— Андалусская! — уверенно произносил он, улыбаясь.
Осечки не вышло ни разу. И вот теперь, после стольких лет, когда все уже давным-давно позабыли роковое имя, пришло это сообщение. Наверняка снова лже-Орест, как и все прочие. Их было несколько: у первого, высокого и стройного красавца, пал конь возле трактира «При луне». Под пытками юноша признался, что его звали Андресом и что он скрывался от своей мачехи, которая в полнолуние домогалась его любви. Когда несчастного во второй раз подняли на дыбу и принялись стегать хлыстами, глаза бедняги налились кровью, он закричал и испустил дух. Мачеха, которая оказалась белокурой красавицей в платье с глубоким вырезом, появилась у нас через неделю и стала искать пасынка. Молочницы, что шли в город на заре, нашли ее труп в епископской оливковой роще, где она повесилась. Об этом даже романс сложили. Двумя годами позже объявился еще один — на левом плече у него было родимое пятно в форме льва. Выдала его проститутка из заведения Малены, некая Теодора, миленькая смуглянка, та самая, что добилась своего и вышла на содержание, потом замолила грехи в монастыре, а чуть позже открыла собственную фруктовую лавку. Этот лже-Орест не пикнул на кобыле и выдержал пытку водой, отвечая лишь, что был кельтом, дал обет странствовать по свету и в жизни ничего не слыхал об Оресте. Но разве мыслимо оставить его на свободе? Теперь, когда ему все известно? Зная так много о принце и оказавшись на воле, он может захотеть отомстить и сам станет Орестом: присвоит мысли Ореста, его меч, его жажду мести. Так рассудил Эгист. За шесть монет один солдат подставил пленнику ножку, и тот упал с лестницы в башне.
— Какое несчастье! — сказал капеллан, который успел привязаться к юноше.
Бедняга размозжил себе голову о лафет, и его мозги брызнули прямо на царский герб, украшавший пушку. Потом появился следующий, какой-то торговец коврами — этот сошел с ума на колесе; еще один попытался бежать, но не успел выскочить за ворота, и его растерзали бульдоги Эгиста. С тех пор прошли годы, и вот теперь — донесение: «Змея, обвившая оленя, в городе». Неужели до сих пор жив Орест? Да и существовал ли он когда-нибудь на самом деле?
Воспользовавшись тремя различными ключами, Эусебио открыл ящик стола и вытащил желтую клеенчатую тетрадь, где было собрано все по делу об Оресте. Итак: по тайным тропинкам в город придет человек в расцвете лет, которого ничто не сможет остановить, ибо мыслями его владеет смерть. В своем воображении мститель уже видит страшную жатву — два трупа на полу в луже крови, чета поверженных коронованных развратников у его ног. Собственный меч кажется принцу молнией, посылаемой богами. Долгие годы он приближается к цели, шаг за шагом, таясь в тени садовых изгородей или в лесном полумраке. А Эгист уже давным-давно стал рабом своего слуха: вот ветер тронул ветви олив, мыши зашуршали на чердаке, там стража чеканит шаг, это ухает филин на колокольне, а теперь раздались на площади голоса и смех каких-то полуночников. Не Орест ли? Возле царя на холодном мраморном полу стоит на коленях жена и рыдает, закрывая лицо прядями длинных черных волос.
Эусебио скреб подбородок и листал тетрадь.
— Ну, предположим, Орест наконец явился — мы его хватаем и вешаем. Теперь представим себе, что нам не удалось арестовать принца и он под покровом тайны является во дворец. Кого ему убивать? Двух выживших из ума стариков, одетых в лохмотья, которые прячутся в своем тайном покое? Все о них уже давно забыли, их имена стерлись в памяти людей, от грозных царей остались кожа да кости, их сердца продолжают биться лишь потому, что страх по-прежнему гонит кровь по жилам. Дети в городе думали: Орест — это волк, а сейчас, по правде говоря, и о нем никто не вспоминает, разве только нищий Тадео, который ходит по улицам со своим дроздом. Может, довольно уже страхов? Кто видел принца: блондин он или брюнет? Просто кому-то взбрело в голову, что этот самый Орест должен явиться и отомстить Эгисту, толкнувшему его мать на прелюбодеяние, за смерть отца. И вот тогда были выставлены караулы, наняты шпионы и соглядатаи, цари приказали расставить капканы на всех распутьях и все время вопрошали оракулов. Сколько лет могло это длиться? Кому теперь нужно вести бесконечную тайную слежку? Орест, скорее всего, утонул, ему ведь пришлось долго плавать по морям, а может, женился и живет себе на каком-нибудь острове, держит почтовую станцию — в моих бумагах говорилось, что принц умел укрощать лошадей. А возможно, он подвизается в театрах Венеции или Парижа — Эгист же считал его блестящим лицедеем. Но Эусебио был верен присяге, а в его обязанности входило регистрировать всех чужестранцев и следить, чтобы Орест не проник в город незамеченным. Много лет тому назад офицер заговорил об этом с неким Димасом, кавалерийским капитаном. Славный вояка погиб потом во время бунта в бесхлебный год.
— Эусебио, — сказал ему капитан, — боюсь, тебе до самой смерти не покончить с этим делом. А они, я имею в виду царей, не смогут умереть, пока не придет Орест. Когда пробьет роковой час, народ будет наблюдать за действием, словно в театре, может, только страх уже исчезнет. Следовало бы провести тайную кампанию, чтобы он поскорее ворвался в город, как шальной ветер. Я ставлю на Ореста!
И, убедившись в том, что они одни в поле, Димас поднес правую руку к козырьку шлема с перьями и добавил громко и торжественно:
— Надо всегда вставать на сторону героев, что пронзают сумеречную мглу взором, в котором пылает месть!
— Ты будто на сцене, черт возьми! — сказал Эусебио. Но он получал жалованье за то, что охранял город от Ореста, и должен был проверить чужестранца, о котором говорилось в донесении.
— Мой отец, — рассказывал нищий Тадео, — был не в своем уме. Дома ему никак не сиделось; он выходил на улицу и обучал собак греческой гимнастике, объясняясь с ними при помощи странных звуков и подражая их лаю. Собаки бегали за ним, и почти все в результате могли потом кружиться по его команде и даже вставать на задние лапки. В конце концов папаша решил добиться того, чтобы собака летала, и выбрал для этого опыта фокстерьера, хозяйка которого была вдовой ремесленника, делавшего деревянные подметки для башмаков. Отец сулил вдове кучу денег, если пес научится слетать, рисуя в воздухе восьмерки, с самых высоких башен прямо к ней в подол, а происходило это, когда все втроем: он, она и собака — грелись под одним одеялом, ибо начинавшая увядать вдовушка очень зябла по ночам. Первая же попытка стала для несчастного пса, которого звали Пепе, последней. Он прыгнул с низкой колокольни базилики на площадь, камнем упал на землю и разбился в лепешку. Вдова сильно горевала, но знатоки очень хвалили отца за то, что ему удалось заставить собаку подчиниться его команде и прыгнуть с башни. Мой папаша родился в нашем городе, а мать приехала издалека на парусном корабле, зашедшем как-то в порт с грузом льна. Надо тебе сказать, мама была красавицей: голубые глаза и золотистые волосы — и целыми Днями сидела в патио, разувшись и положа ноги на цветы горечавки. Никто не знал, почему она осталась на берегу, когда корабль поднял якорь; но только очень часто по ночам ее мучили кошмары: бедняжка просыпалась и подбегала к окну, крича, что не хочет ехать назад и сейчас бросится в море. Мой отец ласково успокаивал ее, клал на затылок компрессы и заставлял выпить рюмочку анисовой водки. Звали мою мать Лаурой, и, по ее словам, никого из родных она не помнила, кроме тети, которая вязала двойные теплые носки царю на зиму. А царь тот вместе с другими ходил в поход против Трои, и там судьба наградила его проказой, поэтому ему пришлось забыть о полях сражений и скрываться по лесам, звеня своим колокольчиком. Говорят, когда он умер, от него остались лишь кожа да кости, но лицо с золотистой бородой было совсем как у юноши, а все оттого, что, пока он спал, к нему слетались дикие голуби и вылизывали ему голову. А это, если вдуматься, выходит двойное чудо, ведь palumbus[3] не могут высовывать язык из клюва. Царя на острове почитают святым и до сих пор ищут его останки.
На лице Тадео видны были лишь глаза, толстые губы да огромный красный язык, которым он то и дело по ним проводил. Все остальное покрывали спутанные космы: ни ушей, ни щек не разглядеть. Пока нищий говорил, его маленькие глазки, светлые и живые, успевали увидеть все вокруг — как горит огонь в очаге, как входят и выходят люди, как подкрадывается к тарелке с тушеными желудками кот, из какой бочки хозяин наливает вино и куда катится мелкая монетка, которую он уронил, поворачиваясь. Голос Тадео отличался богатством оттенков, наверное, потому, что он проводил многие часы в компании дроздов, обучая их маршам и песням.
— Пока моя хрупкая и болезненная мама сидела во дворе, выставив ноги на солнышко, а папа бродил в поисках новых учеников, чтобы преподать им свой собачий катехизис, я рос на свободе, бродил по площади, воровал в садах фиги и виноград, искал гнезда, смотрел, как муштруют новобранцев, а по вечерам помогал разводить огонь в пекарне, где меня за это кормили. Иногда матери вдруг приходило в голову заниматься со мной чтением, а я сам по себе освоил азы музыкальной грамоты. Моим учителем был барабанщик из царского оркестра, живший неподалеку от нашего дома. Он напоминал мне эхо, потому что из всех концертов и опер знал лишь те музыкальные фразы, дождавшись которых должен был откликаться своим ударом в барабан. Однажды — мне тогда исполнилось то ли тринадцать лет, то ли четырнадцать — моего отца нашли мертвым на лугу в окружении дюжины собак. Животные, наверное, ждали его команды и не двигались с места. Мама оплакала супруга как полагается, постелила себе под ноги черное сукно поверх цветов горечавки и решила попросить у царя пенсию, которая выплачивалась обычно вдовам выдающихся деятелей. К нам домой стал захаживать нотариус, чтобы помочь ей написать прошение, но работа сильно затянулась, так как ему пришло в голову сопроводить его трактатом о способностях собак к танцам. Старая служанка из пекарни шепнула мне, что, пожалуй, у покойника могут вырасти рога. Я стал следить за ними и однажды, ворвавшись в комнату, застал мать полураздетой в объятиях нотариуса. Мама расплакалась и рассказала, какой страшный сон привиделся ей во время сиесты и как она спутала входившего в тот момент человека с морем и бросилась к нему, словно кинулась в волны. Тот дрожал как осиновый лист с головы до чернильницы, а я решил отправиться посмотреть, на что похоже море, и со слезами на глазах покинул родной город, завидуя летучим мышам, жившим под сводами колоннады, — им никогда не приходилось вылетать за Голубиные ворота.
