Пятеро социалистов, задавшись высокой целью спасти мир, отказались от топания ногами на лекциях и прочих ребячеств, по общему мнению, свойственных первокурсникам. Они сидели вокруг стола на двух стульях и трех ящиках: Хэтч, Гид, юный Фрэнсис Тайн, собиравшийся идти в священники, сурового вида студент постарше, в прошлом профсоюзный организатор, и Дэвид Трауб, красивый, корректный юноша из Нью-Йорка, предшественник тех искренних и, пожалуй, отважных людей, которые впоследствии, не выдержав бесконечных обсуждений расового вопроса, целым караваном покинули Нью-Йорк и эмигрировали, подобно своим предкам.
Фрэнсис Тайн был худенький серьезный мальчик с большой головой и бесцветными жидкими волосами. Он предложил, чтобы члены Лиги называли друг друга «товарищ», но из этого ничего не вышло. Гида и Хэтча до сих пор бросало в дрожь при воспоминании о елейном обращении «брат» в устах громогласных евангелических пасторов.
Гид окинул всех взглядом прирожденного председателя. Вероятно, он еще в царстве неродившихся душ председательствовал на заседаниях Младо-Херувимской Ассоциации по борьбе с противозачаточными мерами. Он бодро сказал:
— Что-то я не вижу среди нас девушек. А нужно бы, по нашим-то временам.
— Вздор! — сказал бывший профсоюзный организатор, крепкого сложения человек, которого звали Лу Клок.
— Почему? — спросил Фрэнсис.
Клок пробурчал:
— Женщины очень полезны в левых движениях, когда выступают на заводских митингах и надписывают адреса на конвертах, но допусти их к руководству — и кончено: займутся красными галстуками и загородными пикниками, вместо того чтобы добиваться повышения заработной платы.
— Постой, постой! — перебил его Гид примирительно-фамильярным тоном профессионального председателя. — Сейчас не 1890 год! Нет, Лу, сейчас 1910 год!' Революция уже победила, осталось только доделать кое — какие мелочи. Бои кончились, теперь возможны разве демонстрации протеста, и мыслящие люди все признают, что женщина ровня мужчине… почти.
— Вздор, — сказал Лу.
— Ну ладно, пока оставим это. Фрэнк Тайн — товарищ Тайн — наметил, что, по его мнению, нам следует предпринять, и я предлагаю его выслушать.
Хэтч Хьюит заметил:
— А кстати, нам, пожалуй, следовало бы избрать председателя.
Гид был глубоко уязвлен: ему и в голову не приходило, что председателем может быть кто-нибудь, кроме Гидеона Плениша. Его престиж, завоеванный с таким трудом, уже берут под сомнение, и кто же? Единственный человек, которому он столько лет доверял как другу и стороннику. Кто-то-кажется, Лу Клок-язвительно хмыкнул, и до конца жизни Гид, как бы смело и страстно он ни выступал перед заведомо враждебной аудиторией, всегда чувствовал слабость в коленях, если в публике раздавались смешки.
— Не дури, Хьюит, — оборвал Дэвид Трауб. — Конечно, председатель — Плениш. Или, может быть, тебе самому хочется?
— Нет, нет, что ты!
— Ну, значит, это дело решенное.
Гид торжествовал. Он отдал команду.
— Валяй, Фрэнк, выкладывай свой план.
Фрэнсис Тайн достал из кармана пачку густо исписанных карточек. Настала великая минута его жизни. Годами, еще в воскресной школе, в деревушке, где верхом свободомыслия считалось мнение, что женщинам позволительно работать сельскими почтальонами, он мечтал об этом часе, когда он пойдет рука об руку с отчаянно смелыми, талантливыми друзьями. Он поднял глаза, и в них было столько собачьей преданности, что нежное сердце Гида растаяло, и он почувствовал, что хоть сейчас готов идти с Фрэнсисом строить баррикаду, лишь бы успеть построить ее до ужина.
— Так вот, все это очень разумно и просто, — сказал Фрэнсис, — но я думаю, что привилегированные классы будут возражать против моей программы. Прежде всего, разумеется, правительство должно реквизировать все шахты, гидростанции, пахотные земли и все промышленные предприятия, где занято больше ста рабочих.
Никто как будто не нахмурился, а новообращенный коллективист Гидеон Плениш — тот даже просиял.
— Но, по-моему, товарищи, этого недостаточно, — сказал Фрэнсис. — Это обычные требования европейских социалистов, да и наших иностранцев тоже. Я считаю, что для специфически американского социализма нужна государственная церковь.
— Что? — вскричали остальные, а Дэвид Трауб спросил:-А как же евреи?
Фрэнсис горячо возразил:
— Нет, нет, товарищ Трауб. Ты не судья в этих вещах. Наш Спаситель дал миру совсем новые заповеди. Но я хочу сказать насчет истинно революционной церкви: конечно, католическая церковь, «Христианская наука» и мормоны отпадают; баптисты — те уж вовсе зара… зарапортовались со своим погружением, а иметь епископов, как в методистской и епископальной церкви, противно священному писанию, а конгрегационалисты — это уж просто какая-то ересь и толчение воды в ступе; в общем, мне кажется, что настоящая американская церковь — это Пресвитерианская Церковь, кстати, я и сам к ней принадлежу, но это совершенно случайное совпадение.
— Что он, собственно, плетет? — спросил Клок.
— Одному богу известно, может быть, — сказал Хьюит.
— Нет, погодите! Мне это раньше не приходило в голову, но он безусловно прав. Я ведь тоже пресвитерианец, — сказал Гид.»
Все они были молоды — даже Лу Клоку едва исполнилось двадцать шесть лет, — и в ходе бурной двухчасовой дискуссии ими было попеременно установлено, что:
Христианство исчерпало себя и должно быть сдано на слом.
Христианство еще не имело случая проявить себя.
Церковь — это ловушка, в которую капиталисты заманивают рабочих.
Церковь — это единственная платформа, объединившись на которой все рабочие могут бросить вызов безбожию капиталистов.
Русские первыми придут к социализму.
Русские ленивы: они пьют чай, читают романы и никогда не придут к социализму.
Адельбертский колледж стоит в одном ряду с Авраамом Линкольном, наукой, футболом и автомобилями марки паккард.
Адельбертский колледж погряз в снобизме и с 1882 года не породил ни единой новой идеи.
С каждым из этих мнений Гид упоенно соглашался. Слова, которые он слышал, казались ему прекрасными, свободными, поучительными, но в конце концов он постучал по столу дешевыми часами Хэтча и объявил:
— Теперь многое нам уже ясно. Недаром мы с вами собрались, так сказать, за круглым столом. Но прежде чем идти дальше, нужно заняться организационными вопросами. Нужно решить, кто выработает план наших мероприятий в той или иной области.
— Разумно, — сказал Хэтч.
Фрэнсис взмолился:
— Ах нет, еще рано! Лучше бы хоть месяц посвятить тому, чтобы взаимно изучать и, так сказать, вдохновлять друг друга.
Как истый профессионал, Гид был оскорблен в своих лучших чувствах.
— Иными словами, говорить на все эти важнейшие темы впустую, не-ор-га-низованно?
— Ну да. Организационные формы должны естественно вырасти из наших мыслей и решений.
Гид стал разъяснять, очень терпеливо и ласково:
— Ни в коем случае! От характера организации и расстановки людей в комиссиях зависит то, что можно сделать, а от того, что ты делаешь, зависят твои мысли. Честное слово, так оно и есть; это новейшая психология. Я по себе знаю. Уж будьте покойны. — Ветеран умудренно покивал головой. — Так всегда получается, и я это наблюдаю уже много лет, еще с шестого класса. Мы как-то стали собирать мусор на школьном участке, и, понимаешь, у нас была такая активная организация, что мы углубили основную идею и создали оборотный кооперативный фонд для покупки засахаренных кукурузных зерен. Вот видишь! Да и как нам собрать нужные средства, если у нас не будет правильной организации — крепкой, но гибкой?
— А к чему нам собирать средства? — удивились все.
— Чтобы рассылать письма, и пропагандировать наше дело, и вербовать новых членов.
Выступил Хэтч:
— А когда у нас будет больше членов, мы можем собрать больше денег и навербовать еще больше членов?
— Ну, разумеется! А потом, когда у нас будет очень много денег, мы сможем развернуть настоящую кампанию и завербовать очень, очень много членов. Вот что значит организация! Вот как нужно действовать в наших условиях!
Дэвид Трауб остался недоволен.
— Я не понимаю. По-моему, если добиваешься к а* кой-нибудь реформы и не хочешь увязнуть во всяких интригах и махинациях, надо избегать организации как самоцели.
— О, я вполне с тобой согласен, — сказал Гид.
В тот же вечер были проведены выборы правления. Гид не сомневался, что его изберут председателем Лиги. Его избрали. Мало того, он тут же, не растерявшись, произнес тронную речь:
«Каковы бы ни были их расхождения по таким второстепенным вопросам, как значение христианства и роль женщин, они пойдут плечом к плечу сквозь все преграды и происки врагов, — небольшой, но стойкий отряд, непобедимый в своей преданности делу, сильный своим раскрепощенным сознанием и общей решимостью разорвать свои цепи, и они заставят слепое чудовище — Капитализм — в страхе разжать когти и выпустить жертву, и будут беспощадно разоблачать капиталистическую тиранию обязательной латыни, и требовать снижения цен на теннисные мячи в студенческой лавке.
