— Тупые фрицы!
— Ребята, хочется повеселиться, что будем делать?
Они немного потанцевали, и я потанцевал с Джейлян, но ничего не случилось. Она спросила меня, сколько будет 27 на 13 и 79 на 81, я ей сказал, но она засмеялась, считая все это неважным, а когда заиграла быстрая музыка, сказала, что ей скучно, и села. Я поднялся этажом выше и, пройдя по тихим, застеленным дорожками коридорам, вошел в поразительно чистую уборную. Увидев себя в зеркале, я подумал, что все это, пропади оно пропадом, происходит со мной потому, что я верю, что влюблен в эту девушку. Мне стало противно от самого себя. Наверное, Эйнштейн в восемнадцать лет был не таким. И Рокфеллер-старший тоже, думаю, не был таким в моем возрасте. Потом я замечтался о том, как стану богатым: в Америке я когда-нибудь заработаю денег и на них куплю в Турции газету, но не доведу ее до банкротства, как наши богатые дураки, а наоборот; а потом газета мне надоест, и я буду жить, как главный герой фильма «Гражданин Кейн», я буду легендарным человеком, живущим в одиночестве… еще, черт побери, есть идея стать президентом футбольного клуба «Фенер-бахче». Правда, мне пришло в голову, что, став богатым, я забуду обо всех этих банальных мечтах, я ненавидел богатых, но из-за Джейлян у меня в голове все смешалось. Потом я понюхал то место у себя на рубашке, где она во время танца держала руку, и вышел из уборной. На лестнице столкнулся с нашей компанией. Они сказали, что мы едем в другое место, и все расселись по машинам. На приборной панели в «альфа-ромео» Фикрета мигают разноцветные лампочки, указатели, знаки, стрелки и кнопки, и из-за них машина Фикрета напоминает кабину самолета. Я задумчиво посмотрел на все это. Перед выездом на трассу Стамбул-Анкара нас подрезала машина Тургая. А потом они решили устроить гонки на трех машинах до перекрестка на Гёзтепе.[44] Пытаясь обогнать остальных, мы проносились мимо грузовиков и автобусов, под пешеходными мостами, мимо заправок и заводов, стоявших по обочинам дороги, мимо отдыхавших у себя на балконах людей, мимо кафе, ремонтных мастерских, бастующих рабочих, продавцов арбузов, буфетов и ресторанчиков. Фикрет все время сигналил, все кричали и смеялись. На одном перекрестке загорелся красный свет, но Фикрет не затормозил, а свернул на прилегающую дорогу, на полной скорости чуть не въехал в чей-то «анадол», но тот в последний момент отскочил к обочине, и аварию удалось избежать.
— Этот, наверное, обгадился, поджилки затряслись!
— Обогнали уже! — крикнула Джейлян. — Всех обогнали, жми на газ, Фикрет!
— Парни, я не умереть хочу, а повеселиться, — сказала Зейнеб.
— Хочешь пожениться?!
— Вот что называется «альфа-ромео». И на таком надо еще уметь ездить!
— Да уж, дорогой, поднажми. Мне уже все по барабану.
— «Анадол» — машина нищих!
Посмотрим, что будет потом, думал я, но ничего не случилось. Гонку выиграли мы, а потом свернули на Суадие[45] и выехали на Багдадский проспект. Я очень люблю эту улицу за то, что она откровенно выставляет напоказ свою фальшь и не скрывает своей омерзительности. Эта улица словно бы хочет сказать, что жизнь — не что иное, как постоянное двуличие. Она будто хочет показать, что все, что нас окружает, — фальшивое! Отвратительный искусственный мрамор жилых домов! Мерзкие пластмассовые рекламные стенды! Гадкие люстры на потолках! Кондитерские в пошлых огнях! Я люблю всю эту не скрывающую себя мерзость. Я тоже — ненастоящий, все мы ненастоящие, вот здорово! Я не смотрел на девушек на улице, потому что боялся, что, если какая-нибудь покажется мне красивой, мне станет грустно. Если бы у меня был «мерседес», я бы непременно подцепил на улице одну из этих девчонок. Я люблю тебя, Джейлян, и жизнь иногда тоже люблю! Мы припарковали машины и пошли на дискотеку. На входе не написано, что это дискотека, написано — клуб, но любой, кто выложит двести пятьдесят лир, может войти.
Пел Демис Руссос, и мы с Джейлян танцевали, но почти не разговаривали, и у меня ничего не вышло! Было видно, что ей было скучно, она выглядела очень задумчивой и печальной и смотрела невидящим взглядом куда-то вдаль так, будто думала не обо мне, а о ком-то другом. И тогда мне почему-то стало жаль ее, и я подумал, что буду очень сильно любить ее.
— О чем ты думаешь? — спросил я.
— Что? Я? Да так, ни о чем!
Мы еще немного потанцевали. Между нами была некая недосказанность, которую нам надо было скрывать друг от друга, и мы словно бы хотели скрыть ее своими объятиями. Но я чувствовал, что все эти мысли — неправильные. Вскоре музыка, которая, пытаясь быть печальной, была лишь плаксивой, закончилась, заиграла быстрая, и площадка заполнилась веселой танцующей толпой, жаждущей развлечений. Джейлян осталась там, а я сел и, наблюдая за людьми на танцполе, освещенными разноцветными огнями, думал: «Они так смешно трясутся, поджав коленки, и крутят головами, как курицы! Вот лопухи! Я бы мог поклясться, что они делают все это не потому, что им нравится, а потому, что так делают все! Интересно, они хоть понимают, что танцуют? Ведь их странные движения выглядят еще забавнее без музыки!» Когда я танцую, я с грустью думаю о том, что в данный момент занимаюсь ерундой, и успокаиваю себя тем, что, к сожалению, приходится проделывать все эти странные движения, чтобы понравиться этой девушке. И еще думаю, что я, кажется, становлюсь как эти дурни, но это не так, потому что в результате мне удается и быть как все, и оставаться самим собой, а ведь это редко кому удается! Я рад! Через некоторое время я тоже пошел танцевать этот идиотский танец, чтобы никто потом не сказал, что я, сидя здесь в одиночестве, изображаю задумчивого, умного юношу.
Но долго потеть мне не пришлось. Вскоре танец закончился, и мы сели, и все опять начали болтать — «…очень жарко, очень много народу, мне очень скучно, мне очень весело, очень хорошо, очень плохо…», — но так как шумела музыка, разговор им быстро надоел. Они не сразу понимают, что болтают и смеются без причины. Потом они решили, что здесь нет ничего хорошего, все, скучно, поехали отсюда, все, поехали куда-нибудь!
Мы встали. Фикрет за всех заплатил. Мы с Ве-датом сделали вид, что хотим поделиться или добавить за себя из своих денег, но, как мы и ожда-ли, Фикрет не позволил нам даже заговорить о деньгах. Тут я заметил, что все стучат в стекло «БМВ» Тургая и смеются, и подошел посмотреть: Туран и Хюлья уснули в обнимку на заднем сиденье! Зейнеб восхищенно и весело расхохоталась, словно была сама влюблена и сильно переживала.
— Так они вообще не выходили из машины! — сообщила она затем.
Я подумал, что уже в мои годы девушка с парнем спят, обнявшись, как настоящие влюбленные.
Мы сели по машинам и уехали. Перед выездом на анкарское шоссе машина Тургая остановилась на перекрестке перед продавцом арбузов. Тургай вышел и заговорил о чем-то с продавцом в свете газовой лампы. Продавец, обернувшись, осмотрел остальные машины. Потом Тургай подошел и сказал Фикрету через открытое окно машины:
— Не дает, нет, говорит.
— Сами виноваты, — сказал Фикрет. — Такой толпой приехали.
— Что, нет, что ли? — спросила Гюльнур. — И что теперь делать?
— Если вы согласны на выпивку, то купим где-нибудь.
— Нет, пить я не хочу. Поехали куда-нибудь в аптеку.
— Что ты собираешься покупать в аптеке?
— А что другие говорят? — спросил Фикрет.
Тургай пошел к машине. Вскоре вернулся: «Говорят, давайте выпивку купим. — И, уже уходя, добавил: — Мы с тобой еще никого не столкнули на обочину!
— Понял! — сказал Фикрет.
Мы выехали на дорогу. Не доезжая до Мальтепе,[46] они облюбовали какой-то автомобиль с немецким номером и просевшим багажником, загруженный сверху чемоданами.
— Еще и «мерседес»! — хохотнул Фикрет. — Погнали, парни!
Он помигал машине Тургая дальним светом, а потом слегка притормозил, и наша машина осталась позади. Мы смотрели: сначала «БМВ» Тургая поравнялось с «мерседесом» слева, но потом, вместо того чтобы дать газу и быстро уехать, как делают при обгоне, он слегка придвинулся вправо и прижал «мерседес» к обочине, а «мерседес», сигналивший как оглашенный, немного повилял туда-сюда, а потом, чтобы не врезаться в машину Тургая, волей-неволей съехал с дороги. Все захохотали. «Мерседес» напоминал бегущую хромую собаку. Тургай поддал газу и уехал. Когда «мерседес» выбрался с обочины, Фикрету сказали:
— Теперь твоя очередь!
— Не сразу. Пусть немного придет в себя.
В «мерседесе» был только водитель. Я подумал, что это рабочий, вернувшийся из Германии. О каких-то подробностях мне сейчас даже думать не хотелось.
— Осторожно, ребята, не смотрите на него! — сказал Фикрет.
Он, как и Тургай, сначала объехал «мерседес» слева, а потом легонько подал вправо. Когда «мерседес» опять стал сигналить, девчонки захихикали, но, кажется, и немного испугались. Фикрет взял еще правее, и тогда колесо немца еще раз попало на обочину, и все лопались от смеха, когда его машина вновь начала прихрамывать.
