Мигель Астуриас - Ураган

Она вырвалась, исчезла.

— Лино! Вот ты где, проклятый! — в пятом часу утра разбудил его легким пинком Макарио Айук Гайтан. — Смотри куда ты забрался во сне… жена тебя повсюду ищет… напился ты, что ли? Дерево обхватил, думал, небось, это женщина… со мной тоже так было когда-то…

В жарком утреннем тумане Лино Лусеро свернулся клубочком возле Макарио Айук Гайтана, Косматого. Только Лино мог понять Макарио. И Макарио рассказал:

— Так вот, я не соврал, со мной это было. Только не во сне — я был в своем уме и твердой памяти. В душу мне забрался какой-то злой жар и стал толкать меня. И загнал сюда, в это самое место. Полумесяц на небе и зной: зной от земли, зной в воздухе, все так и пышет жаром. Много ли прошло времени, мало ли, я брел наобум, вдруг из бананового ствола ко мне протянулись зеленые руки — пухлые, свежие, как у молодых покойниц, — такие являются нам во сне… От ярости, что меня искушает дьявол, я набросился на нее и зарубил своим мачете.

— Какая жестокость! — воскликнул Лино и весь съежился, словно это на него обрушились удары ножа.

— Да, Лино, жестокость. Ствол раскрылся и упал на меня, но это уже было не дерево, а женщина с одной ногой… Листья что-то шептали мне на ухо… Зеленый свет свежих сочных побегов мешался с сиянием луны… Один я знаю, братец, какое это наслаждение… Я навалился на самку… Да, жаль, что я сразу же ушел и больше с ней не встретился…

Помолчали. Теплое, соленое, дышащее соблазном море… Донимала жара, еще до восхода солнца.

— Надо же так… Я рассказал тебе свою историю только потому, что и с тобой случилось похожее. Ты обнимал вон тот банановый ствол.

— Не знаю и никогда не узнаю, Макарио, что меня пригнало сюда и в котором часу я ушел из дому… Одно точно — моя ночная женщина живет не в банановой роще, а в море. Я видел, как она нырнула в пену прибоя, вон там, смотри, там, где свет играет с тенью… Я побоялся плыть за ней…

— Еще чего! Слава богу, что не утоп и не превратился в акулу, ящерицу или рыбу. А что ты думаешь, Лино, о рассказах Рито Перраха?

Лино дрожал в приступе лихорадки.

— Если здесь, на земле, — толковал Макарио Косматый, — мы видим целый мир, то и там, под водой, на глубине каких-нибудь двух-трех сотен метров, водятся чудища с человечьими головами и глазами ястребов. Они приросли к скалам, как окаменевшие деревья, но между ветвей колышется слизь, да плотная такая… Раки же до того прожорливы, что если в море попадает овца, от нее в один миг не остается ни косточки, ни шерстинки — копыта и те сгложут. А вслед за раками тысячи золотых рыбок проворно очищают воду от кровяных пятен… А еще есть морские звезды, которые ходят и говорят…

— Не морочь мне голову своими баснями, я и так весь дрожу от страха!

— Теперь, чтобы избавиться от мерзкого осадка, тебе надо одно — и будешь чистенький, словно тело тебе вылизал теленок, — в полдень, когда жарче всего печет солнце, приложи ко лбу серебряную монету: холод металла дойдет до сердца и прогонит усталость от объятий рыбы.

— Лино Лусеро, ты не можешь взять меня к себе в дом, потому что там не едят того, что ем я!

— А что такое ты ешь, ну-ка?

— Чешую рыб со дна морского…

Лино схватил ее, горя желанием поцеловать, но она ускользнула, ослепительно сверкнув зубами под покровом жаркой звездной ночи. Глаза козы — только морской, впалый лоб, черные гладкие волосы, влажные от соленой воды и пота жгучей женщины.

— Лино Лусеро, ты не можешь взять меня к себе в дом, потому что там спят не так, как я.

— Как же ты спишь?

— На матрасе из пены, в простынях из глубинной воды.

Он поймал ртом ее губы. Послышался тихий стон, когда, уклоняясь от поцелуя, она повернула шею и прижалась головой к земле банановой рощи — сырой, пористой, с песком, еще хранящим под холодной, зернистой и как бы металлической поверхностью остатки солнечного жара.

— Лино Лусеро не может взять меня к себе в дом, потому что там не пьют того, что пью я, — морской водички.

Скользкая, будто вся в мыле, она вырвалась из объятий Лино и пустилась наутек — хвост крутился словно вихрь и нес ее с быстротой ветра. Лино гнался за ней, но поймать не мог. Наконец он догнал «ее. Она далась ему в руки. Он прижал ее к груди, прильнул всем телом и поцеловал взасос. Она смеялась, переводя дух, невинно резвясь, а глаза блестели от жары.

Косматый беспокоился о Лино и, разыскивая его, не пожалел ног. Тем временем их приятели отправились на рыбную ловлю и помогали знатокам забросить сети, но не в море, а в устье безбрежной реки — там, где вода неслась по узким бороздам из тины, песка, веток, там, где жабы, скалистые уступы, гниль.

Макарио Айук Гайтан привел Лино к рыболовам; с берегов кричали:

— Выловите мне славную рыбку!

— Мне самую красивую!

— Согласен на аленький ротик! Косматый протянул Лино гитару.

— Гитара, — сказал он ему на ухо, — похожа формой на твою зазнобу, только хвост у нее вверху.

И Лино Лусеро, прежде чем заиграть, щупал и гладил гитару, водил пальцами по струнам, и дрожь струн передавалась ему.

Рыбаки на берегу прохаживались около костров, зажженных, чтобы отпугивать ягуаров, чьи шаги по опавшей листве становились слышны, как только немного стихал грохот моря, а главари перекидывались в карты и потягивали ром из горлышка бутылки.

Исполнив песню, Лино Лусеро вновь удалился. Глаза у него слипались от наводящей спячку полночной жары, тело, покрытое крупными каплями пота, было цвета лимонно-желтой глины.

Он схватил ее за волосы и притянул к тому месту, где перед тем лежал, глядя, как с ревом разбиваются о берег свирепые волны. То был банановый ствол и в то же время — женское тело. И он приник к нему, чтобы целовать без конца, молча, ничего не видя и не слыша. Весь — трепет души и плоти.

Тишину нарушал только рокот моря, а кроме моря — лишь тяжелое дыхание Лино, ставшего зверем; а она стала человеческим существом, хоть и лилась водяными струями, отражавшими алмазы звезд; она — бесконечно глубокая, как безмолвие, царившее в устье реки.

— Отстань! — крикнул Лино Лусеро.

— Нет, старина, я тебя не брошу, неровен час утонешь! — говорил Айук Гайтан, увлекая юношу за собой к кострам лагеря. — Пропусти глоточек, глядишь, оно и пройдет…

— Ладно…

И Лино не выпускал бутылку, пока Макарио ее не отнял, — одним духом проглотил почти полбутылки рома!

Подошло время вынимать сети, и завязался спор. Некоторые предлагали бросить в воду барбаско, чтобы сок этого растения оглушил побольше рыбы и можно было похвастать уловом.

Лино Лусеро точно обезумел. Он пришел в неистовство из-за того, что в море решили бросить яд. Просто голову потерял. Кто-то в изумлении крикнул:

— Эй, ты, можно подумать, у тебя в воде родня! Лусеро выхватил из-за пояса мачете и замахнулся, но противник выбил у него нож; несколько человек поспешили убрать оружие.

— Нет, так нельзя! — воскликнул кто-то. — Этот молокосос напился и сразу лезет в драку!.. Всыпать ему по первое число! Кто не умеет пить, пусть не подходит к бутылке… Пить должны настоящие мужчины, а тебе, Лино, заказано…

После приступа ярости Лино обмяк как тряпка. Когда у него отняли мачете, он на коленях молил, чтобы в воду не кидали барбаско, заклиная рыбаков самым святым.

Макарио, желая унять ссору, стал объяснять:

— Ребята, я про своего дружка знаю, а потому вам говорю: дело в том, что он влюбился в женщинурыбу…

Все мрачно замолчали, ворочая в уме вопросы и ответы. Парень, которого хотел обезглавить Лино, подошел и обнял беднягу.

— Прости, Лусеро, я не знал, что ты под мухой и веришь в такие чудеса!

— Ладно, не будем бросать барбаско. Кто хочет играть в карты? Созвать всю компанию!

Лино начал играть с неохотой, но потом стал выигрывать, да еще как выигрывать! Стоило ему пожелать себе карту, и она немедленно приходила. Он загадывал, и загаданное сбывалось.

Один из игроков подошел и сказал ему:

— Давай играть на пару, может, женщина-рыба приносит счастье и мне чуток перепадет.

— Верно сказано, пусть и мне хоть немного достанется!

— Дайте ему гитару, — посоветовал третий. Пусть лучше поет, чем нас общипывать. Везучий ты, Лино. Твоя рыба научила тебя угадывать карты!

Рыбы в вынутых сетях задыхались на суше, метались, как ошалелые, выпучив круглые остекленевшие глаза. Жгучий голубовато-золотой свет утренней зари заливал бесконечную зеленую гладь моря и зеленую тьму банановых рощ.

Лино пел надтреснутым голосом:

Как только Лестер Мид вернулся из столицы с выпущенными на свободу Бастиансито и Хуанчо, Макарио Косматый тайком навестил его, чтобы рассказать, со всеми красотами и чудесами, про любовь Лино к морской деве. Позже наведалась к Мидам и донья Роселия — поблагодарить, что вызволили Хуанчо, и сообщить, какую беду наслал господь на Лино…