– Что за человек! – воскликнул Кривая Пуля. – Душа-человек. Грандиозные стишки!
– Браво, – вежливо откликнулся Пука.
Кейси жестом попросил слушателей умолкнуть, а затем взмахнул обеими руками и воскликнул:
– Последний стих. Ну-ка, все вместе, ребята!
Рабочий люд, рабочий люд,
Да здравствует рабочий люд,
Пока есть охота, работай до пота,
Господень дар – рабочий люд!
– Душа-человек! – повторил Кривая Пуля. На пропитанной солнцем поляне, окруженной диким непроходимым лесом, раздались его громкие аплодисменты, моментально подхваченные остальной компанией.
– И они еще называют это балладой, – заметила Добрая Фея и, обратившись к Пуке, спросила: – Ты читал когда-нибудь балладу об отце Гиллигане?
– Наверняка это Промежуточная Книга, – ответил Пука, – боюсь, я никогда не читал ее. К несчастью, я закончил школу на Третьей Книге.
– Прекрасная, исключительно духовная вещь, – сказала Добрая Фея.
– Рабочий человек! Нет, каково? – произнес Коротышка, который успел подняться с земли и стоял отряхиваясь.
– Теперь, после того как мы с наслаждением выслушали стихи мистера Кейса, наверное, пора трогаться, – сказал Кривая Пуля.
– Куда трогаться? – спросил Кейси.
– Мы идем хорошенько отпраздновать одно дельце, – ответил Коротышка, – так что набивай-ка карманы, приятель, и топай за нами. Плоды земли, сам понимаешь.
Путники медленно двинулись вперед, причем поэт оглянулся, чтобы бросить прощальный взгляд на рощу, где он еще совсем недавно сидел, окруженный синклитом лудильщиков, жестянщиков, карточных шулеров, ростовщиков, нищих, мусорщиков и прочей публики самого последнего сорта, читая и распевая лучшие творения из своей изысканной лирики.
– Эй ты, там, в кармане, – вопросил поэт, – летать умеешь?
– Может быть, и умею, – сдержанно ответила Добрая Фея.
– Тогда будь другом, слетай к моей женке, скажи, чтобы к ужину меня не ждала. Не слабо?
– За кого ты меня принимаешь? – сказала Добрая Фея тоненьким брюзгливым голоском. – Уж не за почтового ли голубя?
– Если хочешь, чтобы он взбеленился, – сказал Коротышка, – назови его хорьком. Когда я так его называл, он был готов с потрохами меня съесть.
– Могу я вас спросить, мистер Кейси, – проворно встрял в разговор Пука, – как вы полагаете, моя жена действительно кенгуру?
Поэт изумленно воззрился на него.
– Бога ради, что вы имеете в виду, подкидывая мне такие вопросики, а? – спросил он.
– Просто я размышлял над этим, – ответил Пука.
– Кенгуру? Да я ее в глаза не видел, откуда мне знать, кто она такая, – может, помесь бульдога с канарейкой? Так вы хотите сказать, кенгуру – сумчатое животное?
– Кейси знает, что говорит, – вмешался Кривая Пуля. – Точно, сумчатое.
– Помолчите минутку, – быстро проговорила Добрая Фея, – я вижу человека на дереве.
– Где? – спросил Коротышка.
– Далеко, тебе не увидать. А я все вижу насквозь.
– Скажи мне, Бога ради, что значит сумчатое? – спросил Пука.
– Я не совсем ясно его вижу, – продолжала Добрая Фея, – между нами лес и примерно на полмили. Что же касается сумчатых, то это научное название животных с мешком на брюхе, в котором они носят свое потомство.
– Будь у тебя крылья, – сурово произнес поэт, – слетала бы да разглядела его хорошенько, чем сидеть в кармане и разглагольствовать про то, чего все мы видеть не можем.
– Если сумчатое и значит существо с сумкой, – учтиво вмешался Пука, – то в чем же разница? Разве слово «кенгуру» не дает более ясную картину?
– За кого вы меня принимаете? – спросила Добрая Фея. – Уж не за воздушного ли змея? Разница между сумчатым и кенгуру в том, что первое обозначает род, а второе – вид, то есть первое – это понятие общее, а второе – частное.
– Вряд ли, сдается мне, там, на дереве – кенгуру, – сказал Кривая Пуля. – В наших краях кенгуру по деревьям не лазают.
– Вполне вероятно, там, на дереве – моя жена, – сказал Пука. – Она у меня совсем как птичка, усядется на помело да как полетит! Могла в два счета нас обогнать.
– Кто, скажите мне, ради Бога, когда-нибудь слышал, чтобы птички на помеле летали? – спросил Коротышка.
– Я и не говорил, что моя жена – птица.
– Похоже, парень-то прав, – поддержал его Кривая Пуля.
– Отлично, – недовольно фыркнула Добрая Фея. – Выходит, я уже человека от птицы отличить не могу. Ну что ж, птица так птица. Синица или какой-нибудь вьюрок.
Рука Коротышки дернулась к кобуре.
– Это ты не про то ли дерево толкуешь? – воскликнул он. – Ну вон про то, там? На том дереве точно кто-то сидит.
Добрая Фея кивнула.
– Отвечай, чертово отродье! – пророкотал Коротышка.
– Прошу вас, умерьте свой пыл, – нервно произнес Пука, – и вовсе нет нужды в подобных выражениях. Да, это то самое дерево. Мне даже показалось, что этот человек мне кивнул.
– Так чего ж она молчит-то! – никак не мог угомониться Коротышка, выхватывая второй револьвер.
– Если я выберусь из кармана, – сказала Добрая Фея тонким-претонким голосом, – то кому-то здорово не поздоровится. Столько всего за один день наслушаться! У кого хочешь терпение лопнет.
– Слезай с дерева, да поживей, чертов ублюдок! – прорычал Коротышка.
– Охолонись, – сказал Кривая Пуля. – Сам знаешь – сидячих не бьют.
– Кто бы это ни был, – заметил поэт, – это не человек, потому что на нем штанов нет. Скорей уж сумчатое.
– Я так и не пойму, в чем же разница, – хладнокровно сказал Пука, – и зачем все время говорить «сумчатое», когда есть куда более понятное и привычное слово?
– Если ты не слезешь с этого проклятого дерева через две секунды, – проревел Коротышка, взводя курки, – я из тебя живо труп сделаю. Считаю до десяти. Раз, два...
– Как хорошо, что у меня нет тела, – заметила Добрая Фея. – Рядом с этим сумасшедшим громилой, который хватается за свои железки, как только ему представляется случай кого-нибудь подстрелить, невозможно чувствовать себя в безопасности. Термин «кенгуру» – более узкий, поэтому понятие «сумчатое» включает его в себя, являясь более широким по смыслу и более доходчивым.
– Пять, шесть, семь...
– Ага, теперь понятно, – сказал Пука. – Вы имеете в виду, что сумчатое носит кенгуру в своей сумке.
– Десять, – решительно произнес Коротышка. – В последний раз спрашиваю – собираешься слезать?
Тихо захрустели ветви в гуще зеленой кроны – так летний ветерок задумчиво ласкает овсяное поле, – почудилось слабое, безжизненное движение, и на путников снизошел голос, жалобный и печальный в своей бесконечной усталости, тонкий голос, нараспев прочитавший такие строки:
Суини-иссохшие-чресла сидит
в кроне тиса,
сколь убога здешняя жизнь,
сколь горька, милосердный Христе.
Ветви серые изъязвили меня,
искололи мне икры,
здесь я в кроне высокого тиса живу,
здесь ни шахмат, ни женщин.
Веры к людям во мне уж нет,
я от них далече, на закате ряской кормлюсь,
не спущусь обратно.
– Господи, спаси и сохрани! – сказал Кривая Пуля.
Коротышка яростно потряс в воздухе своими кольтами и проглотил скопленную для плевка слюну.
– Значит, не слезешь?
– Мне кажется, я знаю этого джентльмена, – учтиво вмешался Пука. – Сдается мне (впрочем, может быть, я и заблуждаюсь), что это некто по имени Суини. Он не совсем в своем уме.
– Так стрелять или нет? – спросил Коротышка, обращая свою растерянную шарообразную физиономию к внимательно следившей за его действиями компании.
– Ты имеешь в виду род Суини, что из Рэтхэнгена, или тех Суини, что из Суонлинбара? – поинтересовалась Добрая Фея.
– Опусти свою чертову пушку, – резко произнес Кейси. – Сукин кот, что сейчас говорил, поэт. Поэтов, сукиных этих котов, я по голосу признаю. Руки прочь от поэта! Я и сам могу стих сочинить, а посему уважаю всякого, кто способен на то же. Убери оружие.
– Нет, я совсем не то имел в виду, – ответил Пука.
– Или льнокудрых Суини из Килтимаха?
– Мужчина, по всему видать, уже пожилой, – заметил Кривая Пуля, – так как же ты можешь оставить его сидеть на ветке, как петуха на шестке? Ну, уйдем мы, а вдруг он заболеет или припадок с ним какой приключится, что тогда делать?
– По мне, так пусть хоть подавится своей блевотиной, – ответил Коротышка.
– Нет, и не этих тоже, – учтиво ответил Пука.
– Тогда, может быть, Мак Суини из Ферна или Боррис-ин-Оссори?
В этот момент раздался душераздирающий вопль, похожий на мычание потревоженного телка-однолетки; сердито зашумели потревоженные ветви, и несчастный безумец рухнул вниз, обдираясь об острые, переплетенные, как решето, ветви тиса, – стенающий черный метеор, буравящий ощетинившиеся шипами и колючками зеленые облака. Он упал на землю, из широкой раны на правой стороне груди сочилась кровь, а истерзанная спина была утыкана терниями, словно на ней вырос маленький лес деревьев, для Эрина типических; мучительно кривящийся рот был вымазан зеленым соком трав, но губы шевелились, ни на минуту не переставая произносить еле слышные странные стихи. Тело незнакомца было неравномерно покрыто перьями, поникшими и потрепанными.
