Эл вел грузовик сосредоточенно и всем своим существом вслушивался в его ход, то и дело тревожно переводя взгляд с дороги на щиток приборов. Он был одно целое с машиной, его ухо улавливало глухие стуки, визг, покашливание, дребезг — все то, что грозило поломкой. Эл стал душой грузовика.
Бабка, сидевшая рядом с ним, спала, жалобно хныча во сне, потом вдруг открыла глаза, посмотрела вперед на дорогу и снова погрузилась в сон. А рядом с бабкой сидела мать, и ее рука, согнутая в локте и высунутая в окно кабины, покрывалась красноватым загаром на свирепом солнце. Мать тоже смотрела вперед, но глаза у нее были тусклые, и они не видели ни дороги, ни полей, ни заправочных станций, ни маленьких придорожных баров. Она не смотрела на то, мимо чего проезжал их «гудзон».
Эл поерзал на рваном сиденье и ослабил пальцы, лежавшие на штурвале руля. Он вздохнул.
— Тарахтит здорово, да, я думаю, ничего — не сдаст. А вот если придется брать подъемы с таким грузом, тогда просто и не знаю, что будет. Ма, а холмы нам повстречаются?
Мать медленно повернулась к нему, и взгляд у нее ожил.
— По-моему, должны повстречаться, — ответила она. — Я хоть и не знаю наверное, но как будто говорили, что и холмы есть и горы. Высокие горы.
Бабка протяжно застонала во сне.
Эл сказал:
— На первом же подъеме расплавим подшипники. Надо бы кое-что сбросить. Может, не стоило нам брать этого проповедника?
— Ты еще не раз порадуешься, что мы его взяли, — сказала мать. — Этот проповедник поможет нам. — Она снова перевела глаза на поблескивающую дорогу.
Эл правил одной рукой, другая лежала на вздрагивающем рычаге переключения скоростей. Он хотел сказать что-то и, не решаясь, пошевелил губами, прежде чем выговорить вслух.
— Ма… — Она медленно повернула к нему голову, чуть покачиваясь в такт движения машины. — Ма, а ты не боишься? Тебе не страшно ехать на новое место?
Глаза у нее стали задумчивые и мягкие.
— Немножко страшно, — ответила она. — Только это даже не страх. Я жду. Когда стрясется беда и надо будет что-нибудь делать, — я все сделаю.
— А таких мыслей у тебя нет: вот приедем мы, как там все окажется? Может, гораздо хуже, чем мы думаем?
— Нет, — быстро ответила она. — Нет. Так не годится. Мне нельзя так думать. Это не по силам — будто не одной жизнью живешь, а сразу несколькими. Смолоду кажется, что тебя хватит на тысячу жизней, а на самом-то деле дай бог одну прожить. Мне это не по силам. Ты молодой, ты смотри вперед, а я… у меня сейчас только дорога перед глазами. Да вот еще думаю, скоро ли проголодаются, скоро ли спросят свиных костей. — Лицо у нее словно окаменело. — Хватит с меня. Больше я ничего не могу. А задумаюсь, вам от этого хуже будет. Вы все тем и держитесь, что я о своем деле пекусь.
Бабка громко зевнула, открыла глаза и с оторопелым видом оглянулась по сторонам.
— Мне слезть надо, слава господу, — сказала она.
— Сейчас подъедем к кустикам, — сказал Эл. — Вон уж недалеко.
— Какие там кустики. Говорю, мне надо слезть. — И она захныкала. — Слезть хочу, слезть.
Эл прибавил газу и, подъехав к низкому кустарнику, резко затормозил. Мать открыла дверцу, помогла беспомощно засуетившейся старухе вылезти из машины и провела ее за куст. И когда бабка присела на корточки, мать стала рядом, поддерживая ее, чтобы она не упала.
Наверху тоже зашевелились. Лица у них были красные, обожженные солнцем, от которого некуда было спрятаться. Том, Кэйси, Ной и дядя Джон с трудом спрыгнули вниз. Руфь и Уинфилд перелезли через борта и кинулись в кусты. Конни осторожно снял с машины Розу Сарона. Дед проснулся и высунул голову из-под брезента, но глаза у него были пьяные, слезящиеся, взгляд все еще бессмысленный. Он смотрел по сторонам, вряд ли узнавая окружающих.
Том крикнул ему:
— Дед, хочешь слезть?
Старческие глаза равнодушно остановились на его лице.
— Нет, — сказал он. На миг в этих глазах вспыхнула злоба. — Говорю, не поеду. Останусь, как Мьюли. — И он снова потерял всякий интерес к происходящему. Мать помогла бабке одолеть дорожную насыпь и подвела ее к грузовику.
— Том, — сказала она. — Под брезентом, в самом заду, сковорода с костями. Достань ее. Надо закусить. — Том достал сковороду и обнес всех по очереди. И семья, стоя у дороги, принялась обкусывать с костей поджаристое мясо.
— Хорошо, что хоть это с собой взяли, — сказал отец. — У меня ноги как деревянные, ступить трудно. А где вода?
— Разве не у вас там? — спросила мать. — Я целый кувшин налила.
Отец стал на нижнюю планку и заглянул под брезент.
— Здесь нет. Должно быть, забыли.
Всех немедленно обуяла жажда. Уинфилд захныкал:
— Пить хочу. Я хочу пить.
Мужчины облизнули губы, почувствовав вдруг, что им тоже захотелось пить. Всем стало не по себе.
Эл сказал, чтобы как-то рассеять тревогу:
— Воду достанем на первой же станции. Кстати и горючее надо пополнить.
Верхние пассажиры взобрались по бортам на свои места; мать помогла бабке влезть в кабину и села рядом с ней. Эл включил зажигание, и машина тронулась.
Двадцать пять миль от Касла до Падена, а солнце уже клонилось к западу. Пробка радиатора начинала подскакивать, из-под нее струйками выбивался пар. Не доезжая нескольких миль до Падена, остановились у заправочной станции с двумя бензиновыми колонками; перед изгородью был водопроводный кран с длинным шлангом. Эл подвел туда грузовик. Со стула позади колонок поднялся толстяк с красным от загара лицом и такими же красными руками и пошел к ним навстречу. На нем были вельветовые брюки, рубашка с короткими рукавами, поверх нее помочи; на голове — серебристого цвета картонный шлем, защищающий от солнца. Пот мелким бисером выступал у него на носу и под глазами и стекал по складкам шеи. Он шел, воинственно и строго поглядывая на грузовик.
— Хотите купить что-нибудь? Бензин, части?
Эл уже вылез из кабины и кончиками пальцев отвинчивал пробку радиатора, то и дело отдергивая руку, чтобы не обжечься паром.
— Мы возьмем бензину, мистер.
— Платить есть чем?
— А как же. Вы что думаете, мы попрошайничаем?
Толстяк сразу смягчился.
— Ну, тогда все в порядке. Наливайте воду. — И поспешил объяснить: — Сейчас столько всякого народу проезжает, — остановятся, нальют воды, напачкают в уборной да еще украдут что-нибудь, а купить ничего не купят. Не на что — денег нет. Клянчат, дай им хоть галлон бензина, чтобы с места сдвинуться.
Том, рассерженный, спрыгнул на землю и подошел к толстяку.
— Мы на даровщинку не рассчитываем, — злобно сказал он. — Ты что это нас обнюхиваешь? Мы у тебя клянчить не собираемся.
— Да нет, я ничего, — заторопился толстяк. Рубашка у него взмокла от пота. — Наливайте воду, а если уборная понадобится, вон она.
Уинфилд схватил шланг. Он сделал несколько глотков, потом подставил под струю голову и лицо и отскочил в сторону весь мокрый.
— Совсем теплая, — сказал он.
— Что у нас в стране делается, просто не знаю, — продолжал толстяк. Он уже нашел другую тему для жалоб и оставил Джоудов в покое. — Каждый день проходит машин пятьдесят — шестьдесят, народ подается на Запад, с ребятишками едут, со всем своим скарбом. И куда их несет? Что они там будут делать?
— Туда же, куда и нас, — сказал Том. — Едут на новые места. Ведь где-то надо жить. Вот и все.
— Не знаю, что у нас в стране делается, просто не знаю. Вот я стараюсь держаться кое-как. А думаешь, большие новые машины здесь останавливаются? Держи карман шире! Они идут дальше, в город, к желтым заправочным станциям, которые все принадлежат одной компании. Хорошим машинам у таких лачуг, как моя, делать нечего. Сюда подъезжает большей частью безденежная публика.
Эл отвинтил пробку, и струя пара поддала ее кверху, а в радиаторе послышалось негромкое бульканье. Истомившаяся собака робко подползла к самому борту машины и заскулила, глядя вниз на воду. Дядя Джон стал на нижнюю планку и снял ее оттуда за шиворот. Собака сделала задеревеневшими ногами несколько неуверенных шагов, потом подбежала к водопроводному крану и стала лакать из лужи. По шоссе, поблескивая на слепящем солнце, вихрем проносились машины, и поднятый ими горячий ветер долетал до заправочной станции. Эл налил воды в радиатор.
— Не то, что мне непременно подавай богатых клиентов, — продолжал толстяк. — Я всякому рад. Но те, что заезжают, горючее либо клянчат, либо выменивают. Хотите, покажу, сколько у меня накопилось всякого хлама? Все выменял на бензин и на масло. Кровати, детские коляски, кастрюли, сковороды. Одно семейство дало куклу за галлон бензина. А что я со всем этим буду делать, лавочку, что ли, открывать, торговать старьем? Один за галлон бензина башмаки с себя снимал. Да стоит захотеть, и не то получишь, только я… — Он не договорил, взглянув на мать.
Джим Кэйси смочил себе волосы, и по его высокому лбу все еще бежали капельки воды, его жилистая шея была мокрая, рубашка мокрая. Он подошел и стал рядом с Томом.
