— Привет, — сказал он.
— Здравствуйте, — ответил Раззява Пинкер.
— Хорошая погодка.
— Очень хорошая.
— Что здесь происходит? Почему в парке палатки, качели и прочий вздор?
Когда Раззява объяснил, что недавно закончился ежегодный школьный праздник, Планк поспешил выразить удовлетворение, что эта напасть его миновала. Школьные праздники, сказал он, чреваты опасностью, благоразумным людям следует всячески их избегать, особенно если там затевается конкурс на самого хорошенького младенца.
— А у вас проводился конкурс среди младенцев?
— Да, как обычно. Матери всегда на этом настаивают.
— Да, матерей-то и нужно опасаться, — сказал Планк. — Эти звереныши и сами по себе тоже порядочная гадость, — того и гляди обслюнявят вас с головы до ног, и это еще в лучшем случае, — а их мамаши так просто опасны для общества. Вот посмотрите, — сказал он, видимо, задирая штанину. — Видите шрам на икре? Однажды в Перу я имел глупость согласиться быть судьей конкурса на самого хорошенького младенца. Мамаша одного из тех, кто удостоился всего лишь поощрительного отзыва, пырнула меня туземным кинжалом, когда я спускался с кафедры, за которой держал речь. Боль была страшная, до сих пор нога к дождю ноет. Как говорит один мой приятель, рука, качающая колыбель, правит миром. Не знаю, насколько это верно, но с кинжалом эта рука управляется весьма умело.
Признаться, мне пришлось до некоторой степени пересмотреть тот суровый приговор, который я вынес современным дикарям, обвинив их в лености и равнодушии. Возможно, в последнее время туземцы мужчины утратили былую хватку, но туземные дамы, видимо, все еще отличаются здравым подходом к жизни, хотя, конечно, если речь идет о Планке и ему подобных, тут пырнуть кинжалом в икроножную мышцу — не более чем первый шаг в нужном направлении, проба пера, так сказать.
— Вы живете в этих краях? — спросил Планк, видимо, намереваясь поболтать.
— Да, здесь в деревне.
— В Тотли?
— Да.
— А команда регби тут есть, не знаете?
Пинкер ответил, что нет, что здешние спортсмены предпочитают футбол по правилам Национальной ассоциации. Услышав это, Планк воскликнул: «Боже правый!», должно быть, содрогнувшись от отвращения.
— А вы когда-нибудь играли в регби?
— Немного.
— Стоит заняться им всерьез. Самый лучший вид спорта. Пытаюсь сколотить в Хокли классную команду, гордость Глостершира. Тренирую своих молодцов ежедневно, и они выдают неплохие результаты, в самом деле, очень неплохие. Кто мне нужен, так это пропфорвард.
Нужен ему был пропфорвард, а получил он папашу Бассета, который в этот момент торопливым шагом вошел в гостиную. Последовал короткий обмен приветствиями: «Добрый вечер, Планк», «Добрый вечер, Бассет».
— Любезно с вашей стороны навестить меня, — сказал папаша Бассет. — Хотите выпить?
— Ах! — вздохнул Планк, и стало понятно, что он только этого и ждал.
— Пригласил бы вас к обеду, но, к сожалению, повариха сбежала с одним из наших гостей.
— С его стороны весьма разумный поступок. Уж если сбегать, то с поварихой. Хорошую повариху в наше время днем с огнем не сыщешь.
— Теперь у нас в доме весь распорядок нарушен. Ни дочь, ни племянница не способны приготовить даже самых простых блюд.
— Придется вам ходить в трактир.
— По-видимому, единственный выход.
— Вот в Западной Африке всегда можно заглянуть к туземному вождю и пообедать чем Бог послал.
— Но мы не в Западной Африке, — возразил папаша Бассет, как мне показалось, довольно раздраженно. По-моему, его можно было понять. Когда попадаешь в передрягу, а тебе начинают говорить, как было бы хорошо, если бы ты был не здесь, а там, где тебя нет, это всегда злит.
— В Западной Африке мне часто приходилось обедать в гостях, — продолжал Планк. — Туземцы в мою честь закатывали шикарные обеды, хотя всегда присутствовал страх, что главное лакомство, которым вас потчуют, это какой-нибудь родственник жены хозяина, зажаренный на медленном огне и приправленный острым местным соусом. Какой уж тут аппетит, хотя червячка заморить можно, особенно если с голоду умираешь.
— Да уж, могу себе представить.
— Впрочем, дело вкуса.
— Совершенно справедливо. Вы хотели меня видеть по какому-то делу, Планк?
— Да нет, ничего особенного.
— Тогда, если вы меня извините, я вернусь к Мадлен.
— Кто такая Мадлен?
— Моя дочь. Когда вы пришли, у нас с ней был серьезный разговор.
— С девицей что-нибудь стряслось?
— Да, страшная неприятность. Собирается вступить в брак, который не принесет ей ничего, кроме несчастья.
— Все браки приносят несчастье, — сказал Планк, который, кстати сказать, судя по всему, был холостяк. — В результате браков появляются младенцы, а где младенцы, там конкурсы на самого хорошенького из них. Я уже рассказал этому джентльмену, что со мной случилось в Перу, и показал ему шрам у меня на ноге, который я заработал по собственной глупости, согласившись судить конкурс среди младенцев. Хотите посмотреть?
— Может быть, в другой раз.
— В любое время, когда пожелаете. Почему этот брак принесет вашей дочери несчастье?
— Потому что мистер Вустер ей не пара.
— Кто такой мистер Вустер?
— Тот субъект, за которого она собирается выйти замуж. Типичный молодой бездельник, каких в наше время так много.
— Я знавал парня по фамилии Вустер, но едва ли это он, потому что моего Вустера недавно в Замбези съел крокодил, то есть он не в счет. Ладно, Бассет, возвращайтесь к дочери и передайте ей от меня, что если она начнет выходить замуж за каждого встречного и поперечного, значит, у нее с головой не все в порядке. Ей бы посмотреть, как живут жены туземных вождей, тогда у нее живо пропало бы желание делать глупости. Ох и жизнь у этих женщин! Только и знают, что толкут маис и рожают хорошеньких младенцев. Ну, Бассет, всего доброго, не стану вас задерживать.
Хлопнула дверь, это папаша Бассет вышел из гостиной, и Планк снова обратился к Пинкеру.
— Специально не стал ничего объяснять этому старому ослу — боюсь, до смерти заговорит, а у меня ведь дело. Не скажете ли случайно, где можно найти парня по фамилии Пинкер?
— Моя фамилия Пинкер.
— Вы уверены? Кажется, Бассет сказал, что вы Вустер.
— Нет, Вустер — это тот, который собирается жениться на дочери сэра Уоткина.
— Да-да, теперь понял. Неужели вы тот, кто мне нужен? Пинкер, которого я ищу, викарий.
— Да, я викарий.
— Правда? В самом деле, вы совершенно правы. Вижу, воротничок у вас застегивается сзади. Вы не Г.Р. Пинкер, случайно?
— Да.
— Несколько лет назад играли пропфорвардом за Оксфорд и сборную Англии?
— Да.
— Скажите, не заинтересует ли вас должность приходского священника?
Раздался грохот, и я понял, что Раззява от избытка чувств опрокинул очередной столик. А потом охрипшим голосом проговорил нечто в том смысле, что получить приход — его самое заветное желание; и Планк сказал, что рад это слышать.
— Наш священник в Хокли слагает с себя обязанности, ему вот-вот стукнет девяносто, и я изъездил все окрестности в поисках замены. Задача невероятно трудная, ведь мне нужен хороший пропфорвард, а среди священников мало кто отличит футбол от волейбола. Не видел, к сожалению, как вы играете, потому что долго жил за границей, но ваше прошлое говорит само за себя. Думаю, вы классный игрок. Итак, можете приступать к своим обязанностям, как только старик Беллами уйдет на покой. Вернусь домой и сразу же отправлю вам письмо с официальным предложением.
Раззява сказал, что не знает, как его благодарить, а Планк ответил, что не стоит благодарности.
— Это я должен вас благодарить. У нас в Хокли с хавбеками и полузащитниками полный порядок, но в прошлом году мы продули Верхнему Бличингу из-за того, что наш пропфорвард совсем мышей не ловит. Ничего, в этом году мы им покажем. Какое счастье, что я вас нашел, а все благодаря моему другу, старшему инспектору Уитерспуну из Скотланд-Ярда. Сегодня он мне позвонил и сказал, где вас найти. Сказал, что, если я наведаюсь в «Тотли-Тауэрс», мне наверняка дадут ваш адрес. Удивительно, как эти парни из Скотланд-Ярда все разнюхивают. Думаю, тут сказывается многолетний опыт. Что это за шум?
Раззява Пинкер сказал, что ничего не слышит.
— Вроде бы кто-то подавился. По-моему, тут, за диваном. Взгляните, пожалуйста.
Раззява Пинкер сунулся ко мне за диван.
— Никого нет, — соврал он, великодушно рискуя бессмертием души ради спасения друга.
— Мне показалось, там собаку тошнит, — сказал Планк. Действительно, я громко поперхнулся, когда услышал про черное вероломство Дживса, и упустил из виду, что молчание — золото, особенно в данных обстоятельствах. Глупо, конечно, с моей стороны, но черт подери, если годами пригреваешь на своей груди личного камердинера, и вдруг на ровном месте обнаруживаешь, что он, этот камердинер, намеренно натравливает на тебя ученых исследователей Бразилии, то ты вправе вести себя, как собака, которую тошнит.
