оказался в той же самой ситуации снова, то повторил бы то, что сделал тогда. Капитан хорошо знал, что собирался задержать меня незаконно, вопреки нашему соглашению, и именно он лично подал тот самый намёк, который я просто принял с большой благодарностью.
В таких вот размышлениях о побеге, как это, я замер однажды, чтобы выстоять положенные мне два часа на топе мачты. Это было по завершении дня, безмятежного и прекрасного. Я стоял там, на вершине мачты, и далеко-далеко бесконечно катился внизу океан. Там, где мы тогда находились, была, возможно, наименее посещаемая и наименее известная часть моря. На западе, однако, лежали многочисленные группы островов, свободно расположенные на карте и наделённые всем очарованием сказочных стран. Но скоро эти области будут пройдены; умеренный экваториальный бриз сменится на холодные, жестокие порывы и все ужасы северных вояжей. Я бросил свой взгляд вниз, на коричневые доски уныло тащившегося судна, тихого от мачт до кормы, затем за его пределы.
Вдали представали сказочные видения! Весь западный горизонт до неба был выложен из золотых и тёмно-красных облаков: воздушные арки, купола и минареты; как будто жёлтое мавританское солнце выстраивало позади некие широкие Альгамбры. Перспектива, казалось, вела к иным мирам. Туда и сюда, по всем башням этой небесной Ниневии, носились полчища птиц. Постоянно видимые, они пересекали горизонт, пролетали через низкую арку и скрывались из виду. Мой дух, должно быть, уносился с ними; прямо как в трансе, на меня накатили интонации мерного прибоя на пляже с ракушками, взмахи ветвей, голоса дев и убаюкивающие удары моего собственного растерзанного сердца, смешавшиеся воедино.
Теперь всё это, сказать попросту, было всего лишь одним из многих видений, которые каждый ощущает наверху. Но, натолкнувшись на меня в то время, оно воздействовало на меня так, что впредь моё желание оставить «Арктурион» стало видом кратковременного помешательства.
На следующий день установился штиль, который добавил больше тревоги к моему нетерпеливому ожиданию. И, кроме того, восстановил в моей памяти сухопутного человека определённые ассоциации от моих старых впечатлений от первой встречи и общения с морской жизнью. Описания этих впечатлений вполне могут заслужить страницу в нашей книге.
Итак, сначала человек оказывается захваченным врасплох, никак не подозревая о существовании страны, где сама жизнь кажется приостановленной. Он вздрагивает в своей одежде, чтобы понять, находится ли он в пустоте или нет. Он закрывает и открывает глаза, дабы убедиться в действительности покоя водного пространства. Он производит глубокий вздох ради эксперимента и ради наблюдения эффекта от него. Если он читал книги Пристли, то описанное в них происходит с ним самим сейчас; и он верит в того старого сэра Энтони Абсольюта из самой последней главы. Его вера в Мальте Бран, однако, иссякает; как вера в географию, которой с детства он безраздельно доверял, всегда уверявшую его, что море было, по крайней мере, антиподом земли. Как антиподом Америки, например, является Азия.
Но это – штиль, и он становится безумно угнетающим.
В его больном воображении параллели и меридианы становятся выразительней и приобретают реальность: воображаемые линии разрисовывают всю поверхность земли.
Исчисления координат уверяют его, что он находится в нужном месте; но измерения лгут; нет такого места, которое имело бы какие-либо координаты в этой водной пустыне.
Подобные же ужасные сомнения одолевают его относительно компетентности капитана в вопросах управления судном. Невежда-капитан, по его мнению, должно быть, заблудился, дрейфуя к внешним границам мироздания, и попал в область постоянного затишья, ведущую к абсолютной пустоте.
Мысли о вечности заполняют его сознание всё больше и больше. Он начинает беспокоиться о своей душе. Спокойствие штиля ужасно.
Его голос приобретает странные свойства. Он будто бы проглотил слишком большой кусок, и тот застрял в пищеводе. Это усиливается появлением своего рода внутреннего жужжания, подобного жужжанию живого жука. Его череп превращается в купол, наполненный звуковым эхом. Пустоты его костей становятся галереями шёпота. Он боится говорить громко, чтобы не быть оглушённым, как оглушает барабанный бой. Но больше, чем всё остальное, – осознание своей чрезвычайной беспомощности. Помощь или сочувствие ни от кого не исходит. Погружение в раскаяние пользы не приносит. Возможно, человек вообще не бывает склонен к раскаянию. Тяжело лишиться работы во время штиля. Человек может спать, если сможет, или преднамеренно вводить себя в транс из-за видений, пригрезившихся ему. Всё это может его занять; но он, скорее, не бездельничает; безделье – это праздность; быть праздным – подразумевает отсутствие каких-либо занятий; тогда как есть штиль, который нужно будет вынести, и как долго, знают только Небеса.
Его физическая суть, очевидно предназначенная для перемещения, ограничена, поскольку там, где штиль оставляет его, там он и остаётся. Даже бесспорные права, которыми человек наделён, состоящие в его великой свободе передвижения, исчезают. Как их использовать? Он решает убежать далеко от штиля, поскольку на суше он избежал бы неприятностей и тревог. Но он не может: глупо поворачивать экспедицию назад. Это более глупо, чем неудачно жениться, ведь плохому браку не поможет никакой доктор. У него есть корабль, словно жена, хорошая или скверная, для счастливой жизни или для ссор; и от неё не скроешься. Всей своей статью и размерами она как бы презрительно говорит ему, словно старая ведьма маленькому карлику: «Помогай себе сам».
И всё это – и больше, чем это, – и есть штиль.
Глава III
Король матросов
В то время, о котором я теперь пишу, мы, полагаю, находились более чем в шестидесяти градусах к западу от Галапагосов. И, достигнув желаемой долготы, мы держались далеко от севера и от Арктики: нас окружало одно широкое море.
Но на западе, за тысячи миль отсюда, на север и на юг простирался почти бесконечный Архипелаг, повсюду заселённый, но малоизвестный и, главным образом, нечасто посещаемый, даже китобоями, которые ходят всегда и везде. Начало этого Архипелага в южной части представляло собой большую цепь островов, известных как группа Эллайс; далее шли острова Королевская миля; далее – группы островов Радак и Мулгрейв. Эти острова являлись, по сути, коралловыми рифами, невысокими и плодородными и изобилующими множеством фруктов. Язык людей, населяющих эти острова, был очень похож на язык жителей Островов Навигатора, с которых их предки, как предполагается, и прибыли.
Вот и всё, что я тогда знал об упоминаемых островах. Главное, однако, было то, что они существовали вообще и что наш путь к ним лежал по приветливому морю, где дул попутный пассат. Расстояние, хотя и большое, было просто широкой водной гладью, очень спокойной, как раз для передвижения под парусом, хотя профессия моряка позволила бы справиться, как известно, с большой бурей. К тому же китобойное судно – вещь по-своему хитроумная в сравнении с другими судами, когда-либо созданными человеком, и справилось бы со многими препятствиями.
На один из островов Королевской мили я тогда и решил было высадиться и попросту сбежать. И я полагал, что меня возьмут на одну из шлюпок, отправляющихся на эти острова. Но я понятия не имел о пребывании на острове без компаньона. Это были бы утомительные часы, часы одиночества, с бесконечным созерцанием горизонта.
Там, среди членов команды, был один прекрасный старый моряк по имени Ярл. Какого он был возраста, никто не мог сказать, даже приблизительно, даже он сам. История его жизни являлась весьма неопределённой и неточной. «Мужчина и мальчик, – честно говорил о себе Ярл. – Я жил с тех пор, как себя помню». И действительно, кто из вас может вспомнить, когда он не существовал? Ощущая себя, все мы кажемся себе ровесниками с момента появления на свет. Поэтому мы считаем, что тяжело умирать, прежде чем положено.
Ярл был родом с острова Неба, одного из островов Гебридского архипелага. Поэтому мы часто называли его Небожителем.
