— Ты, наверное, будешь жить в Лондоне?
— Наверное, — ответила она.
Нет, невозможно было примириться с тем, что ее никто нигде не ждет и что нет никакой разницы, где ей доведется жить. Тут ей вспомнился мистер Галлахер. Она позавидовала наивной радости, с которой он спешил в родные края, растроганно и чуть насмешливо припомнила, как он расписывал дом, где будет жить, жену, которую туда введет, — воображение его при этом разыгралось не на шутку. Ее друзья в Иокогаме, которым она доверила свою тайну — намерение получить развод, утешали ее, говорили, что она вскоре снова выйдет замуж. Но ее не очень прельщала возможность еще раз оказаться в положении, в котором она однажды испытала такое горе, да и потом любой мужчина трижды подумает, прежде чем предложит руку и сердце сорокалетней женщине. Вот и Галлахер мечтал жениться на статной молодой девице.
— А что это нигде не видно мистера Галлахера? — спросила она у безучастного Линселла.
— Как, вы не знаете? Он болен.
— Бедняга, что же с ним случилось?
— У него икота.
Миссис Хэмлин засмеялась:
— Ну, это не такая страшная болезнь.
— Доктор очень встревожен. Чего он только ни пробовал, ничего не помогает!
— Как странно!
Она тут же забыла об этом разговоре. Но, встретив на следующее утро доктора, осведомилась, как поправляется здоровье мистера Галлахера. И с удивлением увидела, как омрачилась его веселая мальчишеская физиономия, как явно проступило на ней выражение растерянности:
— Боюсь, ему довольно плохо, бедолаге.
— Из-за икоты? — воскликнула она, не веря собственным ушам: ну как было принять всерьез такое легкое недомогание?
— Понимаете, он ничего не может проглотить, не может спать, и это страшно истощает. Я перепробовал все, что сумел придумать, — он замялся. — Если я с этим не справлюсь, не знаю, что и будет.
Миссис Хэмлин стало страшно.
— Но он ведь такой крепкий, энергичный!
— Вы бы сейчас на него посмотрели.
— А можно? Он не будет возражать, если я его проведаю?
— Пойдемте вместе.
Галлахера перевели из каюты в лазарет, подходя к которому, они услышали громкую икоту. Звуки эти, обычно сопровождающие опьянение, вызывали невольную усмешку, но, когда миссис Хэмлин взглянула на Галлахера, она ужаснулась. Он страшно исхудал, кожа на шее висела крупными складками, загар не скрывал бледности, глаза ввалились, и взгляд, прежде блиставший смехом и весельем, был усталым, измученным. Его большое тело непрестанно сотрясалось от икоты, в которой уже не было ничего забавного, скорее что-то ужасное, зловещее — миссис Хэмлин сама не знала почему. Галлахер улыбнулся посетителям.
— Как обидно, что я застаю вас в таком положении! — сказала она.
— Ничего, от этого я не помру, — торопливо выдохнул он. — В лучшем виде доберусь до зеленых берегов Ирландии.
У его койки сидел какой-то человек, который встал при виде посетителей.
— Это мистер Прайс, — представил его доктор. — Он служил механизатором на плантациях у мистера Галлахера.
Миссис Хэмлин кивнула в знак приветствия. Надо думать, это и был тот самый пассажир второго класса, которого упоминал Галлахер на собрании, где обсуждался рождественский бал. То был очень крепкий коротышка с лицом приятным и нагловатым; держался он весьма самоуверенно.
— Рады, что едете домой? — обратилась к нему миссис Хэмлин.
— Да уж не без того, леди, — последовал ответ.
Этих нескольких сказанных им слов оказалось достаточно, чтобы признать в нем кокни, и, вспомнив этот хорошо знакомый ей тип людей — разумных, жизнерадостных, неунывающих, она сразу потеплела к Прайсу.
— Вы ведь не ирландец?
— Только не я, мисс. Мы лондонские, и я, скажу вам, рад буду очутиться дома.
Миссис Хэмлин никогда не обижалась на обращение «мисс».
— Ну, я пошел, сэр, — обратился Прайс к Галлахеру и сделал рукой такое движение, словно хотел снять воображаемый картуз.
Миссис Хэмлин справилась у больного, не может ли чем-нибудь быть ему полезна, и минуты через две вышла, оставив его с доктором. Коротышка-кокни поджидал ее у дверей:
— Можно вас на пару слов, мисс?
— Ради Бога.
Лазарет был расположен в кормовой части судна; опершись на поручни, они смотрели на нижнюю палубу, где ласкары и стюарды отдыхали после дежурства, растянувшись на задраенных люках.
— Не знаю, как начать, — проговорил неуверенно Прайс, чье оживленное, легко морщившееся личико странно переменилось, посерьезнев. — Я у мистера Галлахера прослужил четыре года как один день, и лучшего джентльмена еще не было под солнцем. — Он снова заколебался, потом сказал: — Не по нутру мне это все, говоря по совести.
— Что не по нутру?
— Так вот, скажу вам, ему крышка, а доктор не хочет брать в толк. Я говорил ему, а он только отмахивается.
— Ну, не унывайте, мистер Прайс. Доктор наш, конечно, человек молодой, но, по-моему, толковый, а икота — это не смертельно, сами знаете. Вот увидите, через денек-другой мистер Галлахер придет в себя.
— Вы знаете, когда все это началось? Как только берег скрылся из виду. Она же сказала, не видать ему родной земли.
Миссис Хэмлин обернулась к нему и посмотрела в лицо. Он был ниже ее дюйма на три, не меньше.
— Что вы имеете в виду?
— По мне, как есть на него напустили порчу, если вы понимаете, что я хочу сказать. От медицины ему не будет проку. Вы этих малайских женщин не знаете, как я.
На мгновение миссис Хэмлин стало страшно, и потому она передернула в ответ плечами и засмеялась:
— Полноте, мистер Прайс, это же дикость.
— Вот-вот, и вы туда же. Как доктор. Попомните мои слова, он помрет, прежде чем мы завидим берег.
Он был так серьезен, что миссис Хэмлин, томимая каким-то смутным беспокойством, поневоле ощутила силу его слов.
— Но кому понадобилось напускать чары на мистера Галлахера? — стала она расспрашивать Прайса.
— Ну, леди это затруднительно растолковать.
— Нет уж, пожалуйста, скажите.
На лице его изобразилось такое смущение, что в другое время миссис Хэмлин не удержалась бы от смеха.
— Мистер Галлахер долго жил в глуши, если вы понимаете, что я хочу сказать, а это одинокое житье. Ну, вы же знаете, что за народ мужчины, мисс.
— Я двадцать лет была замужем, — отозвалась она с улыбкой.
— Виноват, мэм. И дело тут такое, что он жил с одной малайской девушкой. Не знаю сколько — может, десять, может, двенадцать лет. Когда он надумал ехать домой насовсем, она ему и слова не сказала. Просто села и сидела. Он ждал, что она поднимет шум, а она ни слова. Само собой, он о ней подумал, купил ей домик небольшой, устроил, чтобы каждый месяц она что-то получала. Не поскупился, нет, это уж можете поверить, да и знала она всегда, что он когда-нибудь уедет. Она ни плакала, ни что-нибудь еще такое. Когда он уложился и отправлял багаж, она просто сидела и смотрела, как увозят вещи. И когда он продал мебель одному чинку[33] она и рта не раскрыла. Он бы ей ни в чем не отказал, что бы она ни попросила. Ну, а когда пора было уже уходить из дому, чтобы вовремя добраться до парохода, она все так же сидела на ступеньках бунгало, просто, знаете ли, сидела и смотрела, ни звука не проронила. Он хотел с ней попрощаться, как водится, но, поверите ли, она даже не шелохнулась. «Ты разве со мной не попрощаешься?»— спросил он. И тут что-то эдакое чудное, диковинное мелькнуло у нее в глазах. И знаете ли, что она сказала? «Ты иди», — у них, у этих местных, несуразная такая манера выражаться, не как у нас у всех. Так вот, она сказала: «Ты иди, но говорю тебе, никогда тебе не бывать в твоей стране. Когда земля скроется в море, смерть придет за тобой, и, прежде чем те, что едут с тобой, снова увидят землю, смерть заберет тебя». Меня аж передернуло.
— А мистер Галлахер что на это?
— Да что там, вы же его знаете. Засмеялся только: «Всегда бодра и весела», — вскочил в машину, и мы покатили.
Миссис Хэмлин представилась залитая солнцем белая дорога, которая бежит между каучуковыми плантациями, между ровными рядами аккуратно подстриженных зеленых деревьев, окутанных безмолвием, потом взмывает в гору и стремится вниз в густые заросли джунглей. Машина с белыми людьми и отчаянным водителем-малайцем несется все дальше и дальше, мимо малайских хижин, уединенных, молчаливых, отступивших от дороги в тень кокосовых деревьев, мимо оживленных деревень, мимо рыночных площадей, заполненных малорослым, смуглым, изящным народом в пестрых саронгах. К вечеру они добираются до чистенького современного городка, где есть клубы, площадки для гольфа, сверкающие чистотой, ухоженные придорожные гостиницы, белое население, вокзал, откуда двое путешественников могут уехать в Сингапур. А на ступеньках бунгало — пустующего, пока не явился новый хозяин, сидит женщина и не сводя глаз смотрит на дорогу, на которой рокочет, а потом скрывается из виду машина, смотрит, пока дорогу не поглощает ночная тьма.
