— В следующий раз непременно позову тебя, — обещает Джон и продолжает: — Но материю и другие вещи мы не стали резать: очень маленькие лоскутки получаются. Может быть, будет лучше, если мы вместе решим, кому больше всех нужна новая камлейка? Тому и дадим целиком, чтобы не резать.
— Верно говоришь, — замечает Орво.
— Тогда пойдем к нам в ярангу, посмотрим, что кому отдать, — предлагает Джон.
— Ладно, — соглашается Орво и спрашивает: — А можно помыть нам руки в твоей моечной лоханке? А то они у нас больно грязные.
— Конечно, — отвечает Джон. — У меня теперь даже мыло есть!
Пыльмау уже приготовила чайник, и на низеньком столике, придвинутом к бревну-изголовью, стоят кружки и чашки. На большом деревянном блюде горкой сложены только что испеченные на нерпичьем жиру лепешки.
Джон наливает в умывальник воды и подает Армолю кусок мыла. Кусок белого, никогда доселе не виданного вещества скользит в руках, и Армоль хихикает так, словно его кто-то щекочет:
— Как живой! Убежать хочет! Не привык еще к чукотским рукам. Дикий…
Под руководством Орво он намыливает руки и усердно трет их.
Старик советует заодно вымыть и лицо.
— А белый зверек не укусит? — спрашивает Армоль, показывая на мыло.
— Сначала сделай пену на ладонях, намажь лицо, потри и смой, — говорит Орво.
Армоль делает все так, как сказал старик. Аккуратно размазав мыльную пену по лицу, он вдруг испускает истошный крик:
— И-и-и! Кусается! В глаза вцепился!
Армоль мечется по чоттагину, сбивая расставленные китовые позвонки и натыкаясь на столбы, держащие свод яранги.
— И-и! — кричит он. — Глаза ест!
Орво ловит Армоля и силой подводит обратно к умывальнику.
— Смой как следует пену — все пройдет! — говорит он. — Промой глаза хорошенько.
Пока Армоль носился по яранге, Пыльмау звонко хохотала. Не удержались от смеха и Джон, и Орво.
Когда Армоль смыл мыло и резь в глазах утихла, он обрел былую самоуверенность и сердито огляделся.
— Что смеешься! — ворчит он на Пыльмау. — Тебя бы так!
— И у меня такое было, пока Сон не научил, — дружелюбно отвечает Пыльмау.
Мужчины усаживаются за коротконогий столик, и Джон предлагает:
— Может быть, сначала выпьем дурной веселящей воды?
Армоль и Орво переглядываются.
— Пропустить немного можно, — решает Орво.
Пыльмау приносит бутылку, и Джон разливает водку по чашкам.
— Мау, можешь выпить с нами? — Джон протягивает ей чашку.
— Не буду, — качает она головой. — Вы пейте, а я не стану мешать мужскому разговору.
Пыльмау уходит, и в чоттагине остаются одни мужчины.
Джон хозяйничает за столом, разливает чай, предлагает гостям отведать лепешки на нерпичьем жиру. Вытянув губы трубочкой, гости с шумом пьют чай. Выждав некоторое время, Джон обращается к ним:
— Друзья, я бы хотел посоветоваться с вами…
— Мы слушаем тебя, Сон, — отвечает Орво.
— Я хочу жениться на Пыльмау…
Удивленные таким заявлением, Орво и Армоль словно по команде ставят чашки на столик.
— Да, я хочу жениться на Пыльмау и усыновить Яко, — продолжает Джон, — но не знаю, как это сделать…
Армоль и Орво недоуменно переглядываются. Армоль, заикаясь от смущения, спрашивает:
— Ты что же, хочешь, чтобы мы тебя научили, как это сделать?
— Вот именно! — восклицает Джон, обрадованный тем, что его так легко и быстро поняли.
— Я тебя уважаю, Сон, — растерянно говорит Орво, — но я уже не гожусь, разве вот Армоль сможет.
Армоль растерянно смотрит на Джона и напрямик спрашивает:
— А чья вина — твоя или ее?
— Вины никакой нет, — отвечает Джон. — Пыльмау согласна… По правде говоря, мы уже с ней живем, как муж с женой, еще с того дня, как мы вернулись с Берингова пролива. Спим в одном пологе, на одной постели…
— Ну! — нетерпеливо прерывает его Армоль. — А дальше?
— А дальше вот что: говорит она, что у нас будет ребенок. Я, конечно, очень рад, но ребенку нужен отец, а Пыльмау — настоящий муж.
— Ничего я не понимаю, — говорит Армоль, обращаясь к Орво.
— Я тоже, — пожимает плечами Орво и спрашивает Джона:
— Ребенок, который будет, — твой?
— А чей же еще? Конечно, мой. Тут уж и сомневаться нечего, — отвечает Джон.
— Какая же еще женитьба тебе нужна, когда ты и так уже женат, — разводит руками Орво.
— Вы меня, видно, не так поняли, — смущенно говорит Джон. — Дело в том, что у белых людей мужчина и женщина считаются женатыми лишь тогда, когда они предстают перед священником…
— Священник — это у белых людей шаман, который может общаться с богом, — поясняет Армолю Орво.
— Или если они записываются в особую книгу у самого главного человека в селении, — говорит Джон, — это считается за самое важное.
— Не знаю, не понимаю, — мотает головой Армоль. — Мне в женитьбе важно совсем другое. То, отчего дети бывают. Я так думаю, Сон, ты давно женат на Пыльмау, еще с того дня, как мы вернулись с Берингова пролива, если я тебя верно понял. А то, что у нас нет человека, который может общаться с богом белых людей, и книги, и даже главного человека в селении, — тут уж мы тебе никак не поможем.
— Сон, если ты решил жить по нашим обычаям, такты уже женился, — заключает Орво. — Больше ничего не надо.
— Правда? — обрадованно восклицает Джон.
— А как же иначе? — отвечает Орво.
— Значит, я могу называть Пыльмау своей женой?
— Давно можешь, — говорит Армоль и сам наливает в чашки водку.
Джон показал подарки, присланные русским капитаном. Орво и Армоль одобрили, как Джон разделил их. Посудив-порядив, ткань решили отдать в семью Гувата, который долго болел.
Три матросские фланелевые рубахи Орво посоветовал Джону оставить себе, однако Джон с этим не согласился и подарил их Тнарату, Орво и Армолю.
— Все нужное, — сокрушенно произнес Орво, оглядывая подарки. — Нам надо и подвесной мотор, и новые винчестеры, патроны. Хорошо бы достать и деревянный вельбот. Очень хорошо на нем во льдах плавать. Но стоит дорого. Наверное, надо три двадцатки моржовых клыков или ус с целого кита отдать… — Он обратился к Армолю: — А ты вот говоришь, что можно обойтись безо всего этого и жить по древним правилам и со старинными орудиями. Согласился бы ты сегодня выйти в море с одним копьем или луком со стрелами?
— Будем надеяться, что сумеем купить и вельбот, и подвесной мотор, — сказал Джон и спросил Орво: — А платят чукчи какую-нибудь дань русскому правительству?
— Кто хочет, тот и платит, — небрежно ответил Орво.
— Как? — не понял Джон.
— По доброй воле у нас платят дань, — пояснил Орво. — Это как бы подарок Солнечному Владыке — Русскому царю.
— Очень интересно! — удивленно произнес Джон.
— Ничего интересного, — заметил Орво. — Отдают всякую дрянь, ненужную в хозяйстве.
Когда разносили подарки, в каждой яранге Орво, Армоля и Джона встречали с радостью и старались угостить. Люди жили по-разному. Были и вовсе бедняки, У которых покрышки яранг были рваные, а пологи представляли собой полусгнившие лохмотья оленьих шкур.
В одной яранге жили два старика. Полуослепшие и грязные, они ползали в зловонном и грязном чоттагине. Посреди стояла деревянная лохань, из которой одновременно ели собаки и старики.
Вопросительно взглянув на Орво, Джон заметил смущение на его лице и спросил:
— Разве нет никого, кто бы мог помочь этим несчастным?
— У них нет родни, — сказал Орво. — Сердобольные люди приносят им еду, иногда прибирают в яранге.
Уже на улице, по дороге в другую ярангу, Орво сказал:
— Им давно надо уходить за облака. У нас такой обычай: если человек уже не может прокормить себя или начинает приносить меньше, чем стоит его жизнь, он по своей доброй воле уходит за облака. Но у Мутчина и Эленеут вышло так, что сыновья их, которые могли помочь им уйти в другой мир, уже умерли. Теперь некому совершить обряд, и старики будут маяться, пока не угаснут.
— Как жестока жизнь! — не сдержался Джон.
— Да, — согласился Орво. — Не повезло старикам. Были бы живы сыновья, они бы не мучились и уже жили в ином мире.
Снег выпал неожиданно. Три дня кряду лил беспрерывный мелкий дождик, а в одно утро вдруг превратился в снегопад. Сначала снежинки таяли на черной земле, но их было так много, что к полудню земля была покрыта пушистым снежным ковром, и Энмын с побелевшими ярангами и холмиками мясных ям неожиданно обрел праздничный веселый облик.
Ранним утром Яко разбил ковшиком лед в ведре и удивленно произнес:
— Затвердела вода!
А отяжелевшая Пыльмау сказала:
— Зима пришла.
16
По первому снегу Джон начал учиться управлять упряжкой. За лето собаки разжирели и обленились. Некоторые вообще забыли дорогу к дому, и их приходилось разыскивать по всему селению. Дело осложнялось еще и тем, что Джон их не знал «в лицо», и Пыльмау бегала вместе с ним в поисках.
