— Неудачно! — прикрикнул возмущенный наглостью Иван Саввич. — Жену вашу зовут паней Марьей.
— Да, Марьей… но я придумал, ласкаясь, звать ее Манюнчик, Нюнчик и даже Чик…
— Так это жена вам депеширует, чтоб вы немедленно доставали фальшивые паспорта и помогли бы бегству преступников в Швейцарию?
Короп взглянул расширенными глазами на адъютанта, а потом внимательно прочел телеграмму.
— Конечно, жена, это от нее телеграмма, такую самую я получил утром, вот… — и он между разбросанными на столе шпаргалами нашел и показал свою телеграмму.
— Так от жены? — растерялся несколько адъютант. — А по какой надобности отправилась она в Вену?
— Похлопотать за мой роман, чтоб приняли его в газету…
— Гм! А поручение делает по чьей просьбе? Снабди, мол, паспортами Сару и Яся?..
— Постойте, позвольте, пане, — спохватился наконец Короп. — Эти поручения от редактора про роман…
— Что-о? Про роман? — оторопел совсем адъютант.
— Ей-богу! Это герои моего романа — Сара и Ясь, а Нюнчик телеграфирует мне, как я должен закончить.
— И вы можете доказать это?
— Да вот и письмо ее, полученное вчера, здесь она подробно… — подал Короп адъютанту конверт.
Тот осмотрел его и начал с неудерживаемым волнением пробегать глазами исписанные мелко листки; по мере чтения лицо его стало принимать угрюмое выражение, и по нем заходили тревожные тени.
А Короп, овладевши собой и догадавшись, что в телеграмме лишь заключается corpus delicti[1], продолжал донимать адъютанта неопровержимыми доказательствами:
— У меня, видите ли, герой, преследуемый полицией, стрелялся, а героиня вешалась; ну, это не понравилось редактору, и Нюнчик придумала закончить роман весело и телеграфировала, чтоб я не убивал Сару и Яся, а чтобы, снабдив паспортами, отправил их в Швейцарию… Я так и сделал.
— Черт знает что! — вскочил как ужаленный адъютант и бросился к шпаргалам.
— Непостижимо! — развел наконец руками молчавший все время полисмен.
Короп поспешил тоже вслед за адъютантом к столу и двумя четвертушками убедил его окончательно в справедливости своих слов.
— Черт знает что! — бормотал сконфуженный и смущенный блюститель. — Разве можно посылать подобные телеграммы? Только женщины способны на такую безрассудную выходку!.. Да еще и подписалась мужским псевдонимом! Ведь поймите же, что наш первый, священный долг — охранять общественное спокойствие, пресекать… так сказать, в интересах же ваших, господа. Ведь для того, чтобы вы спали спокойно, мы должны бодрствовать, полунощничать. И вдруг такая штука, можно сказать… насмешка!.. Ну, поблагодарите за всю эту чепуху свою супругу… Мы ни при чем! Конечно, вышло недоразумение, и даже глупое недоразумение, но долг службы и общественное спокойствие — прежде всего!
— Но я погиб! — возопил наконец Андрей Степанович, успокоившись относительно дамоклового меча; он теперь ясно сознал, что время ушло, что фельетон переписан не будет, а значит, и роман его не появится в свет.
— Что вы? — успокоил его Иван Саввич, добродушно улыбнувшись. — Я сейчас же протелефонирую и лично разъясню это водевильное недоразумение: последствий никаких не будет.
— Да не то… не то! — махнул отчаянно рукой Короп. — Погиб мой роман… погибла моя литературная карьера! Жена же пишет и телеграфирует, что если я сегодня не вышлю конца, то редактор не примет… Я вот и сел было переписывать… а вы вдруг… Теперь уже я не успею… Половина десятого… в половине двенадцатого рукопись должна быть сдана!
— Скажите пожалуйста… какая неприятность! — отозвался тронутый полисмен.
— Да, не по вине кара, — заметил и адъютант. — А помочь этому нельзя ли?
— Нет, нет, ничто не поможет, — простонал Короп, — нужно к сроку послать… без разговоров… Разве вот что, — встрепенулся он, — если б вы помогли переписать… втроем, быть может, успели бы, — ухватился Короп за эту мысль, как утопающий хватается за соломинку.
— А что ж? Это идея! — засмеялся пан Иван. — Наши служебные обязанности окончились; мы теперь гости у нашего доброго знакомого, так почему не помочь ему в том, в чем мы, хотя и невольно, а повредили?
— Совершенно правильно, — согласился пан Николай, — только я, как гость, попрошу разрешения у хозяина снять сюртук… свободнее будет, да здесь и тепловатенько.
— Сделайте одолжение, господа, — оживился радостно Андрей Степанович, — пожалуйста, пане Иван, и вы, пане Николо, без церемонии… разоблачайтесь, дам нет, и я халат скину…
Через минуту все уселись за открытый ломберный стол и дружно принялись за работу; среди молчания раздавался только торопливый скрип перьев да вырывались изредка отрывочные фразы: "Не разберу!" — "Куда это выноска?" — "Как это слово?!"
Андрей Степанович метался во все стороны и писал, писал…
Как бы то ни было, а фельетон был окончен к половине двенадцатого и отправлен вестовым на вокзал с особой запиской.
— Спасибо вам, — обнял своих гостей Андрей Степанович, — выручили, воскресили! Только я вас так не отпущу… Сегодня ведь кутья… прощальная, святая вечеря, так нас старуха накормит, угощу такой настоялкой и такой наливочкой, каких вы, господа, и не пробовали!
— Что же, по трудам и довлеет, — потер руки пан Иван.
— Основательно, — крякнул и пан Николай.
Призвана была к исполнению своих обязанностей кухарка; на столе появились и пироги, и борщ с карасями, и грибные котлеты, чиненный кашею короп, и кутья, и узвар…
Все набросились с одобрением на плоды Матрениных рук; но особенно пришли все в восторг от настоялки и наливки… Оживились речи, посыпались шутки, остроты, раздался смех… С каждым новым стаканом наливки неслись и новые пожелания; а к концу сулеи все перешли уже с Коропом на ты…
— Ты вот пойми их, — держался за ворот рубахи Коропа полисмен, указывая глазами на пана Ивана, — они не спят… бдят… а ты, обыватель, дрыхнешь спокойно… стало быть… для твоего бла-го-по-лу-чия…
— Бла-го-де-те-ли! — ухмылялся растроганный до слез Короп и лез целоваться…
Вещественное доказательство (лат.).
