С работы они снова ехали вместе. С сочувствием наблюдая за Соскэ, сослуживец догадался, что за его вопросом кроется нечто большее, чем простое любопытство, и очень любезно рассказал Соскэ про секту Дзэн. Он признался, что сам до сих пор ни разу не погружался в самосозерцание. Но один его знакомый часто ездит в Камакуру[34], и если Соскэ хочет узнать обо всём подробно, он может познакомить его с этим человеком. Соскэ тут же в трамвае записал имя и адрес и на следующий день с письмом от сослуживца пошёл к его знакомому, у которого, в свою очередь, получил рекомендательное письмо и с ним отправился в храм.
На службе он сказался больным и решил дней десять не являться. Дома тоже притворился больным.
— С головой что-то неладно, — сказал он О-Ёнэ, — недельку побуду дома, съезжу куда-нибудь, отдохну.
О-Ёнэ, в последнее время очень тревожившаяся за мужа, радовалась, что он вдруг оказался таким решительным, но это было до того неожиданно, что она не могла в то же время не испытывать страха.
— Куда же ты поедешь? — широко раскрыв от удивления глаза, спросила О-Ёнэ.
— Пожалуй, в окрестности Камакуры. Там, я думаю, неплохо.
Было забавно представить себе скромного Соскэ в фешенебельной Камакуре, и О-Ёнэ невольно улыбнулась, сказав:
— О, да ты богач! Возьми и меня с собой.
Соскэ было сейчас не до шуток, и он вполне серьёзно возразил:
— Но я еду не в модные места. Хочу просто попроситься пожить неделю или дней десять в храме секты Дзэн, дать голове немного отдохнуть. Не знаю, поможет ли это, но говорят, что от чистого воздуха голова совсем по-другому работает.
— Ну, разумеется. Непременно поезжай. Это я пошутила, — сказала О-Ёнэ, чувствуя себя виноватой, оттого что посмеялась под своим таким добрым, мягкосердечным мужем.
На следующий день Соскэ с письмом к «Достопочтенному Гидо-сану», как было написано на конверте, отправился на вокзал Симбаси и уехал.
— Я слышал, — сказал Соскэ знакомый сослуживца, — что совсем недавно он из послушника стал монахом и поселился в одной из старинных келий. Загляните к нему в «Одинокую обитель», так называется его жилище. «Послушник», «келья» — эти слова были для Соскэ новыми и непривычными. Поблагодарив за письмо, он ушёл.
Войдя в ворота храма, Соскэ вдруг очутился в густой тени могучих криптомерии, заслонявших небо, которые тянулись по обеим сторонам аллеи, и сразу почувствовал, что попал в совсем другой, сумрачный мир. По спине побежали мурашки. Постояв недолго у входа в эту тихую обитель, Соскэ пошёл прямо по аллее. За деревьями виднелись жилые и храмовые постройки, но нигде не было ни души. От царившей здесь тишины веяло стариной. Размышляя, как бы узнать, где находится Гидо, Соскэ озирался по сторонам, но на дороге так никто и не появился.
Храм стоял у подножья горы возле самой опушки густого леса, на вырубленном участке, который террасами поднимался вверх. От террасы к террасе вели каменные ступени с высокими воротами, как бы являвшимися преддверием храма. Когда Соскэ подошёл ближе, он увидел под черепичной кровлей ворот дощечки с названием храма или кельи.
Соскэ шёл и одну за другой читал эти старые, со стёршейся позолотой, таблички и вдруг подумал, что надо отыскать табличку с надписью: «Одинокая обитель». А если монаха, которому адресовано письмо, там не окажется, тогда уже идти дальше и расспрашивать. Соскэ вернулся и стал внимательно разглядывать каждое строение. «Одинокая обитель» находилась сразу же справа от главных ворот, прямо к ней вела каменная лестница. Она стояла на холме, повёрнутая главным входом к солнцу, а с тыльной стороны защищённая лесом, и зимой, судя по всему, была надёжным убежищем от холода. Минуя главный вход, Соскэ вошёл со стороны кухни и попал в небольшую прихожую с земляным полом. Подойдя к сёдзи, ведущим в жилые комнаты, он несколько раз спросил, есть ли кто дома. Никто не вышел на его голос. Соскэ ещё немного постоял, недоумевая, вернулся на кухню и направился было к воротам, но в это время увидел, что по лестнице поднимается молодой монах с обритой до синевы головой. Ему было самое большее лет двадцать пять. Дождавшись его, Соскэ спросил:
— Здесь ли изволит проживать господин Гидо?
— Гидо — это я, — ответил монах. Со смешанным чувством удивления и радости Соскэ достал письмо и вручил его монаху. Гидо на ходу прочёл письмо и вложил его обратно в конверт.
— Добро пожаловать!
Вежливо поклонившись, он пригласил Соскэ следовать за ним. В кухне они сняли гэта, отодвинули сёдзи и вошли в комнату, где прямо в полу был вделан большой очаг. Гидо сбросил монашескую рясу, очень простую и очень тонкую, под которой оказалось мышиного цвета хлопчатобумажное кимоно, повесил на гвоздь и сказал:
— Вы, наверно, озябли.
Он помешал в очаге золу, вытащив из-под неё ещё горячие угли.
У монаха была спокойная не по годам манера речи. Говорил он тихо, и при этом мягко улыбался, совсем как женщина. Соскэ тронули эта сдержанность и мягкость, и он пытался представить себе причины, побудившие этого молодого человека постричься в монахи.
— Как тихо! Вероятно, никого нет дома?
— Здесь вообще никого, кроме меня, нет. Отлучаясь по делу, я всё оставляю открытым. Вот и сейчас ненадолго уходил, так что вы уж меня извините.
Соскэ смутился, подумав, что и без того нелегко содержать в порядке такое большое помещение, а тут ещё он явился. Словно угадав его мысли монах очень приветливо сказал:
— Нет, нет, вы меня нисколько не стесните. Ведь вы пришли сюда, чтобы познать истинный путь.
Спустя несколько дней Соскэ увидел одного мирянина, который пришёл учиться к Гидо ещё в прошлом году. Это был худощавый человек с пронзительно острым и в то же время весёлым взглядом. Он попросил Гидо сварить редьку, которую принёс, сказав, что хочет покутить. Потом они все втроём её ели. Своим обликом этот мирянин очень походил на буддийского монаха. Он даже рассказывал, что вместе с монахами ходит иногда по деревням собирать подаяние. Гидо слушал его с улыбкой.
Потом Соскэ узнал и о других мирянах, приезжавших сюда, чтобы постичь учение Дзэн. Среди них был торговец тушью. Он ходил со своим товаром по всей округе, а через двадцать — тридцать дней, распродав его, возвращался в храм и погружался в самосозерцание. Спустя некоторое время, когда кончалась еда, он снова взваливал на спину мешок с тушью и отправлялся торговать. Так оно и шло, повторяясь с закономерностью периодической дроби, но торговцу это ничуть не надоедало.
Соскэ мог лишь удивляться той огромной разнице, которая существовала между его жизнью, старательно скрываемой им от посторонних глаз, и чуть ли не идиллически мирным существованием этих людей. Он только не знал, потому ли они предаются самосозерцанию, что на душе у них легко и спокойно, или, напротив, в самосозерцании обретают желанный покой.
— Всё это не так просто, как может показаться с первого взгляда, — сказал Гидо, — Иначе кто бы из монахов стал по нескольку десятков лет терпеть невзгоды и лишения.
Он посвятил Соскэ в общие правила постижения Дзэн, рассказал о «задачах», задаваемых старшим монахом-наставником, в которые ученик должен вникать денно и нощно. Соскэ слушал всё это с недоумением и беспокойством.
— Теперь я провожу вас в вашу комнату, — сказал наконец Гидо, поднимаясь.
Они миновали главный зал, где помещалось изображение Будды, и когда пришли в дальний конец галереи, Гидо раздвинул сёдзи и ввёл Соскэ в небольшую комнату. Только сейчас Соскэ почувствовал, что Токио далеко и здесь он совсем один. Вокруг царила глубокая тишина, и, может быть, поэтому нервы Соскэ были напряжены до предела.
Прошёл почти час, так показалось Соскэ, когда со стороны главного зала послышались шаги. Пришёл Гидо.
— Наставник готов вас принять, — сказал он, склонившись в церемонном поклоне. — Пойдёмте, если угодно.
Они прошли немного по главной аллее, и слева Соскэ увидел пруд с лотосами. Холода ещё не миновали, вода в пруду словно застыла и была скорее мутной, нежели прозрачной. Несколько поодаль виднелся павильон с огороженной деревянными перилами галереей, которая как бы уходила за высокий, выложенный камнем берег и нависала прямо над водой. Весь этот исполненный изящества пейзаж напоминал традиционную японскую картину.
— Вон там живёт наставник, — сказал Гидо, указывая на это довольно новое строение.
Они обошли пруд, поднялись по невысокой каменной лестнице и от возвышавшегося прямо перед ними большого храма свернули влево. Когда они подошли к дому, Гидо, извинившись, попросил Соскэ подождать, а сам пошёл к чёрному ходу. Вскоре он вернулся и сказал:
— Прошу вас.
Соскэ последовал за Гидо и увидел человека лет пятидесяти с медно-красным румянцем и упругой кожей без единой морщинки. Он произвёл на Соскэ впечатление бронзовой статуи. Только губы, чересчур толстые, казались дряблыми. Зато глаза как-то особенно блестели. «Словно меч в темноте», — подумал Соскэ.
