— Кто ты? — У Гойи хватило сил только на этот короткий вопрос, потому что к языку его, казалось, была привязана живая ворона. — Кто ты? Кто ты? — умоляюще повторял художник, едва ворочая языком, потому что ворона начала хлопать крыльями.
Тут чудовище из сна перестало душить его и сказало:
— Я твоя душа. Неужели ты не узнал меня?
В ужасе, что его опять будут душить, Гойя двинул чудовищу в ухо и попытался очнуться от сна, но ему пришлось там еще ненадолго задержаться, потому что началось нечто странное и он, как художник, должен был непременно это видеть. Дело в том, что Гойя и во сне оставался художником, он смотрел как художник, хотя во сне жмурился и оттого почти ничего не видел. Итак, когда он отразил нападение этой нечисти, которая (обманывая?) представилась его душой, она повернулась, чтобы убраться восвояси, и тут Гойя увидел нечто важное. Он увидел на ее рукаве (видимо, это был рукав?) пятно краски. Желтой краски. Его душа испачкалась желтой краской, когда свалила на пол картину и палитру…
Очнувшись, Гойя обнаружил, что за окном раннее утро и что находится он в Бордо, а не в Сарагосе. Он подумал: «Теперь надо быть осторожным с теми, у кого на рукаве пятно желтого цвета. Возможно, это действительно мои души!.. Мои души? — спросил он затем самого себя, отчасти еще пребывая под бархатным ночным колпаком сна. — Что же, выходит, у меня, как у евреев, три души? Ладно, посмотрим. С этими душами ни в чем и никогда нельзя быть до конца уверенным».
Как-то вечером Франсиско Гойя оказался у реки.
Стоял июль, по вечерам в Бордо, возле реки, было приятнее и легче дышать, и Гойя обычно выходил прогуляться вдоль берега. Новая роща, которая недавно там поднялась, была моложе его. Правда, имелось тут одно малоприятное место, где рыбные торговцы с ближайшего рынка выбрасывали протухшую рыбу и внутренности очищенных и проданных рыб. Поэтому Гойя старался обходить его стороной. Но в тот день он подошел в горе смердящих отбросов. И через смрад увидел нечто такое, отчего окаменел. Он увидел желтый цвет. Мало того, это была желтая краска на чьем-то рукаве и этот кто-то находился в эпицентре смрада и шел через него, словно только там и был проход.
— Неужели это моя душа прогуливается сквозь смрад, словно сквозь строй почетного караула? — удивился он, затыкая нос.
Франсиско Гойя забыл про этот случай. Но однажды утром произошло нечто напомнившее ему о нем. Хозяйка его мастерской приготовила на завтрак капусту с бараниной. Как и обычно, капуста была приправлена перцем. Сев за стол, Гойя увидел в тарелке что-то желтоватое. Но так как еда была сильно перченной, художник не обратил внимания на это «что - то» и отправил его в рот. В тот же миг он через огнедышащий перец почувствовал, что это «что-то» совсем несъедобно. Сунул в рот два пальца и вытащил кусок рукава. С желтым пятном.
«Неужели я чуть не съел собственную душу?» — подумал он, и у него пропал всякий аппетит.
Теперь уж он точно будет начеку. Но предугадать, когда произойдет новая встреча с душой, было трудно. И какой она окажется. Тем не менее в один облачный день Франсиско Гойя сделал вывод, что встреча снова состоялась, и когда он меньше всего ее ждал. В главном парке города в тот день раздавался ужасающий визг, и Гойя заткнул уши, но не закрыл глаза. Неподалеку кастрировали хряка, и тот молил о пощаде так отчаянно и громко, что звенело в ушах. И вот Гойя увидел это совсем ясно: мимо прошел кто-то с небольшим желтым пятном на рукаве. С незаткнутыми ушами. Словно визг расчищал перед ним дорогу. Гойя, как и другие прохожие, свернул в сторону, но успел понять, что произошло. Его душа снова дала о себе знать.
Почему?
Оставалось по-прежнему писать картины и ждать, что будет дальше.
Франсиско Гойе показалось, что через него пролетела стая птиц. Он вздрогнул и вздохнул по Испании так глубоко, что в этом вздохе можно было утонуть. Подошел к продавцам каштанов и купил немного раскаленных, как горячие угли, плодов. Хотел очистить, но не смог — так они обжигали. Тут какой-то испачканный желтой краской рукав протиснулся сзади ему под мышку, очистил один, за ним второй, а потом и оставшиеся каштаны, не обжегшись и не испачкавшись в золе. Когда Гойя обернулся, за спиной у него никого не было. И он понял: «Моя душа, несомненно, может пройти сквозь смрад, сквозь визг, сквозь огонь, сквозь остроту перца и с ней сквозь мое тело, она может воспользоваться любым предметом, чтобы явиться предо мной. Они не препятствуют ей, наоборот, — предоставляют такую возможность. Но что с глазами? Со зрением? Я ведь художник!»
Однажды в полдень у Франсиско Гойи снова произошла встреча с его душой. Он шел по торговой улице, где было множество лавок. И думал при этом, что можно было бы написать картину по поговорке «Сколько жизней, столько грехов». Тут он заметил уже почти скрывшийся за углом рукав с каплей желтой краски. И он смог бы проследить за ним, свернув в боковую улицу. Улица была пуста, и ничто бы ему не помешало, если бы он умел видеть сквозь дома, сквозь стены… Но Гойя понимал, что сам-то он не свернул за угол и что рукав с желтым пятном нельзя увидеть с его места. И тем не менее он его видел.
Разумеется, рукав, который свернул за угол, видеть нельзя. Если только вы не стали Гойей.
Симеон Бакишеци (АРМЕНИЯ)
Бакишеци — поэт, он преподавал в школе древнюю армянскую поэзию. Опубликовал учебник ашугской литературы, написанной на языке ашхарабар. Писал для радио на русском языке. Сборники его рассказов — «Тигр со слепым сердцем» и «Нос». Был женат на русской. Пока Армения входила в состав Советского Союза, он раз в год ездил в Ленинград. Когда Армения стала независимой, продолжал писать для радио, но теперь уже не на русском, а на армянском. Опубликовал одну книгу в издательстве «Урта». Развелся и остался жить со своей старой служанкой, родом из долины Аракса. Он научил ее писать и считал лучшей из всех своих учеников, хотя она ему в матери годилась. Считается, что она не только писала стихи, но и сочиняла прозу. Нельзя с уверенностью сказать, принадлежит ли публикуемый здесь текст перу Бакишеци, или над ним трудилась его служанка. Он был уверен, что умрет в 2007 году, и в течение двух лет везде, где требовалось указать дату, указывал 2006 год вместо того, который был на самом деле. Умер в 2009-м.
— Поиграем в театр? — спросил Хачатур у своей сестры.
— Не хочу! — ответила она, и Хачатур знал почему.
Сестра была на два года старше и всегда на все отвечала «нет». Поэтому ему пришлось самому готовить все, что нужно для игры в театр. Он знал, что, когда все будет сделано, сестра не выдержит, присоединится. И быстро найдет новый повод упрямиться и перечить.
Разговор происходил в Вене, в армянском монастыре Святого Духа. Отец детей был звонарем монастыря и помощником в типографии мехитаристов, которая работала при святой обители. Все они были армяне. Театр, о котором говорили дети, был бумажным, складным. Они получили его в подарок на седьмой день рождения Хачатура. Театр нужно было еще собрать, поэтому Хачатуру пришлось порядочно потрудиться. На сцене были декорации для оперы «Похищение из сераля», но Хачатур и его сестра приспосабливали бумажные кулисы и декорации к любым своим играм.
Прежде всего они сохранили билеты, после того как побывали на спектакле в настоящем театре. По моде того времени, на билетах изображались исполнители главных ролей — герой и героиня. Дети их вырезали, приклеили на картонную основу и прикрепили к ним проволочки, с помощью которых можно было передвигать бумажных актеров по сцене. Сцена этой настольной игры, то есть бумажного театра, представляла собой большой холл с расположенными вдоль стен двумя лестницами, которые вели на верхний этаж и соединялись там на огражденной перилами площадке, откуда имелся вход в комнату. Хотя декорации были бумажными, выглядели они прекрасно, был хорошо виден и верхний этаж, и холл внизу. Декорация напоминала в общих чертах копию холла и лестницы в венском дворце Ауэрсперг. Да и вообще многие хорошие дома города, в том числе и их жилище при монастыре. Чтобы придать сцене своеобразие, дети добавили портрет Григора Нарекаци, поэта X века, вырезанный из одной книги, изданной армянской типографией, и икону святого Николая из церковного календаря. Для большей убедительности мальчик изобразил на одной из стен холла стеллаж с книгами. Точно такой, какой стоял в настоящем холле рядом с дверью в монастырскую типографию. Он даже точно подсчитал, сколько там было книг, а было их тридцать шесть, то есть столько, сколько к настоящему моменту удалось напечатать, а потом аккуратно нарисовал все тридцать шесть книг на полках своего переносного бумажного театра. Рисуя, он спросил у сестры:
— Ты все эти книги прочитала?
