На другой денъ, чѣмъ свѣтъ втянулись мы въ гавань, загромозженную судами. Мы плыли мимо полусогнившихъ военныхъ кораблей, на которыхъ развѣвались красные флаги со звѣздой; подлѣ нихъ то я дѣло швыряли катеры; гребцы въ красныхъ фескахъ, налегая на весла, совершенно скрывались изъ виду; на кормахъ стояли длиннобородые рулевые. Тутъ находился большой національный флотъ и множество иностранныхъ кораблей. Пароходы французскихъ и англійскихъ компаній ходили взадъ и впередъ по гавани, или стояли на якорѣ въ солевой водѣ. Многія изъ паровыхъ судовъ наши имѣли совершенно христіанскій видъ; только странно было смотрѣть на турецкій гербъ, нарисованный на носу ихъ, и на золотые арабскіе іероглифы, блестѣвшіе на кожухъ. Любезный Тромпъ, на которомъ доѣхали мы до Бейрута, стоялъ также въ александрійской гавани, и капитанъ этого щегольскаго парохода отвезъ нѣкоторыхъ изъ насъ на беретъ въ своей гичкѣ.
Въ эту ночь, съ помощью сигары и луннаго свѣта, озарившаго палубу, приготовился я мысленно къ тѣмъ впечатлѣніямъ, которыя ожидали меня въ Египтѣ. Торжественно мечталъ я о величіи таинственной сцены. Мнѣ казалось, что колонна Помпея должна возвышаться горою, въ желтой пустынѣ, посреди цѣлой рощи обелисковъ, высокихъ какъ пальмы. Скромные сфинксы, возсѣдающіе надъ Ниломъ, величаво покойная наружность Мемноновой статуи, разоблачали предо мною Египетъ столько же, какъ сонетъ Теннисона, и я готовъ былъ смотрѣть на него cъ пирамидальнымъ удивленіемъ.
Набережная Александріи, гдѣ высаживаются путешественники, похожа на докъ Портсмута; здѣсь, въ разнохарактерной толпѣ, замѣтно нѣсколько черныхъ лицъ; стоятъ лавчонки съ корабельной рухлядью и распивочныя съ пьяными матросами; погоньщики лошаковъ кричатъ оглушительнымъ хоромъ: «Ride, sir! Donkey, sir! I say, sir!» на такомъ превосходномъ англійскомъ языкѣ, который въ состояніи разсѣять самыя романическія грезы.
Въ добавокъ къ этому, ѣзда на лошакъ очень незавидное занятіе; всякій сначала отказывается отъ нея, какъ отъ негодной вещи. Какъ повезетъ васъ это маленькое, длинноухое созданіе? Развѣ сѣсть самому на одного лошака, а на спину другаго положить ноги? Однако же и туземцы, и путешественники ѣздятъ на нихъ. Я шелъ пѣшкомъ до-тѣхъ-поръ, пока достигъ уединеннаго мѣстечка, гдѣ никто не могъ видѣть меня, и проворно перекинулъ ногу черезъ красное сѣдло этой крошки. Вмѣсто того, чтобы растянуться со мною поперегъ улицы, чего ожидаетъ, можетъ быть, всякій путешественникъ, лошачекъ этотъ быстро и весело понесся впередъ, не требуя ни шпоръ, ни другихъ средствъ понуканья, кромѣ крика мальчика, который бѣжалъ рядомъ съ нимъ.
Въ архитектурѣ домовъ, мимо которыхъ проѣзжаете вы, очень мало восточнаго характера. Улицы наполнены пестрой толпою Армянъ и Евреевъ, надсмотрщиками за работою невольниковъ, Греками и купцами, также прилично одѣтыми и выбритыми, какъ джентельмены нашего банка или биржи. Иностранца особенно поражаетъ здѣсь одно обстоятельство: безпрестанно встрѣчаетъ онъ туземцевъ, на половину или совсѣмъ лишенныхъ зрѣнія. Это слѣдствія ужасной офтальміи, которая производятъ въ Египтѣ страшныя опустошенія. Вы видите дѣтей, сидящихъ въ воротахъ; глаза ихъ завязаны зеленымъ платкомъ, который облѣпленъ мухами. Минутъ въ шестъ проворный лошакъ переноситъ васъ въ кварталъ Франковъ. Здѣсь, какъ въ Марселѣ, по сторонамъ прибрежной, широкой улицы, стоятъ главные отели, домы купцовъ и консуловъ, съ развивающимися надъ ними флагами. Палаццо генеральнаго французскаго консула представляетъ чрезвычайную противоположность въ сравненіи съ маленькимъ домикомъ англійскаго представителя, который покровительствуетъ землякамъ своимъ изъ втораго этажа.
Но многимъ изъ насъ этотъ двухъэтажный фасадъ консульства показался несравненно привлекательнѣе французскаго палаццо: здѣсь ожидали насъ письма и пріятныя вѣсти съ родины, которыхъ не получали мы въ продолженіе двухъ мѣсяцевъ. Молодой джентельменъ изь Оксфорда торопливо схватилъ адресованные на его имя конверты и жадно читалъ письма, сложенныя очень акуратно и написанныя четкимъ, красивымъ почеркомъ. Легко было понять, что сочиняла ихъ Мери Анна, къ которой онъ неравнодушенъ. Нотаріусъ получилъ пакетъ, на который съ наслажденіемъ поглядывалъ его писарь, думая объ условіяхъ, предложенныхъ Снуксомъ, Роджерсомъ, Смитомъ, Томкинсомъ и т. д. Къ государственному мужу пришли также полновѣсныя депеши, украшенныя многими печатями, на которыя наша оффиціальная переписка не жалѣетъ сургуча, покупаемаго на общественныя деньги. И я, вашъ покорнѣйшій слуга, получилъ маленькое, скромное письмецо. Въ немъ находилось другое, написанное большими каракулями; но конечно мни было пріятнѣе читать его, нежели милорду англійскія депеши, или даже студенту корреспонденцію Мери Анны. Да, вы поймете меня, когда я скажу вамъ, что это были конфиденціальныя извѣстія отъ маленькой Полли о сѣромъ котѣ и новой куклѣ.
Для подобнаго удовольствія стоитъ совершить путешествіе и провесть безъ сна нѣсколько долгихъ ночей на палубѣ, думая о родинѣ. Этого наслажденія напрасно стали бы вы искать въ городѣ; тамъ не увидите ни такого чистаго неба и такихъ яркихъ звѣздъ надъ собою. Прочитавши письма, мы принялись за остроты удивительнаго Galignani; узнали, что подѣлываетъ О'Коннель, получили подробныя свѣдѣнія о послѣдней дюжинъ новыхъ побѣдъ Французовъ въ Алжиріи и, въ заключеніе, пробѣжали шесть или семь нумеровъ Понча! И если бы въ это время сказали намъ, что вблизи находится безконечная аллея, составленная изъ помпейскихъ колоннъ, и что живые сфинксы играютъ на берегахъ Махмудова канала, — право, мы не тронулись бы съ мѣста, не прочитавши до конца «Punch» и «Galignani».
Въ Александріи немного предметовъ, достойныхъ вниманія, и осмотрѣть ихъ не трудно. Мы пошли по базарамъ, въ которыхъ несравненно болѣе восточнаго элемента, нежели въ европейскомъ кварталѣ съ его англійскимъ, итальянскимъ и французскимъ народонаселеніемъ. Порою встрѣчали мы большой домъ, грубо вымазанный мѣломъ, съ восточными рѣшетчатыми окнами. Двое неуклюжихъ часовыхъ у дверей его, въ такихъ нелѣпыхъ мундирахъ, какіе только можно себѣ представить, доказывали, что это резиденція или высшаго придворнаго сановника, или одного изъ безчисленныхъ сыновей египетскаго Соломона. Его высочество былъ погруженъ въ глубокую горесть, никого не принималъ въ своемъ дворцѣ, и самъ не выходилъ изъ него. Европейскія газеты объявили въ это время, что онъ намѣренъ отказаться отъ престола; но въ Александріи ходили слухи, что любовныя дѣлишки, которыми старый паша занимался очень усердно, и неумѣренное употребленіе гашиша и другихъ возбуждающихъ средствъ, произвели это отвращеніе отъ жизни и занятій, которымъ страдалъ онъ. Однакоже по прошествіи трехъ дней, властолюбивый старикъ вылечился отъ своего недуга и рѣшился пожить и поцарствовать еще немножко. Черезъ недѣлю, нѣкоторые изъ вашей партіи представлялись ему въ Каирѣ и нашли его совершенно здоровымъ.
Болѣзнь паши, и итальянская опера и ссора двухъ примадоннъ, изъ которыхъ одна была очень хорошенькая, составляли главные предметы разговоровъ. Я ознакомился съ этими новостями въ лавочкѣ одного цирюльника. Мѣшая французскій языкъ съ испанскимъ и итальянскимъ, онъ сообщалъ ихъ своимъ посѣтителямъ достойною удивленія скороговоркою.
Видѣли мы знаменитый обелискъ, посылаемый Мешетомъ Али въ даръ британскому правительству, которое не обнаружило однако же особенной поспѣшности принять этотъ тяжеловѣсный подарокъ. Огромное изваяніе валяется на землѣ, заскверненное всевозможными гадостями. Мальчишки возятся вокругъ него, привлеченные сюда грязью. Арабы, Негры и погонщики лошаковъ, проходя мимо, глядятъ на поверженный обелискъ также холодно, какъ и британское правительство, не позаботившееся до-сихъ-поръ объявить о славныхъ результатахъ египетской кампаніи 1801 года. Если же англійская нація смотритъ на этотъ подарокъ такъ холодно, то непростительно было бы съ нашей стороны приходить отъ него въ восторженное состояніе.
Помпейская колонна совсѣмъ не такъ высока, чтобы можно было удивляться ея размѣрамъ. Этотъ памятникъ не избѣгъ также позорной участи: матросы и другіе необразованные путешественники исчертили его грубыми знаками; даже имя Псамстиха исчезло подъ другими неприличными надписями. Очень жалѣю, мой другъ, что не могу представить вамъ снимка съ имени этого монарха, исторія котораго такъ занимаетъ васъ.
Болѣе всего понравился мнѣ въ Александріи праздникъ Негровъ. Они справляли его за городомъ, въ деревушкѣ. Здѣсь собралось многое множество старыхъ, худыхъ, толстыхъ, безобразныхъ, дѣтскихъ и счастливыхъ лицъ, для которыхъ природа изобрѣла несраменно болѣе черную и прочную краску, нежели тотъ составъ, которымъ Египтяне покрыли базу Псаметиха. Всѣ лица, какъ у женщинъ, носившихъ за спиною грудныхъ ребятъ, такъ и у почтенныхъ стариковъ, съ сѣдинами, не уступавшими въ бѣлизнѣ овечкамъ Флоріана, были одушевлены широкой улыбкою.
