Братья недоуменно засмеялись, а Чары-ага только и ждал этого. Тотчас пояснил, прожевывая мясо:
— Иван шел со своим батальоном в Керки. В дождь они попали, промокли все. Костер развели, стали сушиться. Безграмотные люди посушились и спать легли, а Иван сел у костра и начал книжку читать. Муса называется.
— Не Муса, а Мюссе! Олух царя небесного, когда ты усвоишь фамилию французского классика?!
— Ладно — Мюссе, — спокойно согласился Чары-ага. — Ну и вот, значит, уснул Иван. Мюссе цел и невредим остался, а барахло — гимнастерка и галифе сгорели.
— Как — совсем сгорели?! — удивился Ратх.
— А ты как думал! — проговорил Чары-ага. — Но Иван, дорогой мой друг, не таким оказался. Встал он и пошел в аул за одеждой. Пошел через кладбище. Как раз утро было. Люди только проснулись, из кибиток вышли. И вдруг — человек, весь в белом, с кладбища идет. Сын мой, Сердар, кричит: «Отец, отец, скорей убегай, мертвец из могилы встал — посмотри!» Я выскочил из кибитки, чтобы посмотреть, а народ уже к Амударье бежит, только пятки сверкают. Испугались все. Женщины кричат, дети плачут… Собаки только молодцы — эти не испугались: бросились на «мертвеца» и загнали его в колодец. Сын мне кричит: «Отец, он в колодец прыгнул, я сам видел!»
— Слушай, Чары, прекрати ты ради бога! — взмолился Иргизов.
— Ладно, сейчас, Ваня, ты не обижайся. Мои собаки кого угодно могут загнать в колодец. Но главное дело во мне. Мы с сыном бросились к колодцу и вытащили «мертвеца»… Остальное сам расскажи.
Иргизов облегченно вздохнул.
— Ядовит ты, Чары-ага. Ты же совершенно беспомощным человеком меня представляешь. Что могут подумать братаны! Ведь они могут подумать, что не командовал я взводом и не записал в свой отряд твоих джигитов-аульчан. Они могут подумать, что и ты не был моим заместителем, пока с басмачами бились!
— Ну-ну, ты зубы нам не заговаривай, — лукаво заметил Чары-ага. — Ты давай к делу. Ты расскажи, как «воскресал», товарищ командир.
Ратх и Аман продолжали смеяться, глядя, как добросердечно подшучивают друг над другом старые приятели. И Иргизов, напустив на себя наивную кротость, сказал:
— Последнее, что я запомнил, это была псиная морда с громадными клыками. Потом упал в колодец, как в преисподнюю, и потерял сознание. Очнулся, открыл глаза — вижу — кто-то лежит на мне. Дотронулся рукой — шерсть. Боже мой, неужели в ад к чертям угодил?! Хочу вылезти — никак не могу — руки и ноги ослабли. Тут Чары-ага подскочил и снял с меня огромную хивинскую шубу. Оказывается, они меня вытащили из колодца, уложили на кошму, и шубой накрыли.
Ратх смеялся от всей души и чувствовал, как эта непринужденная встреча сближает его с этими добропорядочными людьми.
— Вы тоже делегат Съезда Советов? — спросил Ратх.
— Делегат, — подтвердил Иргизов. — Делегат — от личного состава красноармейцев и командиров артиллерийского полка.
Аман, доселе не вступавший в беседу, не без гордости пояснил брату:
— Иван помог мне устроиться старшим конюхом. Он тоже любит лошадей. Я ему рассказывал, как мы с тобой когда-то в цирке Добржанской джигитовали.
— Да, я уже наслышан о вас, — подтвердил Иргизов. — Как-нибудь приглашу к себе в гости. Я тут недалеко живу — возле, площади.
— Спасибо, Иван. С удовольствием принимаю ваше приглашение, — с благодарностью отозвался Ратх.
— Только, дорогой Ратх, не надо к нему и ко мне обращаться на «вы», — попросил Чары-ага. — Конечно, в Москве можно, — тут же отшутился бородач. — Москва большая. Но Полторацк — городок небольшой, можно называть друг друга на «ты».
— Ладно, друзья, — улыбнулся Ратх. — Прекрасные вы люди. И ты, Чары-ага, и ты, — Иван. Буду считать, что мне повезло в дружбе.
— Не ошибешься, — заверил Чары-ага. — Вместе будем строить новую жизнь, каждый покажет себя в деле. — Главное сейчас, товарищи, создать нам на селе крепкие партячейки. — Ратх обвел взглядом сидящих на тахтах дехкан. — Вот если эта сила возьмется, засучив рукава, за дело, то мы в самый короткий срок построим на земле туркмен социализм.
— Поработаем, конечно, — согласился Чары-ага. — Приеду в свой Карабек — соберу всех своих активистов: и партийцев, и кандидатов.
— Кстати, о кандидатах, — тотчас вернулся к разговору Ратх. — Партийный съезд считает, что кандидатские ячейки в аулах были созданы без учета реальных возможностей. Вместо них надо создавать и укреплять ячейки «Кошчи» — в них самая суть советизации аула.
— Да, дорогой Ратх, это я хорошо знаю. Но мне непонятно, почему так волнуешься о союзе «Кошчи» ты сам? — заинтересовался Чары-ага.
— Чары-ага, не прими в обиду, — улыбнулся Ратх, — но тебе придется постоянно иметь дело со мной. Я назначен инструктором сельхозотдела ЦК.
— Бай-бой, вот, оказывается, с кем меня свела судьба! — бородач замер, затем пристально посмотрел на Ратха, словно только что его увидел. — Ну, что ж, если так — я готов подчиниться.
Аман тем временем поставил на тахту чайники. Слева на тахте, где сидели делегаты из Мерва, зазвенел дутар и запел звучным пронзительным голосом бахши. Все сразу повернулись в ту сторону и просидели, слушая певца, до поздней ночи. Было уже двенадцать, когда Ратх посмотрел на часы и решительно встал.
— Ну, что, друзья, будем считать, что это не последняя наша встреча. Пора отдохнуть. Аман, завтра утром жду тебя — приходи, перенесем чемоданы…
Распрощавшись с братом и друзьями, Ратх пошел к себе. Дверь открыла Тамара.
— Какой ты молодец, что оказался дома! — воскликнула она радостно. — Я думала — опять отправился в аулы. Юра, решив, что ты уехал, — уснул. Проходи, раздевайся. Я не буду включать электричество, — Ну, как у тебя — был у своих?
— Завтра перебираемся. У них там, оказывается, две комнаты свободны, в которых когда-то жил Черкез.
— Как тебя встретил, отец?
— Хорошо, как будто бы. Вида не подал, что когда-то ссорились. Вот только взгляды у него прежние.
— Ничего, как-нибудь найдете общий язык, — успокоила мужа Тамара Яновна. — Все-таки, отец есть отец… Я тоже сегодня попутешествовала. В общем, приняла должность главврача в облздраве, потом ездили по городу. Была на Хитровке. Дом мадам Дамкиной, в котором я жила, оказывается, цел, стоит, как ни в чем не бывало. У меня даже мурашки по коже прошли. Вспомнила все сразу — Людвига, Ксану…
Тамара Яновна рассказывала о своих встречах и впечатлениях, о том, что ей предстоит сделать в первые же дни, а Ратх думал об отце. Думал о том, что скора начнется земельно-водная реформа, дело коснется воды и земли, скота и имущества, а ведь отец не из бедных дехкан. У него и вода, и земля, и овец две отары. Да и по-прежнему заражен старым духом. Трудновато будет найти с ним общий язык.
На углу Артиллерийской левую половину дома — две комнаты и коридор — снимали брат и сестра Иргизовы. До приезда сестренки частенько к Иргизову захаживала семидесятилетняя старушонка — уборщица. Приходила днем, когда «комиссара», как величала старуха Иргизова, — дома не было. Подметая пол или занимаясь мытьем тарелок, частенько она отвлекалась — рассматривала его имущество. В одной комнате стоял стол и старый коричневый буфет, в другой — письменный стол, кровать и полки с книгами. Два месяца назад, когда Зинка приехала в Полторацк и пришла к брату, — застала старушку за разглядываньем картинок в книге. Подивилась Зинка нимало, узнав, что книжка принадлежат брату, а старушка — всего лишь его уборщица. «И чего вы тут копаетесь, бабушка?» — «Да ведь бог его знает, чем он тут занимается, — отозвалась уборщица. — От книг, говорят, мозги на бок сползают, а ведь у него только и на уме — книги. Да наган, еще держит. Захожу раз к нему, в выходной день, отворила дверь, а он лежит, значит, на кровати и наган на меня наставил. Глаз прищурил, целится и молчит. Я обмерла вся, счас, думаю, застрелит. А он руку с наганом опустил и опять вытянул. Не бойся, говорит, Матрена, это я руку тренирую, чтобы не дрожала во время стрельбы»…Зинка посмеялась тогда над страхами уборщицы, а когда встретилась с братом и выплакалась с дороги как следует у него на груди, сказала строго: «Ты чего же по-буржуйски живешь? Уборщицу себе завел. Маманя в деревне с голоду померла, а ты тут буржуйничаешь. Я сама буду подметать и мыть обе комнаты». Иргизов дал уборщице расчет, и с той поры в доме хозяйничала двенадцатилетняя Зинка, — длинная, голенастая девчонка, с веснушками под глазами и большими, как у брата, голубыми глазами…
Первого мая Зинка со своей школой была на демонстрации. Там купила разноцветные шары, но мальчишки тотчас прокололи их иголками. Зинка бросилась за одним, надавала ему подзатыльников и опять купила шарик. Чтобы не прокололи и этот, ушла она с шумной улицы в переулок и выбралась на свою. Хотела отсюда пробраться на площадь, поближе к трибунам, и тут увидела на крыльце своего дома мальчугана. Он сидел на ступеньке и грыз семечки.
