– Это не вполне годится для ваших целомудренных ушей, Тимофей,- сказал Гаген Пнину, который всегда говорил, что не в состоянии понять пуанты «скабрезных анекдотов»,- тем не менее -
Клементс отошел и присоединился к дамам. Гаген начал заново рассказывать свою историю, а Томас – заново ухмыляться. Пнин с отвращением махнул рукой на рассказчика русским жестом «ах, бросьте, право», и сказал:
– Я слышал точно такой же анекдот тридцать пять лет назад в Одессе, и даже тогда не мог понять, что тут смешного.
В еще более поздней стадии вечера опять произошли некоторые перемещения. На тахте в углу скучавший Клементс листал альбом «Фламандских шедевров», подаренный Виктору его матерью и оставленный им у Пнина. Джоана сидела на низкой скамеечке у колена своего мужа с тарелкой винограда в подоле широкой юбки, прикидывая, когда можно будет уйти, не огорчив этим Тимофея. Остальные слушали Гагена, обсуждавшего современное образование.
– Вы будете смеяться,- сказал он, бросая острый взгляд на Клементса,- который покачал головой, отводя это обвинение, и затем передал альбом Джоане, показывая там что-то, что вызвало у него внезапный приступ веселья.
– Вы будете смеяться, но я утверждаю, что единственный способ выбраться из тупика – одну каплю, Тимофей, достаточно – это запереть студента в звуконепроницаемой келье и упразднить лекционный зал.
– Да, это то самое,- тихонько сказала Джоана мужу, возвращая ему альбом,
– Я рад, что вы согласны со мной, Джоана,- продолжал Гаген.- Тем не менее, меня называют enfant terrible за то, что я проповедую этот взгляд, и, может быть, вы не так легко согласитесь со мной, когда дослушаете до конца. В распоряжении изолированного студента будут граммофонные пластинки по любым предметам -
– Да, но индивидуальность лектора,- сказала Маргарита Тэер,- она ведь тоже что-то значит.
– Ничего! – крикнул Гаген,- Вот в чем трагедия! Кому, например, нужен он,- он указал на сияющего Пнина,- кому нужна его индивидуальностью Никому! Они без колебаний откажутся от великолепной индивидуальности Тимофея. Миру нужна машина, а не Тимофей.
– Можно было бы показывать Тимофея по телевизору,- сказал Клементс.
– О, это было бы чудесно! – сказала Джоана, озаряя улыбкой своего хозяина, а Бетти энергично закивала.
Пнин низко поклонился им, разводя руками со значением «обезоружен».
– А что думаете вы о моем бунтарском проекте? – спросил Гаген у Томаса.
– Я могу вам сказать, что думает Том,- сказал Клементс, разглядывая все ту же репродукцию в раскрытой у него на коленях книге. Том думает, что лучший метод преподавания чего бы то ни было – это устраивать в классе обсуждения, то есть позволять двум десяткам юных оболтусов и паре нахальных неврастеников обсуждать в продолжение пятидесяти минут что-то, о чем ни они, ни преподаватель ничего не знают. Я вот уже три месяца,- продолжал он без всякого логического перехода,- ищу эту картину, и вот нашел. Издатель моей новой книги о Философии Жеста просил у меня мой портрет, а мы с Джоаной знали, что у какого-то старого мастера мы видели чрезвычайно на меня похожий, но не могли припомнить даже его эпоху. И вот он здесь, прошу. Единственно, что тут нужно подретушировать, это добавить спортивную рубашку и убрать руку этого воина.
– Я решительно протестую,- начал Томас.
Клементс передал раскрытую книгу Маргарите Тэер, и та прыснула.
– Я протестую, Лоренс,- сказал Том.- Непринужденная дискуссия в атмосфере широких обобщений – это более трезвый подход к проблеме образования, чем старомодная формальная лекция.
– Конечно, конечно, – сказал Клементс.
Джоана с трудом поднялась и прикрыла свой стакан узкой ладонью, когда Пнин предложил снова его наполнить. Г-жа Тэер посмотрела на свои часики и потом на мужа. Мягкий зевок растянул рот Лоренса. Бетти спросила Томаса, не знает ли он человека по фамилии Фогельман, специалиста по летучим мышам, который живет в Санта-Кларе, на Кубе. Гаген попросил стакан воды или пива. «Кого он мне напоминаете – вдруг подумал Пнин.- Эриха Винда? Почему? Внешне они совершенно не похожи».
Место действия финальной сцены – прихожая. Гаген не мог отыскать трость, с которой он пришел (она завалилась за сундук в чулане).
– А я, кажется, оставила свою сумочку там, где сидела,- сказала г-жа Тэер, легонько подталкивая своего задумчивого мужа в направлении гостиной.
Пнин и Клементс, разговорившиеся в последнюю минуту, стояли по обе стороны двери в гостиную, как две раскормленные кариатиды, и втянули животы, пропуская молчаливого Тэера. В середине комнаты стояли профессор Томас и мисс Блисс – он, заложив руки за спину и то и дело подымаясь на носки, она – с подносом в руками говорили о Кубе, где, как ей казалось, довольно долго жил двоюродный брат ее жениха. Тэер неуверенно переходил от кресла к креслу и обнаружил у себя в руках белую сумку, абсолютно не зная, где он ее подобрал, потому что голова его была занята еще смутным очертанием строк, которые ему предстояло записать позднее этой ночью:
Сидели, пили; всяк в себе таил прошедшее, и каждому судьбою на свой особый час будильник был поставлен. Кисть взметнулась; муж с женою переглянулись…
Тем временем Пнин спросил Джоану Клементс и Маргариту Тэер, не хотят ли они взглянуть, как он устроил верхние комнаты. Эта мысль привела их в восторг. Он повел их. Его, так называемый, kabinet выглядел очень уютно теперь, когда его исцарапанный пол был аккуратно покрыт более или менее пакистанским ковром, который он когда-то приобрел для своего служебного кабинета, а недавно молча и решительно выдернул из-под ног огорошенного Фальтернфельса. Клетчатый плэд, под которым Пнин пересек океан, покинув Европу в 1940 году, и кое-какие местного происхождения подушки задрапировали неустранимую кровать. Розовые полки, на которых он нашел несколько поколений детских книг – от «Тома Чистильщика Сапог, или Дороги к Успеху» Горация Алджера (1889), через «Рольфа в Лесах» Эрнеста Томсона Ситона (1911), до «Комптоновской Иллюстрированной Энциклопедии» издания 1928 года, в десяти томах, с расплывчатыми маленькими фотографиями,- теперь были нагружены тремястами шестьюдесятью пятью томами из библиотеки Уэйндельского колледжа.
– Как подумаешь, что я их все проштемпелевала,- вздохнула госпожа Тэер, закатывая глаза с притворным ужасом.
– Некоторые зарегистрировала госпожа Миллер,- сказал Пнин, убежденный сторонник исторической правды.
В спальне посетительниц более всего поразила большая складная ширма, защищавшая двуспальную кровать с четырьмя колонками по углам от пронырливых сквозняков, а также вид из ряда маленьких окошек: темная стена скалы, круто поднимавшаяся футах в пятидесяти, с полоской бледного звездного неба над черной растительностью на ее вершине. На задней лужайке Лоренс прошагал в тень, пересекая отражение окна.
– Наконец-то вы в самом деле удобно устроились,- сказала Джоана.
– И знаете, что я вам сейчас скажу,- отвечал Пнин конфиденциальным тоном с ноткой торжества, зазвеневшей в его голосе.- Завтра утром, под покровом тайны, я увижусь с господином, который хочет помочь мне купить этот дом!
Они снова сошли вниз. Рой вручил жене сумку Бетти. Герман нашел свою палку. Маргаритину сумку разыскивали. Снова появился Лоренс.
– До свиданья, до свиданья профессор Войницкий! – пропел Пнин, и его щеки были румяными и круглыми под фонарем крыльца.
(Бетти и Маргарита Тэер еще любовались в прихожей тростью польщенного д-ра Гагена, недавно присланной ему из Германии,- узловатой дубиной с набалдашником в виде ослиной головы. Голова эта могла шевелить одним ухом. Трость раньше принадлежала баварскому деду д-ра Гагена, сельскому священнику. Механизм другого уха сломался в 1914 году, согласно оставленной пастором записке. Гаген брал ее, по его словам, для защиты от немецкой овчарки в Муравчатом переулке. Собаки в Америке не привыкли к пешеходам. Он же всегда предпочитает пешие прогулки автомобилю. Ухо починить нельзя. По крайней мере, в Уэйнделе.)
– Хотел бы я знать, почему он меня так назвал,- сказал Д. В. Томас, профессор антропологии, Лоренсу и Джоане Клементс, пока они шли сквозь синюю тьму к четырем машинам, запаркованным под ильмами на другой стороне дороги.
– Наш друг,- отвечал Клементс,- пользуется собственной номенклатурой. Его словесные причуды придают жизни новый трепет. Ошибки его произношения мифотворны. Его обмолвки достойны оракула. Мою жену он называет Джон.
– Все же это как-то странно,- сказал Томас,
– Вероятно он принял вас за кого-то другого,- сказал Клементс.- И, как знать, может быть, вы и в самом деле кто-то другой.
Прежде чем они пересекли улицу, их догнал д-р Гаген. Профессор Томас, все еще недоумевая, простился.
– Ну вот,- сказал Гаген.
Стояла ясная осенняя ночь, снизу бархатная, наверху стальная.
