Так что ничего нет удивительного, что всенародный интерес, подпитываемый неугомонной, наредкость предприимчивой прессой, поднялся до такой точки, что, кажется, уж дальше некуда. Но бегство с Вертер-роуд июньским утром еще невероятно подстегнуло этот интерес. Разумеется, задернутые шторы все вскорости разоблачили, ищейки из воскресных газет обнюхивали все платформы и все вокзалы Лондона. Исчезновенье Прайама, надо сказать, сильно подмочило репутацию мистера Оксфорда, особенно, когда усилия ищеек не увенчались успехом и Прайам упорствовал в своей невидимости. Если вы честный человек, — зачем же вам бежать от взора публики, тем более ночью? От этого вопроса оставался всего один шаг к неумолимому выводу, что линия защиты мистера Оксфорда слишком фантастична, и кто же ей поверит? Разумеется, газеты, твердя, что дело sub judice[21], а потому они ничего не вправе разглашать, много раз его обсасывали и мусолили; теперь же они дружно приступились снова, призвав в присяжные все общество. И за три дня Прайам стал бесспорным преступником, преступником, бежавшим от правосудия. Что толку было бы доказывать, что он всего-то навсего свидетель, свидетель, вызванный для дачи показаний! Он преступил неписанный закон Английской конституции о том, что лицо, замешанное в знаменитое судебное разбирательство, принадлежит отныне не себе, но нации. Он не имел права собой распоряжаться. Тайком обретя укромность, он просто-напросто ограбил печать и публику, лишив неотторжимых прав!
И кто же будет отрицать после этого, что он двоеженец?
Уже поговаривали, что он на пути в Южную Америку. И общество жадно вникало в статьи особых специалистов по договорам об экстрадиции с Бразилией, Аргентиной, Эквадором, Чили, Парагваем и Уругваем.
Викарии Мэтью и Генри проповедовали в ломящихся от паствы храмах Патни и Бермондси, и проповеди их дословно перепечатывали «Голос Христианина», «Святое дополнение» и прочие светильники прогресса.
И постепенно нос Англии все ниже склонялся над утренней газетой. И повсюду, от острова Уайт до Хексема, кофий остывал и делался прямо-таки несъедобным бекон, пока проглатывались последние новости. И то сказать — он обещал быть потрясающим, этот процесс Уитта против Парфиттов. Из-за таких процессов только и стоит жить, только такие процессы и могут примирить человека с этим нашим кошмарным английским климатом. И вот настал день слушания дела, и те вечерние газеты, которые выходят в девять часов утра, оповестили, что Генри Лик (или Прайам Фарл, это уж кому как больше нравится) с супругой (или сожительницей и добровольной жертвой) воротились на Вертер-роуд. И Англия затаила дух, и даже Шотландия притихла в ожиданьи; Ирландия — та шелохнулась в своем кельтском сне.
Упоминание о двух родинках
Театр, в котором разыгрывалась волнующая драма «Уитт против Парфиттов», не имел обычных прелестей современного места развлеченья. Слишком высокий по собственной длине и ширине; скудно освещенный; зимой промозглый, а летом душный из-за отсутствия всякой вентиляции. Попади такой зал на глаза совету графства, и сразу бы его забраковали, объявив опасным в рассуждении пожара, ибо коридоры были узки, а выходы витиеваты, как в средние века. Сцены не имелось, отсутствовала рампа, и стулья были простые, деревянные, — все, кроме одного.
Единственное это сиденье занимал главный актер — в потешном парике и блистательном малиновом костюме. Судья он был вовсе недурной, однако же ошибся в выборе профессии; редкостный талант его к третьеразрядным шуткам принес бы ему целое состояние в мире музыкальной комедии. Впрочем, как сказать — он получал сто фунтов в неделю жалования; а лучшие комедианты зарабатывали меньше. Он помещался посреди двойного ряда модных шляпок, а за шляпками скрывались лица четырнадцати приятельниц и родственниц. Шляпки эти играли роль украшенья, гарнира, что ли. Главный актер пытался вести себя как бы во власти заблужденья, будто он сияет в своей славе один одинешенек, — но тщетно.
Было еще четверо ведущих актеров: мистер Пеннингтон, к.а.[22], мистер Водри, к.а., со стороны истца, и мистер Касс, к. а., и мистер Крепитюд, к. а. со стороны ответчика. Эти актеры были звезды в своей профессии, как бы менее блистательные, а на самом-то деле даже и поярче, чем исполнитель в малиновом костюме. Парики были у них качеством похуже, и невидные костюмы; но их это ничуть не занимало, ибо, если он получал сотню в неделю, они получали сотню в день. Трое второстепенных исполнителей получали в день по десяти гиней; один имел поручение приглядывать за делом — от самого епископа и от капитула аббатства, ибо, принадлежа к братству христиан, а потому терзаясь и ужасаясь из-за косвенного допущения ответчика, что якобы они у себя погребли лакея, епископ и капитул решились ни под каким видом не допускать эксгумации. Статистами, роль которых состояла в том, чтобы шептаться между собою и с артистами, были поверенные, секретари поверенных; и совместные их усилия оценивались в сто пятьдесят фунтов в день. Двенадцать достойнейших мужей на скамье присяжных получали совокупно примерно такую сумму, которая позволила бы королевскому адвокату безбедно продержаться в живых в течение целых пяти минут. Общие расходы предприятия составляли таким образом шесть, не то семь сотен фунтов в день. Предварительные же затраты исчислялись в тысячах. И все бы, все прекрасно окупилось, будь для представления нанят, скажем, Ковент Гарден и ложи продавались бы, как на Тетраццини[23] и Карузо, но в нелепом зале, как ни был он набит до самых до опасных своих дверей, убытки, конечно, могли быть прямо роковые. К счастью, делу оказывалась поддержка не только со стороны государства, но и со стороны двух богачей-капиталистов, Уиттни Си Уитта и мистера Оксфорда; а потому устроители вполне могли благородно пренебречь презренными финансовыми соображениями и спокойно предоставить исполнителям вольно предаваться искусству для искусства.
Открывая слушание, мистер Пеннингтон, к а., мгновенно представил доказательства своего редкого исполнительского дара. Начал он спокойно, по-домашнему, обращаясь к присяжным, как к друзьям детства, а к судье, как к сообразительному родному дядюшке, и в самых простых, доходчивых словах поведал о том, что истец, мистер Уиттни Си Уитт, требует с ответчика семьдесят две тысячи фунтов, то есть сумму, заплаченную им за никчемные поделки, подсунутые почтенному и близорукому истцу в качестве шедевров. Мистер Пеннингтон поведал о жизни и смерти великого художника Прайама Фарла, о торжественном его погребении и скорби всего мира. Он поподробнее остановился на гении Прайама Фарла и на доверчивой натуре истца. Далее он задался вопросом, кто мог бы осуждать истца за то, что он поверил в честность фирмы с таким безупречным именем, как Парфитты. Затем он рассказал, как по случайности, по штемпелю на задней стороне холста, вдруг обнаружилось, что те картины, которые, как утверждалось, принадлежали кисти Прайама Фарла, писались уже после его кончины.
И он продолжил, не меняя тона:
— Объяснение тут проще простого. Прайам Фарл, оказывается, вовсе и не умер. Умер его лакей. Совершенно естественно, более чем натурально, великий гений Прайам Фарл решает провести всю оставшуюся жизнь простым лакеем. Всех он обманул: доктора, кузена своего Дункана Фарла, власти, епископа и капитул Вестминстерского аббатства — словом, всех на свете! В качестве Генри Лика он женится, в качестве Генри Лика снова принимается за живопись — в Патни; за таковым занятием он проводит несколько лет, ни в ком решительно не возбуждая ни малейших подозрений. И вдруг, — по странному совпадению, сразу же после того, как мой доверитель пригрозил ответчику судом, — он открывает свое истинное лицо, как Прайам Фарл. Вот такое простейшее, достовернейшее объяснение, — проговорил мистер Пеннингтон, к. а. и прибавил, — каковое сейчас представит вам на рассмотрение ответчик. Конечно вас, людей бывалых, многоопытных, оно тотчас же убедит. Вы не станете же отрицать, что подобное то и дело происходит, что это вещи повседневные, привычные, на каждом шагу встречаются. Мне пожалуй, даже стыдно, что вот стою тут перед вами и тщусь опровергнуть историю, столь правдоподобную, столь убедительную. Чувствую, что дело мое почти пропащее. Однако, делать нечего, я уж попытаюсь.
И так далее, в том же духе.
То было одно из грандиознейших его свершений в области иронии, которую так любят присяжные заседатели. И в публике решили, что дело, считай, решено.
После того, как мистер Уиттни Си Уитт и секретарь его наполнили весь зал гнусавым отзвуком Нью-Йорка (сдержанная ярость престарелого Уитта произвела сильное впечатление), была вызвана свидетельница миссис Лик. Ее под обе руки поддерживали два викария, однако им не удалось сдержать ее рыданий под мощный оклик пристава. Она заявила о своем браке.
