– Ничего подобного, – ответила она, – просто он…
– Тем лучше, тем лучше, дитя мое. Потому что я прямо скажу вам, этот человек – настоящий преступник. Он низвергнет нас в пучину порока.
– Вы несправедливы, отец мой, – сурово заметила Флоранс.
Она сама изумилась своим словам. Что толкнуло ее на защиту Квоты. Всеобщее повышение заработной платы? Исчезновение нищеты, о чем отец Эспосито скорбит так, словно у него вырвали сердце из груди?
– Но скажите, отец мой, разве это справедливо упрекать Квоту за то, что благодаря ему столько людей могут больше не мерзнуть, не голодать…
– Этого у меня и в мыслях не было! – возразил священник, подняв дрожащую руку. – Но что он дал взамен? Разве вы не заметили, во что превратились люди в нашей стране? Пресыщенные автоматы, обожравшиеся до тошноты, словно гуси, которых откармливают всевозможными радиоприемниками, холодильниками, мотоциклами, лодками, пианино, и, несмотря на это, погибающие от смертельной тоски и посему жаждущие, чтобы их подвергли новым пыткам.
– Знаете, отец мой, – пыталась еще сопротивляться Флоранс, – роскошь как женщина: она становится пыткой только для того, кому недоступна…
– …и еще, естественно, для того, кто вынужден ею владеть, не имея на то ни малейшего желания, – живо отозвался священник. – А сейчас уже никто ничего не желает. У каждого слишком много всего, и, несмотря на это, он должен покупать, покупать, покупать без конца. Так продолжаться не может. Нет, нет, не может.
На этот раз Флоранс не нашлась, что возразить. Они молчали, погруженные в свои мысли. Потом Флоранс сказала:
– Отец мой, приходите хоть завтра к нам в контору. Мы вместе обсудим все эти дела, может быть даже с Квотой.
И действительно, Флоранс приняла теперь твердое решение: она встретится с Квотой. У них будет серьезный, возможно даже резкий, возможно даже мучительный, разговор, но иного выхода нет – положение слишком опасное. Ибо отец Эспосито прав, прав по крайней мере в одном отношении, думала Флоранс, люди настолько пресытились всем, что у них нет больше никаких желаний, даже у тех, которые, подобно привратнику Эстебану, сами еще этого не осознали, не отдают себе в этом отчета, а посмотрите, как в день, выделенный для покупок, они носятся сломя голову по магазинам, мучительно пытаясь отыскать какую-нибудь вещь, которая еще может их прельстить. Зачем? Чтобы ее приобрести. Ведь они вынуждены покупать, иначе им понизят жалованье, а на что им столько денег? Для того чтобы покупать вещи, в которых они не нуждаются? Иными словами, покупая, они сохраняют свои высокие ставки, и это дает им возможность покупать, чтобы сохранить…
У Флоранс даже голова закружилась – так нелеп, так кошмарен был этот заколдованный круг. Она бросилась бежать. Она ворвалась в контору. Она спросила, здесь ли Квота. Она хочет его видеть. Немедленно. Пусть бросит все дела.
И все же она удивилась, когда он явился к ней почти сразу же, едва ему доложили о ее желании поговорить с ним. Казалось, он был счастлив увидеть Флоранс, во всяком случае если судить по вздернувшей уголки его губ радостной улыбке, которая так редко появлялась на этом тонком, бесстрастном лице. Зато Флоранс при виде Квоты сразу же заледенела. Этот дьявол в образе человека обладал даром убивать все чувства. Она уже сама не знала, ненавидит ли его, восхищается им, презирает или боится…
Однако Квота обеими руками сжал руку Флоранс – жест вообще ему несвойственный – и, задержав ее в своих ладонях, внимательно оглядел девушку.
– Европа пошла вам на пользу, – сказал он. – Вы чудесно выглядите.
Флоранс не нашлась, что ответить. Она осторожно высвободила руку. Ей не хотелось обижать его, но в то же время не хотелось быть излишне приветливой и дружески интимной. В первую минуту Квота как будто удивился ее сдержанности – видимо, он не ожидал такого приема. Потом чуть нахмурился, сморщил губы и криво усмехнулся:
– Что-нибудь случилось? Ну хотя бы поздоровайтесь со мной после двухлетней разлуки.
Флоранс улыбнулась и любезно сказала:
– Здравствуйте…
Она протянула ему руку, которую только что отняла, но тут же снова отняла ее. Потом она опять улыбнулась, как бы говоря: «Вы уж извините меня», тряхнула головой и опустила глаза.
– Да, – проговорила она, – случилось…
– Я надеялся, – сказал Квота, – что мы помиримся…
Она подняла голову, беспомощно развела руками, глубоко вздохнула и ничего не ответила. Молчал и Квота, потом проговорил:
– Н-да, ваше поведение не слишком ободряет…
Флоранс задумчиво поглядела на него.
– А вы полагаете, что мне хочется вас ободрить? – тихо спросила она.
Улыбка сошла с лица Квоты, но он, видимо, не обиделся. В его глазах сквозило любопытство, в котором были и укор и ирония.
– Неужели вас не учили в детстве говорить спасибо?
Но Флоранс не сдавалась.
– Спасибо? Да я ничем не обязана вам! – твердо возразила она.
– Вы – нет. Ну а дядя?
Флоранс с насмешливым пренебрежением поджала губы.
– Дядя Самюэль? Он или другой – это же чистая случайность. Просто он первый попался вам на пути, вот и все.
– Но это еще не причина быть неблагодарной.
– Пожалуй, да, – согласилась Флоранс.
Она готова была признать себя неправой, чтобы хоть немного обелить Квоту.
– Больше того, – продолжала она, – я рада отметить, что вы повсюду добились потрясающих успехов. Вот видите, я объективна. Ваши успехи еще поразительнее, чем я представляла себе, живя вдали. В первую очередь – высокие ставки. Взять хотя бы Эстебана – до вас он зарабатывал сто песо, а теперь, по его словам, получает три тысячи. Думаю, это правда.
Но Квота удивился ее удивлению: ведь ни для кого не секрет, сказал он, что благодаря ему в Хавароне, где раньше была самая низкая в мире заработная плата, сейчас она самая высокая. Даже выше, чем в Соединенных Штатах.
Пусть так, согласилась Флоранс, но такая высокая оплата труда связана со странными, мягко говоря, обязательствами… К чему они приводят, она смогла убедиться собственными глазами утром, так как сегодня пятница, нерабочий день, выделенный для еженедельных покупок. И Флоранс весьма живо нарисовала Квоте картину, которую своими глазами наблюдала: исступленно мечущиеся, обуреваемые страхом не выполнить норму покупок люди, толкотня, ажиотаж, человек с лодочным мотором, несчастный, изможденный Эспосито, слоняющийся словно тень среди монументов современной техники, которые разорили его самого и его столовую…
Квота даже бровью не повел. Он выслушал эту обвинительную речь с невозмутимым спокойствием. Когда она на секунду остановилась перевести дух, он спросил:
– Ну и что из этого?
– Неужели вы ни о чем не сожалеете? – воскликнула Флоранс. – И вы не чувствуете хоть капельку тревоги? Стыда? Угрызений совести?
Нет, Квота не производил впечатления человека, которого мучает хотя бы одно из этих чувств. В ответ он лишь изрек как бесспорную истину:
– Раз мы производим холодильники, мы должны их продавать.
– Но зачем тогда вы их производите?
– То есть как зачем?
– Ведь у всех уже есть холодильники и даже больше, чем надо! – крикнула Флоранс.
– Черт побери, да для того, чтобы их продавать.
Сказано это было с такой искренностью и простосердечием, что Флоранс на мгновение растерялась. Может, он смеется над ней? Нет, не похоже. Просто он действительно так думает. И так же думает Эстебан и другие покупатели, которых она видела, все тагуальпеки: по их мнению, все это проще простого и само собой очевидно. Какой ужас!
– Ну вот… – Флоранс удрученно вздохнула. – Вы даже не замечаете, что все это превратилось в бессмыслицу, в абсурд. И дядя Самюэль не замечает. И Каписта. Вы превратили Тагуальпу в страну каторжников…
Квота удивленно посмотрел на нее.
– Каторжников, приговоренных к принудительным покупкам, – уточнила Флоранс. – Я хочу понять наконец, в чем тут дело. – Она снова вздохнула. – Можно задать вам еще один вопрос? Даже если это ни к чему не ведет.
– Разумеется.
Флоранс помолчала немного, стараясь собраться с мыслями.
– Мне показалось вначале… – медленно проговорила она, – впрочем, так думают многие… даже утверждают, что это чем-то напоминает эксперимент Мао Цзэдуна… Так вот, мне показалось вначале, что вы руководствуетесь научными целями. Что вы хотели испытать преимущества вашего опыта на первых порах в такой маленькой стране, как Тагуальпа, а уж затем внедрять его и в другие страны. Это логично. И даже прозорливо. В общем, мы служили вам в качестве подопытных кроликов. Но теперь, когда ваш метод оправдал себя, – продолжала она взволнованно, – когда вы доказали – и доказали сотнями примеров, даже сверх надобности, – что с помощью вашего метода можно продать все, даже очки слепому и ботинки безногому… когда вы победили по всем статьям, что же, черт побери, вы хотите доказать еще? Зачем вы продолжаете свои эксперименты?
