Последние слова святой отец произнес уже в сенях. Запах бедняцкого кофе прогнал его прочь. Он пятился задом и все продолжал поучения. Лена шла за ним с поникшей головою. Густав не пошел провожать благочестивца. Вооружившись кочергой, он снял конфорки с плиты. Эти святоши еще хуже, чем пропойцы!
В тот же день Лена помчалась за черникой. Ей с трудом удалось набрать ведерко редких уже в августе ягод для крестильного пирога. Гнев Господень не должен обрушиться на нее. Она вспоминала худшее из того, о чем болтают бабы: у одного слишком поздно крещенного ребенка на ляжках выросла мышиная шерстка. Он уже начал обращаться в зверя. Другого младенца черт наградил косолапостью. Третий, поздно крещенный, всю свою жизнь мочился в кровать. Святая вода, слишком поздно его окропившая, всю жизнь вытекала из него нечистой, ведьмовской водой.
3
Для Станислауса найдутся богатые крестные, его окрестят, он чуть не задохнется и вновь будет возвращен к жизни.
Крестными стали: жена управителя, чьи блузки Лена, портниха, постоянно должна была расширять; жена деревенского лавочника, которая отпускала Бюднерам в кредит, если не хватало недельного заработка; жена крестьянина Шульте, который иногда давал свою лошадь беднякам. Крестной должна была стать и жена деревенского сапожника. Густав думал о бесплатных подметках на зимнюю обувь. Но Лена воспротивилась:
— Сапожница — католичка. Я не подпущу ее к моему мальчику!
Она предпочла жену лесничего. Густав отряхнулся, как мокрая собака. Он вспомнил длинный ноготь лесничего. Сошлись на учительше: все-таки жена должностного лица.
Были испечены черничный пирог и сахарный торт. Густав зарезал трех кроликов. Месяца не хватало им до настоящего откормочного веса. Все поспешность пастора! Густав отнес разделанных кроликов в маленькую кладовку и, раздув ноздри, вдохнул аромат пирога. Лена в тщательно расправленном переднике жарила румяные оладьи. Ситцевая блузка едва не лопалась у нее на груди.
— Нечего пьянчугам подбираться к пирогам!
У Густава тут же родилась идея:
— У нас есть много крыжовенного вина. Угости-ка им крестных. Кто много пьет, тот много поет. А когда поешь, много не сжуешь.
Лена взяла его мясной нож и отрезала ему кусок черничного пирога. Густав уминал пирог так, что за ушами трещало. Держа в правой руке кусок, левой он оглядел жену и вымазанным черникой ртом прижался к ее упругой груди. Лена вздрогнула, тогда Густав отложил пирог в сторону и обеими руками обнял жену.
— Я не прочь был бы сделать тебе еще одного ребеночка.
Лена радостно вскрикнула.
Со двора с топотом ввалились дети. Густав поспешно схватил свой кусок черничного пирога. Он чавкал как еж. Но дети так пялились на остаток пирога в его руках, что пришлось его отдать.
Воскресенье. Крестины. Белый налив в саду уже начал желтеть. Зеленела ботва кормовой свеклы. Куры вылетали из курятника, на дворе у Бюднеров царило оживление. Когда петух на воротах возвестил наступление дня крестин, Лена уже громыхала в кухне конфорками, а Густав большими портновскими ножницами подстригал себе усы. Тщательно выдернул лишние волоски из ноздрей. В спальне уже потягивались со сна детишки. На дверях хлева чирикали ласточки.
Восемь часов, и первая крестная уже явилась. Это была жена управителя. Лена должна была расставить ей праздничную блузку. Толстуха сняла блузку, и запах ее пота смешался с кухонными ароматами. Густав созерцал рыхлые предплечья чужой женщины. И в нем вспыхнуло желание. Лена заметила его жадный взгляд:
— Ты бы лучше за детьми присмотрел, одел бы их.
Густав в расшлепанных тряпочных туфлях послушно зашаркал прочь из кухни. В дверях он еще раз обернулся. Ну и руки! Он никак не мог на них наглядеться. Управительша говорила в нос и была такая толстая и грустная.
— Да что он там увидит, когда я так сижу. Чуть-чуть больше мяса, чем у вас. Мой муж ничего не имеет против.
Она положила свои белые рыхлые руки на кухонный стол.
— А не найдется ли у вас чего-нибудь пожевать, я вышла из дому натощак.
Лена принесла из кладовки два кусочка сахарного торта. Лицо ее было бледно. Управительша затолкала один кусок до половины в свой широкий рот.
— Вам нехорошо, фрау Бюднер?
— Это послеродовые боли.
Лена выскользнула в сени и тихонько позвала мужа. Густав явился с ворохом детских рубашек.
— От торта почти ничего не осталось. — Лену шатало.
— Что с тортом?
— Его нет.
— Кошка!
— С ножом?
— Ты думаешь, это я?
— Густав!
— Да никогда в жизни!
Дети переругивались, обвиняя друг дружку. Густав швырнул рубашонки на пол.
— Ни слова больше, мы и так уж довольно осрамились.
Старшие стояли в кладовке, разглядывая остатки сахарного торта.
— Все равно уж его на всех не хватит!
Решено было — после церковного обряда крещения послать Эльзбет за блинной мукой и сахаром. Детям больше ни крошки торта не давать! Густав хотел испечь для них блинчики. К деревенскому лавочнику посылать за мукой нельзя. Ведь его жена — крестная! Итак, Эльзбет сбегает в Шлейфмюле. После крещения, разумеется, когда будут получены положенные при крещении подарки.
В кухне управительша слизывала с тарелки крошки сахарного торта.
— Вас тоже голод мучает? Я, кажется, могла бы съесть весь торт.
— Чудесная погода, — сказала Лена.
Явилась жена учителя. Она шла по жизни с постоянно суровым лицом и всегда поджатыми губами. Ее стручковатый нос оседлало пенсне. Густав проводил ее в прибранную горницу и предложил крыжовенного вина.
— Только, пожалуйста, не на пустой желудок. — Суровая дама, похоже, оборонялась. — Я вышла из дому не позавтракав.
— Иной раз самое важное и забудешь, — сказал Густав.
Явились дети и, надрессированные, поклонились жене учителя, а Эльзбет сделала книксен.
Приплелась жена лавочника, тощая женщина. На ее бледном лице была как бы приклеена сладкая улыбочка; хроническая болезнь, которую она нажила в общении с покупателями. Густав и к ней привязался с крыжовенным вином. Лавочница отпила глоток. Вино было кислым, от него драло в горле. Лавочница улыбалась. Но в душе она содрогнулась.
Топот в сенях. Прибыла жена крестьянина Шульте.
— Крыжовенное вино? Да ты рехнулся, Густав!
Жена управителя на кухне яростно чесала свои голые руки.
— Люди говорят, она якшается с батраком. Спит с ним в конюшне!
В горнице жена учителя наморщила нос. Пенсне поползло на брови.
— Вульгарная особа эта Шульте!
Лавочница улыбалась.
Колокольный звон донесся из-за холма. В долине реки сверкали луга. Скирды отавы на них казались серыми кляксами. Ласточки летали между верхушками деревьев и синевою неба. Лена пеленала младенца. Эльзбет побежала за тортом для управительши. С удовольствием побежала.
Жена Шульте схватила узелок с крестинными вещичками и конвертом вытерла себе нос. Как на трубе деревенской колонки, на носу у нее всегда висела готовая вот-вот сорваться капля. Лена принесла четыре букета флоксов для красоты и как знак отличия для восприемниц.
Пока все общество находилось в церкви, Густав и Лена сновали по дому как морские свинки. Вернувшихся крестных они встретили у дверей.
— Пастор окрестил его Станислаусом.
Эльзбет торжествовала. Станислаус кричал, оттого что плохо подоткнули подушечку. Густав разлил вино.
— Надо выпить за порогом, старый обычай, за здоровье ребенка!
Жена Шульте осушила свой стакан как настоящий мужчина — одним глотком.
— Ух ты, как прочищает глотку! — Она крякнула как заправский пьяница.
Супруга учителя взяла стакан двумя пальцами и уже заранее передернулась. Шульте дала ей тумака.
— Пей, пей, учительша, сразу на сердце потеплеет!
Жена учителя пила как привередливая коза. Лавочница пила и улыбалась. Управительша все жаловалась на голод и потягивала вино как телок. Крестные вошли в горницу. Густав опять был тут как тут.
— Перед тем как сесть — по стаканчику, старый обычай, чтобы молоко было у матери!
— Мне сразу два! — крикнула Шульте. — Две титьки — два стакана!
И глоток за глотком выдула кислое вино. Остальные женщины пили неохотно.
Лена перепеленала младенца. Густав на кухне сторожил жаркое. Сейчас должно было выясниться, на что расщедрятся крестные. Кухонная дверь распахнулась, и жена Шульте потянула Густава за подтяжку:
— А подарить мне крестнику нечего, сосед.
Густав взволнованно забегал по кухне. Шульте наблюдала за ним.
— Это от вина так тебя подбрасывает! — Далее она сообщила, что вместо подарка он может в этом году трижды взять у Шульте лошадь для полевых работ. Густав сунул в рот кроличью печенку и вместе с нею проглотил свое разочарование. Вторую кроличью печенку цапнула Шульте.
