— Это потому, что его дело не трогается с места, — сказал братец.
— Какое дело? — закричал Джаган с таким жаром, что повар, который шел со сластями в лавку, замер на месте и чуть не выронил поднос. Джаган сверкнул на него глазами.
— А ты занимайся своей работой! Я не с тобой разговариваю.
Шепотом он прибавил:
— Теперь эти люди совсем не те, что раньше. Им все надо знать. Я уверен, что им уже все известно об этой истории.
Тут братец, как всегда, постарался придать разговору практический оборот.
— Почему вы так волнуетесь? В конце концов, ведь это их дело.
— Они запятнали мой дом. Мали — мой сын. Но Грейс мне не сноха.
— Нет, это очень неправильное отношение. Так рассуждать может только себялюбец, — сказал братец, поняв, чего в глубине души жаждал Джаган. Перед ним забрезжил просвет. Ему предстояло помочь Джагану занять определенную позицию в момент кризиса.
— К чему было изучать «Гиту», если вы не можете сохранить внутреннюю свободу от этих мелочей? Вы же сами мне объясняли, что не следует отождествлять себя с предметами и обстоятельствами.
Джаган принял этот комплимент с огромным удовольствием, хотя, если б его спросили, он не мог бы вспомнить, что именно говорил он братцу, когда и почему. Вынужденный признать свою преданность «Гите» и мудрости, почерпнутой из нее, он пробормотал:
— Нас ослепляют наши привязанности. Всякая привязанность ведет к заблуждению, которое влечет нас…
— Истинно, истинно, — подхватил братец. — Равновесие духа в жизни важнее всего.
— К нему-то я и стремлюсь, но все никак не достигну, — проговорил Джаган жалобно и попытался усмирить свои мысли. Но тут он вспомнил, что молодые люди обманули его и что на доме, который поколениями хранился в чистоте, теперь было пятно. Разве мог он оставаться с ними в одних стенах? Он чуть было не заявил: «Я решил, чтоб они ушли, куда хотят, и делали, что хотят, но только не в моем доме». Но остановился — язык его отказывался произнести такие слова.
Некоторые мысли, стоит только произнести их вслух, приобретают злую силу, но, если держать их про себя, они безвредны.
— Как же мне жить там?
— Если у вас есть дверь во двор, ходите через нее, а к ним на половину не заглядывайте. Куда же им теперь деться?
— Да, конечно, найти жилье сейчас очень трудно. К тому же начнутся разговоры. Пожалуйста, не рассказывайте об этом никому, — попросил он братца.
Братец в ужасе всплеснул руками.
— Немыслимо. То, что вы мне говорите, для меня священно. Вы можете на меня положиться.
Успокоенный этим заявлением, Джаган спросил:
— Что же мне теперь делать?
— Относительно чего?
— Относительно Мали и этой девушки.
Братец дал хладнокровный совет.
— Пожените их побыстрее где-нибудь в горах. Это можно устроить за несколько часов.
— Увы, я даже не знаю, какой она касты. Разве это возможно?
— Ее нужно обратить. Я знаю, кто это может сделать.
С плеч Джагана словно гора свалилась.
— Вы мой спаситель, — проговорил он. — Не знаю, что бы я без вас делал.
Джаган забаррикадировался на своей половине. Он получал особое удовольствие от того, что принял все меры для очищения. Он закрыл дверь между своей половиной и комнатами Мали и запер ее со своей стороны. Он сделал все, что мог, чтобы оградить себя от влияния этой парочки, живущей в грехе. Между двумя половинами дома было отверстие для вентиляции. Джаган притащил старую скамейку и длинным бамбуковым шестом плотно закрыл его. Теперь отъединение, или, вернее, ограждение, было полным. Он перестал пользоваться дверью, ведущей прямо на улицу, чтобы не проходить по коридору, по которому ступали ноги осквернителей. Он посвятил этому все утро — переставлял лестницу, перетаскивал с места на место скамейку. Заперев заднюю дверь своего дома, он вышел на боковую дорожку, ведущую к улице. Дорожка вся заросла колючками и сорняками.
«Надо будет взять лопату и расчистить ее», — сказал он себе.
Он не ступал на эту дорожку лет пятьдесят. В те дни, когда семья жила в маленькой хижине на заднем дворе, а большой дом еще только строился, Джаган с братом ловили здесь в сорняках кузнечиков. Длинные знойные дни проводили они за этим занятием, в то время как летнее солнце жгло все вокруг, и даже кузнечики не желали покидать скудную тень сорняков. Старший брат держал в одной руке консервную банку; он накрывал кузнечика ладонью и, если кузнечик был большого размера, сажал его, как подобало старшему брату, в свою банку, а если маленький — передавал Джагану. Что бы там ни было, Джагану никогда не разрешалось ловить кузнечиков самому. Он только стоял позади, держа в руках свою банку, и ждал, пока ему улыбнется удача. Так продолжалось целыми днями, пока кузнечики не научились распознавать их шаги — тогда уж их было не поймать.
Иногда братьев настигала сестра. Она ходила за ними по пятам и грозилась:
— Вы убиваете живых тварей. Я папе скажу. Они помирают в ваших банках. Вы оба попадете в ад.
Джаган боялся этих угроз и молил ее оставить их в покое, но старший брат говорил:
— Пусть болтает… Нам-то что? А наябедничает отцу, я ей голову сверну.
Он замахивался на нее, и она с визгом убегала.
«Они меня никогда не любили», — размышлял Джаган.
Сестра вышла замуж за богатого деревенского дурака, стала сама деревенщиной и народила кучу уродливых детей, а брат после раздела отцовского имущества перестал с ним знаться. Ах, как бы они забегали, если б узнали все про Мали! После появления Грейс родственники подвергли Джагана бойкоту. Только сестра прислала ему год назад открытку, на обороте которой было написано: «Нам стыдно называть тебя братом. Даже когда ты пошел за Ганди и, потеряв всякое чувство стыда, и касты, ел и спал рядом с неприкасаемыми, а потом сел в тюрьму и всячески позорил свое имя, мы не роптали. Но теперь. Неужели в твоем доме живет сноха христианка и мясоедка? Мне стыдно перед родными моего мужа, что у меня такой брат. Бедный Мали, разве он виноват, что у него такой отец…» К счастью, заканчивала сестра с удовольствием, родители их умерли, не дожив до этого позора. Джаган слышал, что брат его, живший на улице Винаяка, часто отзывался о нем со стыдом и гневом. Он никогда не приглашал Джагана на ежегодные поминки по отцу. Он был человеком ортодоксальным, ведал всеми делами религиозной общины, возникшей десять столетий назад и насчитывающей до миллиона членов, и давно уже не одобрял взглядов Джагана.
Время от времени до Джагана доходили его слова — то через общих друзей или родственников, а то через братца, который был всюду вхож. Однажды старший брат сказал: «Разве может у такого отца, как Джаган, быть хороший сын?»
Что бы они теперь стали говорить, если бы узнали о последних событиях? Они бы, конечно, отошли от него еще дальше. Джаган был рад, что он такой отщепенец, — это освобождало его от всяких обязательств перед семьей. Иначе они бы все время что-нибудь от него требовали, заставляли бы участвовать в бесконечных семейных сборищах, сидеть на ковре с целой толпой родственников и говорить о погоде в ожидании, когда же начнется пир.
Так ему удалось избежать свадеб племянниц, дней рождения бесчисленных детей брата и нескольких похорон.
Джаган как раз завернул за памятник, когда мимо него промчался зеленый автомобиль с Грейс и Мали. Мали затормозил и подождал, пока Джаган поравнялся с ними. Грейс открыла дверцу и спросила:
— Хотите, подвезем?
— Нет, — сказал Джаган и прошел мимо. Но они остановили его.
— Вы, кажется, затеяли большую уборку на своей половине, отец? Я слышала, вы там что-то двигали.
— Да, я пытался очистить там воздух, — сказал Джаган, вкладывая особый смысл в свои слова.
Мали сидел молча, глядя прямо перед собой. Джаган заметил, что взгляд у него был усталый и озабоченный. Сердце Джагана заныло. Если бы он мог махнуть на все рукой и объявить: «Да здравствует роман-машина! Вот моя чековая книжка, возьми ее, она твоя. Мне она не нужна». Тогда все их проблемы были бы решены. Нет, не все… Женитьба? Эти двое сидят так близко, что ноги их касаются, а ведь они не женаты! Какие у них отношения? Говорят друг о друге всякое, а сидят прижавшись!
Позже Джаган признавался братцу:
— Я было решил им все высказать тут же, на месте, но потом передумал. Ничего, я найду другой случай… Все до конца выясню раз и навсегда.
Джаган так хорошо забаррикадировался на своей половине, что и не заметил, как Грейс исчезла. Хватился он ее только спустя две недели. На той половине царила тишина. Однажды утром Джаган не выдержал, подошел к двери и заглянул в замочную скважину, предварительно вынув из нее бумажную затычку, которую вставил раньше. Там никого не было, но в соседней комнате послышалось какое-то движение. Он вставил обратно затычку, выпрямился, вышел на задний двор, обогнул дом, заглянул через занавеску в окно, но ничего не увидел. Из комнаты раздался голос Мали:
