— Любезный Колд, я вас понимаю. Я хорошо знаю страсть, которую деятельный человек питает к своему призванию. Ах, дорогой друг, я бы от всего сердца пожелала вам счастья, если б могла забыть о несчастной Марии… Полагаю, вы даже не допускаете мысли о том, чтобы она сопровождала вас в Данию?
— Эго исключено, даже если бы мои виды на будущее были более светлые, чем они есть на самом деле… — Он помолчал. — Три года назад я мог дать Марии неплохое приданое. И был очень приличный, надежный человек, который хотел жениться на ней. По правде сказать, я ждал, что Мария обеими руками ухватится за это предложение. Безусловно, я знал, что она питает ко мне глубокие чувства. Но с другой стороны, всем известно, чем обычно кончаются истории, подобные нашей: рано или поздно наступает день, когда хорошая, трудолюбивая девушка, пробыв несколько лет, так сказать, вице-женой человека, за которого у нее нет надежд выйти замуж, предпочтет ему, как бы он ни был ей мил, его слугу, кучера или цирюльника, дабы положить конец своему сомнительному положению.
Дортея кивнула. Да-да, так чаще всего и бывает, и обычно все кончается благополучно. Затихает недолгая боль, и наступает честная, трудовая, полноценная жизнь, приносящая в большинстве случаев покой и удовлетворение.
— Но Мария отказалась. А теперь я мало что могу для нее сделать. Мне понадобятся все мои средства, а Богу известно, как они ограниченны, и поддержка друзей, чтобы реабилитировать себя там.
Дортея помолчала. Стояла самая темная пора летней ночи, Дортея выглянула в окно и тихо сказала:
— Я понимаю, милый капитан, что офицер не может жениться, на ком захочет, он должен получить разрешение своего командира. Но ведь вы еще не поступили на службу? Неужели, если бы вы вернулись в Данию женатым человеком, это помешало бы вашей дальнейшей карьере? Вы сами сказали мне, что питаете искренние чувства к Марии. Она очень умна, чутка и при любых обстоятельствах была бы хорошей подругой своему мужу. Мария привлекательна и, для своего сословия, неплохо образованна. Она в высшей степени perfectible…[21]
— Это все так, дорогая Дортея. Но после стольких потерянных лет я не могу начинать жизнь заново с такой обузой, какой был бы для меня… inclinationsparti[22] с моей экономкой. У меня должны быть свободные руки. Если не ради меня самого, так ради Карла.
— Наверное, для Марии было бы лучше, если б она теперь умерла, — с горечью сказала Дортея.
— Как вы можете так говорить! — прошептал капитан Колд, и она поняла, что высказала мысль, в которой он не смел себе признаться.
— Но что станет с ней, когда вы уедете?
— Выход всегда найдется, — тихо сказал он.
— А малютка Маргрете, ведь она ваша дочь?
— Выход всегда найдется, — повторил капитан Колд.
В ткацкой Дортея нашла старое кресло и подвинула его к двери в комнату больной. Так она могла дышать относительно свежим воздухом в промежутках между хлопотами возле Марии и одним глазом приглядывать за спящей девочкой.
Иногда Мария лежала с открытыми глазами, иногда она их закрывала, но в сознание не приходила и все время стонала. Порой она бредила, но понять, что она говорит, было трудно. Ждать перемен в ее состоянии было еще рано, и Дортея временами задремывала в своем кресле.
Неожиданно ее легкий сон был прерван душераздирающим криком больной. Дортея бросилась к ней, Мария схватила ее руки с такой силой, что Дортее стало больно. Тело Марии как будто свела страшная судорога, и каждое невольное движение причиняло ей боль. Крик ее был ужасен.
Дортея с трудом удерживала больную, задыхаясь от едкого запаха пота, крови и выделений. Ночная сорочка Марии насквозь промокла, и подушка под головой тоже потемнела от влаги. Если б она не отослала Магнилле спать… Если бы позвала вечером фельдшера и он пустил Марии кровь… Если бы у нее было красное вино, чтобы дать больной… но его не было ни в Фенстаде, ни в Бруволде — ей следовало отправить Клауса на лошади в Вилберг к присяжному поверенному Хауссу или к пастору и попросить в долг две бутылки. И пригласить доктора, возможно, он еще успел бы оказать больной помощь…
Когда Мария затихла и Дортея осмелилась отпустить ее, она заметила, что у нее самой дрожат ноги. Она была покрыта испариной, как и ее больная, — голова под тупеем нестерпимо чесалась, локоны развились и повисли вдоль шеи.
Было уже совсем светло, когда она вышла на галерею. Бледно-розовые хлопья облаков плыли по белесому небу, холодный утренний воздух был благодатно чист. Слава Богу, через час или полтора обитатели дома уже встанут, и это страшное одинокое ночное бдение окончится. На пустой двор вышли две пегих лошадки, земля глухим шепотом отзывалась на их шаги, они тихо хрустели сочной травой, росшей вдоль ручейка, сочащегося из колодца…
В кухне спали служанки и было темно, ставни еще не открывали. Дортея разбудила Магнилле и отправила ее в комнату больной, велев захватить туда теплой воды и чайник свежего травяного отвара. Она решила дать Марии немного коньяка — коньяк мог приглушить боль и вернуть больной душевные силы.
Дортея на цыпочках прокралась в залу. Так она и думала: капитан не ложился в постель этой ночью. Бледный утренний свет падал на его съежившуюся фигуру — он храпел, положив руки и голову на стол, окруженный бутылками, книгами и бумагами.
Как можно тише Дортея брала бутылку за бутылкой и смотрела их на свет. Одна была опустошена только наполовину…
Капитан проснулся и потянулся рукой к ее талии:.
— Мой добрый ангел преданно ухаживает за мной… — пробормотал он спросонья. — Дортея, Дортея, — weisst wohl, mein feines Lieb, wie du mir teuer bist…[23]
— Постарайтесь взять себя в руки, дорогой капитан, и соберитесь с мыслями. Господи, Колд, я уже не знаю, что ей еще дать, она так страдает. Пошлите в Христианию за доктором, слышите!
Но он уже снова спал. Дортея сердито потрясла его. Потом горестно покачала головой, пнула ногой несколько книг, упавших на пол, и ушла, взяв с собой бутылку. Судя по запаху, это был хороший французский коньяк.
Мария выпила большую кружку отвара с коньяком и задремала. Дортея не могла понять, заснула ли она от коньяка или от слабости, — в такой утренний час больные часто впадают в дрему, сродни смерти. Но было похоже, что бедная женщина наконец-то проспит спокойно несколько часов.
Значит, мне можно съездить домой, подумала Дортея. Она так устала, что двигалась словно во сне. Отдав Магнилле несколько распоряжений, она приготовилась уехать.
Люди сказали ей, что капитан ушел к себе и лег. Ну что ж, против родильной горячки доктор не пропишет ничего такого, чего не знала бы любая опытная женщина. В этом случае Дортея скорее положилась бы на старую цыганку, может быть знавшую какое-нибудь старинное средство…
Что за весенняя страда будет в Фенстаде, если хозяин спит, стараясь проспать хмель, а та, которая должна быть здесь хозяйкой, лежит при смерти, — Дортея покачала головой, подъезжая к болоту, где маленькие водяные оконца весело подмигивали утреннему солнцу.
Дома ее ждало много дел. Прежде всего следовало найти праздничные костюмы мальчиков, осмотреть их и вообще проверить все, что они должны взять с собой в Люнде, — печенье «яблочные дольки» и торт с выложенными кремом инициалами жениха и невесты. А еще нужно было собрать в бельевую корзину простыни и другие вещи, необходимые ей с собой, когда она вечером снова поедет в Фенстад.
После обеда Дортея почувствовала, что должна ненадолго прилечь. Она задернула полог кровати и вытянулась в зеленоватой темноте; у нее ныло все тело, и она вдруг поняла, что за последние сутки ни разу не вспомнила о собственном горе. Йорген, мой любимый, мой обожаемый муж, попробовала прошептать она. Но в душе у нее была пустота, и боли она не чувствовала. Дортея уже привыкла к тому, что его нет. Когда она засыпала, сознание этой пустоты и отсутствия боли напомнило ей картину, которую она часто видела, работая у себя в саду: многие растения начинали умирать с середины. Несколько сухих стеблей на голой земле — вот все, что оставалось от цветов, которые она сажала и за которыми так бережно ухаживала. Однако вокруг этих сухих стеблей из земли уже всходили новые побеги. Так и ее забота принадлежала теперь тем, кто находился вне ее единства с мужем. Ах, она уже давно знала, что он мертв. Но только теперь поняла, что продолжает жить без него.
Было уже поздно, когда Дортея — приготовилась ехать в Фенстад. Спальня была залита вечерним солнцем, его яркость почти ослепила Дортею, подошедшую к зеркалу, чтобы завязать чепец. Неужели я и в самом деле так бледна или это свет так пожелтил мне лицо? — подумала она. От него все морщины стали еще заметнее.
Женщине неприятно сознавать, что она сильно изменилась, и отрадно, если кто-то еще считает ее привлекательной, хотя прелесть ее уже завяла. Живой интерес капитана Колда доставлял Дортее удовольствие, в этом она должна была себе признаться. Ее женскому самолюбию льстило, что этот красивый и сравнительно молодой мужчина открыто говорит, что неравнодушен к матроне с бледным лицом. Ее симпатии к нему не могло поколебать то, что она знала многие слабые стороны его характера. Даже теперь она больше сочувствовала ему, нежели жертве его легкомысленного поведения, которое мало чем отличалось от поведения других мужчин его круга. Он пил, пренебрегал собственным благополучием, а теперь был намерен бросить свою экономку и ее ребенка в трудном положении. Это возмущало Дортею, когда она видела перед глазами страдания Марии. Но когда Колд покинет Норвегию, она будет вспоминать его как милого, несчастного человека и забудет о его недостатках. Все-таки это не он толкнул Марию Лангсет на столь отчаянный шаг, и, если это будет стоить ей жизни, Колд, безусловно, испытает и боль, и потрясение. Но это также облегчит и его прощание с Фенстадом. Пусть эта мысль была некрасива, но такова правда жизни…
