— Я постараюсь сдѣлать все, что могу для васъ, сэръ, отвѣчалъ Твиджеръ.
— Это надо сохранить въ самой строжайшей тайнѣ.
— Конечно, сэръ.
— И вы должны быть въ понедѣльникъ трезвы, совершенно трезвы.
Твиджеръ торжественно поклялся, что онъ будетъ трезвъ какъ судья, и Николасъ Тольромбль удовольствовался этой клятвой, хотя, еслибъ мы были на его мѣстѣ, то потребовали бы другого обѣщанія, такъ какъ, посѣщая судебныя засѣданія въ Модфогѣ, мы не разъ видѣли, по вечерамъ. судей въ такомъ положеніи, которое ясно свидѣтельствовало, что они хорошо пообѣдали. Впрочемъ, это вовсе не идетъ къ дѣлу.
Въ слѣдующіе три дня, Недъ Твиджеръ былъ запертъ въ маленькой комнатѣ, съ просвѣтомъ въ потолкѣ, и энергично работалъ надъ своимъ обученіемъ носить военные доспѣхи. Съ каждымъ новымъ предметомъ, который онъ выносилъ, стоя прямо, онъ получалъ стаканъ рома и, наконецъ, послѣ нѣсколькихъ легкихъ и сильныхъ удушій, онъ умудрился ходить по комнатѣ какъ пьяная фигура рыцаря изъ Вестммистерскаго аббатства.
При этомъ зрѣлищѣ, Николасъ Тольромбль былъ счастливѣйшій человѣкъ на свѣтѣ, а его жена счастливѣйшая женщина. Какой спектакль они зададутъ модфогскому населенію! Живой человѣкъ въ мѣдной брони! Да всѣ съ ума сойдутъ отъ изумленія.
Послѣ долгихъ ожиданій, понедѣльникъ насталъ.
Еслибъ нарочно заказать погоду, то она не могла бы быть благопріятнѣе. Никогда, въ день процессіи лорда мэра въ Лондонѣ, не бывало такого тумана, какъ въ Модфогѣ въ это памятное утро. Онъ тихо поднялся съ зеленоватой, стоячей воды при первыхъ лучахъ разсвѣта и, достигнувъ до высоты фонарныхъ столбовъ, застрялъ съ лѣнивымъ, соннымъ упорствомъ, котораго не побороть было и солнцу, вставшему съ красными глазами, словно послѣ ночной оргіи. Густая, сырая мгла окутывала городъ густой дымкой. Все было темно и мрачно. Верхи церквей временно простились съ нижнимъ міромъ и каждый предметъ меньшаго значенія — дома, деревья, барки надѣли трауръ.
На церковныхъ часахъ пробило два. Въ палисадникѣ Модфогъ-Голла раздались слабые звуки надтреснутой трубы, словно какой-нибудь чахоточный больной случайно въ нее кашлянулъ. Ворота широко растворились и изъ нихъ выѣхала на бѣлой лошади сахарно-молочнаго цвѣта фигура, долженствовавшая изображать герольда, но походившая гораздо болѣе на карточнаго валета верхомъ. Это былъ клоунъ изъ цирка, постоянно пріѣзжавшаго въ Модфогъ въ это время года и нарочно нанятый мэромъ для этого торжественнаго случая. Ученый конь выступалъ по всѣмъ правиламъ высшей школы, неся высоко голову, присѣдая на заднія ноги и выдѣлывая артистическія штуки передними, что должно было бы возбудить восторгъ въ сердцахъ разумной толпы. Но толпа въ Модфогѣ никогда не была разумной и, по всей вѣроятности, никогда ею не будетъ. Вмѣсто того, чтобы разогнать туманъ своими радостными криками, какъ разсчитывалъ Николасъ Тольромбль, эта неразумная толпа, узнавъ въ герольдѣ клоуна, подняла недовольный ропотъ, выражая полное неодобреніе странной мысли посадить клоуна на лошадь, какъ обыкновеннаго гражданина. Еслибы онъ стоялъ на сѣдлѣ ногами къ верху или прыгалъ бы въ обручь, или даже просто стоялъ бы на одной ногѣ, засунувъ другую въ ротъ, то восторгъ былъ бы всеобщій, но спеціалисту гаэру сидѣть просто въ сѣдлѣ, положивъ ноги въ стремена, было слишкомъ глупой, оскорбительной шуткой. Такимъ образомъ, герольдъ потерпѣлъ полное фіаско и безславно гарцовалъ подъ энергичные свистки зрителей.
За нимъ слѣдовало шествіе. Мы боимся сказать, сколько тутъ было людей въ полосатыхъ рубашкахъ и черныхъ бархатныхъ шапочкахъ, на манеръ лондонскихъ лодочниковъ, сколько фигуръ изображало скороходовъ, сколько несли знаменъ, которыя отъ тяжелой атмосферы ни за что не хотѣли публично выказать свои надписи, еще менѣе склонны мы повѣдать читателямъ, какъ музыканты, игравшіе на трубахъ и смотрѣвшіе на небо, т. е. на туманъ, шлепая по грязи и водѣ, до того забрызгали шедшихъ рядомъ съ ними скороходовъ въ напудренныхъ парикахъ, что послѣднія украшенія далеко не производили пріятнаго эффекта. Лучше также не распространяться о томъ, что лошади, привыкшіе къ цирку, часто останавливались и начинали танцовать на мѣстѣ, отказываясь идти по прямому пути и т. д. Все это могло бы составить предметъ длинныхъ описаній, но мы не чувствуемъ къ этому ни малѣйшаго желанія.
О! какое величественное, прекрасное зрѣлище представляли муниципальные совѣтники въ парадныхъ каретахъ съ зеркальными стеклами, которыя доставлены были въ Модфогъ на счетъ Николаса Тольромбля и придавали шествію видъ похоронъ безъ траурной колесницы. И какъ эти почтенные члены городской корпораціи старались держать себя серьёзно и торжественно. А самъ Николасъ Тольромбль въ четырехъ-колесномъ фаэтонѣ, съ рослымъ жокеемъ, важно возсѣдалъ между мистеромъ Дженингсомъ, представлявшемъ капелана, и другимъ мѣстнымъ чиновникомъ съ старой гвардейской саблей въ рукахъ, изображавшемъ меченосца. Это была, по истинѣ, удивительная картина и слезы навертывались на глазахъ зрителей отъ смѣха. Такъ же трогательны были полные достоинства поклоны мистрисъ Тольромбль и ея сына, слѣдовавшихъ въ каретѣ, и не замѣчавшихъ дружнаго хохота толпы. Но вотъ шествіе вдругъ остановилось и раздались снова трубные звуки; толпа умолкла и всѣ глаза устремились на Модфогскую гору, ожидая появленія какого-нибудь новаго чуда.
— Они перестанутъ теперь смѣяться, мистеръ Дженингсъ, сказалъ Николасъ Тольромбль.
— Я такъ думаю, сэръ, отвѣчалъ секретарь.
— Посмотрите, какъ они ждутъ съ нетерпѣніемъ новаго зрѣлища. Теперь наша очередь смѣяться.
— Еще бы, сэръ!
И Николасъ Тольромбль въ сильно возбужденномъ состояніи всталъ въ своемъ фаэтонѣ и выразилъ телеграфными знаками свое удовольствіе лэди мэрессѣ.
Пока все это происходило, Недъ Твиджеръ сошелъ въ кухню Модфогъ-Голла съ цѣлью доставить слугамъ мэра возможность первымъ полюбоваться диковиннымъ зрѣлищемъ, которое ожидало жителей Модфога. Оказалось, что камердинеръ мэра былъ такъ дружествененъ, горничная такъ добра, а кухарка такъ любезна, что онъ не могъ отказаться отъ приглашенія выпить за здравіе ихъ господина.
Такимъ образомъ, Недъ Твиджеръ опустился въ своихъ мѣдныхъ доспѣхахъ на кухонный столъ и выпилъ кружку какого-то крѣпкаго напитка за процвѣтаніе мэра и успѣхъ его торжественнаго въѣзда съ Модфогъ. Но для этого онъ долженъ былъ снять свой тяжелый шлемъ, который камердинеръ надѣлъ на свою голову, къ величайшему удовольствію кухарки и горничной. Этотъ дружественный камердинеръ былъ очень любезенъ съ Недомъ, а Недъ очень галантерейно ухаживалъ за кухаркой и горничной поперемѣнно. Вообще, имъ всѣмъ четверымъ было очень пріятно и крѣпкій напитокъ быстро улетучивался.
Наконецъ, Неда Твиджера громко позвали, ему пора было занять свое мѣсто въ торжественномъ шествіи. Дружественный камердинеръ, добрая горничная и любезная кухарка надѣли на него шлемъ, который закрѣплялся очень хитрымъ способомъ и, онъ торжественно выйдя на улицу, предсталъ предъ толпою.
Поднялся страшный шумъ, но это не были ни крики восторга, ни возгласы изумленія, а просто громкій, неудержимый хохотъ.
— Какъ! воскликнулъ мистеръ Тольромбль, вскакивая съ своего мѣста въ четырехколесномъ фаэтонѣ. — Опять смѣхъ! Но если они смѣются надъ человѣкомъ, закованномъ въ настоящіе мѣдные доспѣхи, то они станутъ хохотать и при видѣ умирающаго отца. Но зачѣмъ онъ не идетъ на свое мѣсто? Зачѣмъ онъ катится къ намъ? Здѣсь ему нечего дѣлать!
— Я боюсь, сэръ… началъ мистеръ Дженингсъ.
— Чего вы боитесь? спросилъ Николасъ Тольромбль, смотря прямо въ глаза своему секретарю.
— Я боюсь, что онъ пьянъ.
Николасъ Тольромбль бросилъ поспѣшный взглядъ на чудовищную фигуру, подвигавшуюся къ нимъ и, схвативъ за руку секретаря, огласилъ воздухъ болѣзненнымъ стономъ.
Дѣло было въ томъ, что мистеръ Твиджеръ, получивъ разрѣшеніе отъ мэра выпить только по стакану рому послѣ закрѣпленія каждой штуки своихъ мѣдныхъ доспѣховъ, выпилъ въ торопяхъ по четыре стакана, уже не говоря о крѣпкомъ напиткѣ, которымъ его угостили на кухнѣ. Мы недостаточно спеціалисты, чтобы сказать, по какой причинѣ — отъ того ли, что мѣдная броня мѣшала испаряться виннымъ парамъ или по чему-либо другому, но мистеръ Твиджеръ едва успѣлъ очутиться за воротами Модфогъ-Голла, какъ почувствовалъ себя совершенно пьянымъ, и вотъ почему онъ нарушилъ порядокъ шествія. Конечно, это само по себѣ составляло очень непріятное происшествіе, но судьба готовила Николасу Тольромблю еще худшее испытаніе. Мистеръ Твиджеръ уже болѣе мѣсяца не раскаявался въ своемъ нетрезвомъ поведеніи, и вдругъ ему вошло въ голову быть чувствительнымъ и сантиментальнымъ въ ту самую минуту, когда это ни мало не было умѣстно. Крупныя слезы катились по его щекамъ и онъ тщетно старался скрыть свое горе, отирая глаза пестрымъ коленкоровымъ платкомъ, который не очень подходилъ къ его военнымъ доспѣхамъ XVI столѣтія.
