– Это я счастливая?.. – удивилась Тиэко. Тень печали мелькнула в ее глазах. А может, то было лишь легкое движение воды, на которую она глядела.
– Там за мостом есть вишня, которая мне особенно нравится,– сказала Тиэко, поднимаясь со скамьи.
– Наверно, вон та. Она видна и отсюда.
В самом деле, вишня была удивительно красива. Она стояла уронив ветви, словно плакучая ива. Тиэко вступила под ее сень, и легкий ветерок опустил ей на плечи и к ногам несколько лепестков. Опавшие цветы устилали землю под вишней, штук семь или восемь плавали на воде. Бамбуковые шесты подпирали ветви, и все же их тонкие концы, увенчанные цветами, склонялись до самой земли.
Сквозь переплетение ветвей виднелась вершина горы в зеленом весеннем убранстве.
– Наверно, это часть Восточной горы,– сказал Синъити.
– Это вершина Даймондзи,– ответила Тиэко.
– Неужели Даймондзи такая высокая?
– Так кажется, потому что вы глядите на нее сквозь усыпанные цветами вишни.
Они стояли под вишней и не хотели уходить.
Чуть дальше земля была посыпана крупным белым песком, а правее росли дивные высокие сосны.
Когда они миновали ворота Отэммон, Тиэко предложила:
– Не пойти ли нам к храму Киёмидзу?
– Киёмидзу? – удивился Синъити. А что там интересного? – было написано на его лице.
– Хочу оттуда полюбоваться вечерним Киото, поглядеть на заход солнца над Западной горой.
– Что ж, пойдем.
– Пешком, согласны?
Путь был неблизкий. Обходя шумные улицы, они сделали большой крюк по дороге, ведущей к храму Нандзэндзи, прошли позади храма Тионъин и через дальний конец парка МаруяМа по узкой тропинке приблизились к храму Киёмидзу. Все вокруг уже подернулось вечерней дымкой.
На большой сцене – площадке, где ставились храмовые представления,– кроме стайки студенток, никого не было. В надвигающихся сумерках смутно белели их лица.
Тиэко любила приходить сюда в этот час. Позади них на главном здании храма засветились фонари. Тиэко, не останавливаясь, пересекла большую сцену и, пройдя перед храмом Амида, подошла к святилищу. Здесь, на самом высоком месте, тоже была своя площадка, сразу за которой начинался обрыв. Сама площадка, как и крыша над ней, крытая корой кипариса, точно парила над обрывом. Она была невелика, зато отсюда открывался поразительный вид на Киото и Западную гору.
Внизу, в городе, уже зажигались огни, но было еще . достаточно светло.
Тиэко подошла к перилам и стала глядеть на запад. Она, казалось, совершенно забыла о Синъити. Юноша приблизился к ней и встал рядом.
– Синъити, а ведь я подкидыш,– неожиданно призналась Тиэко.
– Подкидыш?!
– Да, меня подкинули.
Синъити был настолько ошеломлен, что вначале подумал, будто слово «подкидыш» Тиэко употребила не буквально, а, скорее, пытаясь объяснить свое душевное состояние.
– Подкидыш…– пробормотал Синъити.– Неужели даже вы считаете себя подкидышем? В таком случае я и подавно подкидыш… В душе. А может, все люди – подкидыши: когда они рождаются, боги подбрасывают их в этот мир.
Синъити глядел на профиль Тиэко: может, то была игра вечернего освещения и надвигающаяся весенняя ночь навеяла на девушку легкую грусть?
– А, пожалуй, справедливей считать людей не подкидышами, а божьими детьми: боги подбрасывают их на нашу землю, чтобы потом спасти…– заключил свою мысль Синъити.
Тиэко глядела на вспыхнувший вечерними огнями Киото, будто вовсе не слушала Синъити. Она даже не повернула лица в его сторону.
Синъити почувствовал: Тиэко в самом деле опечалена. Он хотел было успокаивающе коснуться ее плеча, но она отстранилась.
– Не трогайте подкидыша,– пробормотала она.
– Разве я не сказал, что подкидыши – божьи дети? – возразил Синъити, повышая голос.
– Слишком сложно для моего разумения. Я не божий подкидыш, меня подкинули обыкновенные люди – родители.
– …
– Да-да! Меня оставили у входа в нашу лавку.
– Не может быть!
– Честно говоря, я не собиралась вам признаваться – это вырвалось у меня случайно, но это правда!
– …
– Гляжу отсюда на вечерний Киото и невольно начинаю сомневаться: действительно ли я родилась в этом городе?
– С вами творится нечто странное. Да понимаете ли вы, что говорите?
– Какой резон мне лгать?
– Разве вы не единственная и к тому же горячо любимая дочь оптового торговца? Правда, единственная дочь одержима странной фантазией…
– Родители в самом деле меня любят… хоть я и подкидыш.
– Кто может подтвердить это?
– Подтвердить? Тому свидетель – решетка у входа в наш дом. Решетка знает.
– Голос Тиэко звучал проникновенно.– Однажды – я тогда уже училась в средней школе – меня позвала мать и призналась, что она мне не родная, что похитила меня, когда я была еще грудным младенцем. Только родители, должно быть, не договорились заранее и сначала называли мне разные места, где они меня подобрали. Отец – под цветущими вишнями в Гион, а мать – на берегу реки Камогава. Из жалости не хотели признаться, что подобрали меня у собственной лавки…
– Н-да… А о настоящих родителях вам что-нибудь известно?
– Отец и мать так добры ко мне, что у меня даже не возникало желания искать настоящих родителей. Может, они уже давно покоятся в одной из безвестных могил на кладбище Адасино. Там, где старые надгробные камни.
Мягким закатным светом окрасилась вершина Западной горы, и вот уже полнеба над Киото будто подернулось красноватым туманом.
Синъити никак не мог поверить, что Тиэко подкинули или тем более похитили. Дом Тиэко расположен в самой середине квартала оптовых торговцев. Можно бы расспросить соседей и все выяснить, но Синъити сейчас занимало другое: почему Тиэко вдруг призналась ему, что она подкидыш?
Голос Тиэко звучал правдиво, в нем ощущались и трогательная красота, и большая душевная сила. Синъити понял, что, признаваясь ему, девушка не ищет сочувствия.
Тиэко, безусловно, догадывалась, что юноша влюблен в нее. Неужели она решила поведать ему о своей судьбе просто из признательности? Синъити в этом глубоко сомневался. Скорее наоборот: ее слова прозвучали так, будто она заранее отвергает его любовь. Пожалуй, это верно и в том случае, если историю с «подкидышем» она придумала… Может быть, Тиэко призналась мне, чтобы доказать мою неправоту, когда я назвал ее «счастливой»? Хорошо бы так, подумал Синъити и сказал:
– Госпожа Тиэко, наверно, опечалилась, узнав, что она подкидыш? Ей стало грустно?
– Нисколько! Не опечалилась я, и грустно мне тоже не стало.
– …
– Вот только когда я попросила разрешения поступить в университет, а отец сказал, что это будет помехой для его единственной наследницы и лучше бы мне повнимательней присмотреться к его торговому делу…
– Это было в позапрошлом году?
– Да, в позапрошлом.
– Вы во всем подчиняетесь родителям?
– Конечно.
– А если речь пойдет о замужестве?
– Поступлю так, как они скажут,– без малейшего колебания ответила девушка.
– Значит, у вас нет ни своего мнения, ни собственных чувств?
– Напротив, того и другого с избытком, и это доставляет мне кучу неприятностей.
– Но вы их сдерживаете.
– Нет, не сдерживаю.
– Вы все время говорите загадками.– Синъити рассмеялся, но голос его дрожал. Он оперся грудью о перила и резко наклонился, пытаясь заглянуть ей в лицо. – Хочу поглядеть на загадочного подкидыша,– прошептал он.
– Слишком темно,– усмехнулась Тиэко и обернулась к Синъити. Глаза ее блестели.– Вы меня пугаете.– Она поглядела на крышу главного храма. Крытая толстой корой кипариса, она, казалось, угрожающе надвинулась на них, подавляя своей темной громадой.
ЖЕНСКИЙ МОНАСТЫРЬ И ДЕРЕВЯННАЯ РЕШЕТКА
Вот уже несколько дней, как Такитиро Сада – отец Тиэко – поселился в Саге в женском монастыре, настоятельнице которого было далеко за шестьдесят.
Этот известный среди жителей Киото небольшой храм расположен уединенно, вдали от любопытных глаз туристов, и вход в него трудно разглядеть за густой бамбуковой рощей. В храмовой пристройке изредка проводились чайные церемонии, но особой известностью они не пользовались. Время, от времени настоятельница покидала храм, чтобы обучать желающих искусству составления цветов.
Такитиро Сада снял в храме комнату. Его душа жаждала уединения, и все здесь было созвучно его настроению.
Сада – оптовый торговец готовым платьем, имеющий лавку в районе Накагё.
Соседи-оптовики последнее время начали создавать акционерные общества. Стал акционерной компанией и торговый дом Сада – хозяин теперь назывался президентом, а торговыми операциями ведал бывший приказчик, а ныне директор– распорядитель. Но в лавке по-прежнему сохранялись многие старинные традиции.
Сада с юных лет стремился овладеть мастерством художника. От природы он был нелюдим, не устраивал личные выставки тканей, изготовленных по его эскизам. Да если бы и устраивал, рисунки его для того времени были слишком необычны, чтобы рассчитывать на коммерческий успех.
