— Вовсе нет,— сказал Монтэгю,— но я невольно вспомнил о газетных репортерах...
— Ну вот видите,— проговорила она,— из-за этих газетных репортеров нельзя даже и помечтать о чем-нибудь прекрасном или попытаться предпринять что-нибудь разумное!
Если бы Монтэгю видел впервые миссис Уинни Дюваль, ее стремление к простой жизни несомненно произвело бы на него определенное впечатление; он бы счел это серьезным знамением времени. Но — увы! —за это время он успел убедиться, что у этой очаровательной хозяйки дома было больше всяких взбалмошных фантазий и причуд, чем у всех, кого ему приходилось до сих пор встречать. Миссис Уинни курила папиросы, специально сделанные по ее заказу, и когда она их вам предлагала, вы видели на них герб старинного герцогского рода Монморанси. А если вам случалось получить от миссис Уинни письмо, на конверте неизменно' красовались трехцентовые марки, так как фиолетовый цвет был ее любимым, а марки в два цента были вульгарного красного цвета! Поэтому можно было не сомневаться, что если бы она занялась разведением кур, то цыплят для этого ей привезли бы из Китая или из Патагонии, а курятники были бы копией тех, которые она видела во владениях замка Монморанси.
Но миссис Уинни была красивой женщиной и хорошей собеседницей, поэтому Монтэгю выслушивал ее пасторальные фантазии с почтительным сочувствием.
Потом она стала рассказывать ему о миссис Кэролайн Смит, которая созвала своих друзей на собрание в одном из столичных отелей, и они основали общество призрения бездомных кошек под названием «Приют для малюток». И тут же миссис Уинни перешла к вопросам психиатрических изысканий и рассказала, как была приглашена на сеанс материализации духа, на котором присутствовали профессора и какие-то дамы в очках. Миссис Уинни была новичком в таких вещах и волновалась, как ребенок, который только что нашел ключ от шкафа с вареньем.
— Я просто не знала, смеяться мне или трепетать от страха. А что вы об этом думаете? — спросила она.
— Для этого надо, чтобы я с вашей любезной помощью составил себе обо всем этом какое-то представление,— сказал Монтэгю смеясь.
— Ну так слушайте: сначала все сели вокруг стола и... Нет, вы не представляете себе, как жутко, когда стол начинает прыгать по комнате! А потом послышался стук— и так странно было смотреть на людей, которые в самом деле верят, что с ними говорят духи. Меня стал мороз по коже подирать. А потом эта женщина, мадам... не помню ее имени, стала впадать в транс!.. После сеанса я беседовала с одним из присутствовавших, и он рассказал мне о том, как ночью к нему явился его отец и сообщил, что он утонул в море. Слыхали вы когда-нибудь о таких вещах?
— В нашей семье тоже существует такое предание,— сказал Монтэгю.
— Да, наверное, такие вещи бывают в каждой семье,— проговорила миссис Уинни,— но, боже мой, какое это тревожное чувство, я всю ночь не сомкнула глаз, все ждала, что увижу своего отца. Он, знаете ли, страдал астмой, и вот мне все казалось, что я слышу его дыхание.
Они встали я, продолжая разговор, направились к зимнему саду. Миссис Уинни взглянула на рыцаря в доспехах.
— Мне даже стало казаться, что ко мне может явиться дух этого рыцаря,— сказала она.— Я, пожалуй, не буду больше ходить на эти сеансы. Моему мужу сообщили, что я обещала им денежную поддержку, и он пришел в ярость: он очень боится как бы это не попало в газеты.
Монтэгю едва сдерживал смех, представляя себе, какая беспокойная жизнь должна быть у этого аристократического банкира, который приходит в ярость от одной мысли, что его жена попадет в газеты со своими затеями!
Миссис Уинни включила в фонтане свет и, усевшись на край бассейна, стала рассматривать рыбок.
Монтэгю ожидал, что сейчас она его спросит, существуют ли духи. Но обошлось без этого, и беседа приняла другое направление.
— Я расспрашивала об этом доктора Пэрри. Вы с ним знакомы? — спросила она.
Доктор Пэрри был священником церкви св. Цецилии на Пятой авеню; эта церковь считалась самой «фешенебельной» в столице, и ее посещало большинство знакомых Монтэгю.
— Я еще не провел в городе ни одного воскресенья,— отвечал он,— но Элис с ним познакомилась.
— Мы как-нибудь поедем туда вместе,— сказала миссис Уинни.— Так вот, относительно духов...
— Да, что же вам сказал доктор Пэрри?
— Ему как будто неловко было говорить о них,— смеясь, ответила миссис Уинни,— он сказал, что это может завести на опасный путь. Ах, я и забыла, ведь я спрашивала об этом и моего Суоми, и его это ничуть не смутило. Они все привыкли к духам; знаете, они верят, что души людей после смерти возвращаются на землю. Я думаю, что я не испугалась бы его духа,— у него такие прекрасные глаза. Он дал мне книгу индусских легенд, там есть дивный рассказ о молодой принцессе, которая полюбила без взаимности и умерла с горя; ее душа переселилась в тигрицу; а ночью она пришла к костру, у которого спал ее возлюбленный, и унесла его в страну теней. Это очень страшная история, и когда я читала ее, мне отчетливо представилась ужасная тигрица, пробирающаяся в тени кустов; я отчетливо различала при свете костра блестящие полосы на ее шкуре и горящие зеленые глаза. Помните стихотворение, которое мы учили в школе:
Представить себе тигрицу в зимнем саду миссис Уинни было не так легко, разве только в иносказательном смысле. Да, в душе человеческой дремлют необузданные, дикие существа, иногда они вдруг зашевелятся, грозно рыча и потягиваясь, и тогда человек вздрагивает и у него леденеет кровь.
На миссис Уинни было платье из легкой, падающей мягкими складками ткани, отделанное красными розами, бледнеющими рядом с яркими природными красками миссис Уинни. От нее исходил странный экзотический аромат каких-то особенных, сделанных по ее специальному заказу духов, который вызывал целый рой воспоминаний. Увлеченная разговором, она наклонилась к Монтэгю, положив нежные белые руки на край бассейна. Нельзя было смотреть равнодушно на такую красоту; Монтэгю почувствовал, как по телу его прошла легкая дрожь, словно ветер по глади пруда. Может быть, дуновение этого ветра коснулось и миссис Уинни, потому что она вдруг смолкла и устремила взгляд куда-то в темноту. На одну-две минуты воцарилось молчание, слышался только' ритмичный плеск фонтана, и, как бы в такт ему, поднималась и опускалась ее грудь.
А утром Оливер спросил:
— Где ты был вчера вечером? — и, когда брат ответил
— У миссис Уинни,— он улыбнулся и протянул: — О-о...— и затем, уже серьезно, добавил:
— Поухаживай за ней, ничего лучшего сейчас и придумать нельзя.
Монтэгю принял предложение своего друга миссис Уинни воспользоваться местами на ее скамье в церкви св. Цецилии и в воскресенье утром отправился туда вместе с Элис. Миссис Уинни была уже в церкви и сидела рядом со своим кузеном. Бедный Чарли был выскоблен и начищен до лоска как в физическом, так и в нравственном отношении. Он был готов умолять, чтобы ему «еще хоть раз» дали возможность исправиться. Здороваясь с Элис, он с немой мольбой смотрел на нее; казалось, он был бесконечно благодарен ей уже за то, что она не отказалась сидеть с ним на одной скамье.
Церковь св. Цецилии представляла собой интереснейшее место. Посещение церкви являлось еще одним светским обычаем, который по своей значительности приравнивался к таким важным общественным функциям, как присутствие в опере. Великолепный храм был выложен плитами резного мрамора и украшен деревом редких пород. Освещенные неяркими церковными огнями, поблескивали драгоценные украшения. У входа в храм останавливались экипажи со светскими дамами; они входили в храм, шурша новыми шелковыми юбками и накрахмаленным, надушенным бельем, в безукоризненных перчатках и шляпках, словно только что сошли с картинки, неся в руках скромные маленькие молитвенники. За ними неторопливо следовали мужчины в новых фраках и блестящих шелковых цилиндрах. Мужчины высшего света всегда свежевыбриты, аккуратно причесаны и в новых перчатках, но теперь от них так и веяло праздничной атмосферой. Горе неверным и еретикам, не приявшим очищения и пребывающим во тьме кромешной; горе тем, кому неведомо блаженное чувство радостного воскресного покоя,, когда, умытый, приглаженный и надушенный, чистый, спокойный и добрый, отдыхаешь душой после поистине ужасных шести порочных дней светской жизни.
А после этого прогулка по авеню вместе с прихожанами нескольких десятков других церквей — настоящий парад самых элегантных туалетов; сюда стекалась половина столицы, чтобы только посмотреть на них!
Среди избранного общества прихожан церкви святой Цецилии революционные доктрины христианской религии не вызывали ни смущения, ни тревоги. Случайного посетителя, пожалуй, могло бы привести в смятение торжественное провозглашение анафемы или притча о богаче и игольном ушке. Но прихожане церкви святой Цецилии давно уже поняли, что к подобным вещам следует относиться как к подвигам благородного рыцаря Ламанчского; они придерживались точки зрения французского маркиза, который считал, что всемогущий не раз призадумается, прежде чем предать анафеме такого, как он, джентльмена.
