшего тумана.
— А еще что она сказала? — спросил он, не поворачивая головы.
— Она просила меня позаботиться о маленьком Бо, и я сказала, что буду заботиться о нем, как о родном сыне.
— А еще что?
— Она сказала… про Эшли… просила меня позаботиться и об Эшли.
Он с минуту помолчал, потом тихо рассмеялся.
— Это так удобно, когда есть разрешение первой жены, верно?
— Что вы хотите этим сказать?
Он повернулся, и хотя Скарлетт была в смятении и соображала не очень четко, тем не менее она удивилась, увидев, что он смотрит на нее без насмешки. И безучастно — как человек, который досматривает последний акт не слишком забавной комедии.
— Мне кажется, я выразился достаточно ясно. Мисс Мелли умерла. Вы же располагаете всеми необходимыми данными, чтобы развестись со мной, а репутация у вас такая, что развод едва ли может вам повредить. От вашей религиозности тоже ведь ничего не осталось, так что мнение церкви для вас не имеет значения. А тогда — Эшли и осуществление мечты с благословения мисс Мелли.
— Развод? — воскликнула она. — Нет! Нет! — Она хотела было что-то сказать, запуталась, вскочила на ноги и, подбежав к Ретту, вцепилась ему в локоть: — Ох, до чего же вы не правы! Ужасно не правы! Я не хочу развода… я… — И она умолкла, не находя слов.
Он взял ее за подбородок и, осторожно приподняв лицо к свету, внимательно посмотрел ей в глаза. А она смотрела на него, вкладывая в свой взгляд всю душу, и губы у нее задрожали, когда она попыталась что-то произнести. Но слова не шли с языка — она все пыталась найти в его лице ответные чувства, вспыхнувшую надежду, радость. Ведь теперь-то он, уже конечно, все понял! Но она видела перед собой лишь смуглое замкнутое лицо, которое так часто озадачивало ее. Он отпустил ее подбородок, повернулся, подошел к столу и сел, вытянув ноги, устало свесив голову на грудь, — глаза его задумчиво, безразлично смотрели на нее из-под черных бровей.
Она подошла к нему и, ломая пальцы, остановилась.
— Вы не правы, — начала было она, обретя наконец дар речи. — Ретт, сегодня, когда я поняла, я всю дорогу бежала — до самого дома, чтобы вам сказать. Любимый мой, я…
— Вы устали, — сказал он, продолжая наблюдать за ней. — Вам следовало бы лечь.
— Но я должна сказать вам!
— Скарлетт, — медленно произнес он, — я не желаю ничего слушать — ничего.
— Но вы же не знаете, что я собираюсь сказать!
— Кошечка моя, это все написано на вашем лице. Что-то или кто-то наконец заставил вас понять, что злополучный мистер Уилкс — дохлая устрица, которую даже вам не разжевать. И это что-то неожиданно высветило для вас мои чары, которые предстали перед вами в новом, соблазнительном свете. — Он слегка пожил плечами. — Не стоит об этом говорить.
Она чуть не задохнулась от удивления. Конечно, он всегда читал в ней, как в раскрытой книге. До сих пор ее возмущала эта его способность, но сейчас, когда первое удивление оттого, что глубины ее души так легко просматриваются, прошло, она почувствовала огромную радость и облегчение. Он знает, он понимает — теперь ее задача казалась такой легкой. Ему ни о чем не надо говорить! Конечно, ему горько оттого, что она так долго им пренебрегала, конечно, он еще не верит этой внезапной перемене. Ей предстоит завоевать его, проявив доброту, убедить его, осыпая знаками любви, и как приятно будет ей все это!
