— Мне… мне бы хотелось, — нерешительно проговорила Джулиан, — ну, ладно. — Она пошла к двери, но обернулась. — Брэдли, можно тебя на два слова? Проводи меня до угла, ладно? Я тебя не задержу.
Я по-заговорщически махнул Рейчел и вышел вслед за девушкой из дому. Она, не оглядываясь, самоуверенно прошла через двор и свернула на Шарлотт-стрит. Ярко светило холодное солнце, и я вдруг почувствовал большое облегчение, очутившись на улице в толпе спешащих, незнакомых, равнодушных людей, под ясными синими небесами.
Мы прошли несколько шагов и остановились перед оранжевой телефонной будкой. Джулиан снова стала оживленной и по-мальчишески задорной. Она тоже явно испытывала облегчение. Над нею, сзади, высилась башня Почтамта, и я словно сам был в этой вышине — так отчетливо, так близко мне видны были все ее сверкающие металлические части. Я чувствовал себя высоким и прямым — до того хорошо было вдруг вырваться из дома, прочь от Присциллиных красных глаз и тусклых волос, и очутиться на минуту рядом с кем-то, кто молод, красив, не испорчен и не растрачен, с кем-то, у кого есть будущее.
Джулиан озабоченно сказала:
— Брэдли, мне очень жаль, что у меня это так плохо получилось.
— Это ни у кого бы хорошо не получилось. Настоящее страдание само отрезает к себе все дороги.
— Как ты замечательно сказал! Но святой человек мог бы ее утешить.
— Святых нет, Джулиан. Да ты и молода еще думать о святости.
— Я знаю, мне так по-идиотски мало лет. О господи, старость так ужасна, бедная, бедная Присцилла. Послушай, Брэдли, я только хотела тебя поблагодарить за то письмо. Такого замечательного письма мне еще не писал никто.
— Какое письмо?
— Ну, то письмо. Об искусстве. Об искусстве и правде.
— А-а, ну да.
— Я считаю тебя моим учителем.
— Очень любезно с твоей стороны, но…
— И прошу тебя составить мне список литературы для чтения. Более полный.
— Спасибо, что принесла назад женщину на буйволе. Надо будет дать тебе что-нибудь взамен.
— Правда? Ах, пожалуйста! Что-нибудь, какую-нибудь маленькую вещичку. Мне бы так хотелось иметь от тебя память, меня бы это вдохновляло, какую-нибудь вещь, которая у тебя давно, которую ты много раз держал в руках.
Я был тронут.
— Я поищу, — сказал я. — А теперь мне, пожалуй…
— Брэдли, погоди немного. Мы с тобой совершенно не разговариваем. Ну да, я понимаю, сейчас нельзя, но давай встретимся как-нибудь на днях, мне нужно поговорить с тобой о «Гамлете».
— О «Гамлете»? Ах да, но…
— Мне надо подготовить его к экзамену. И потом, знаешь, Брэдли, я совершенно согласна с тем, что ты написал в своей рецензии на папину книгу.
— Где ты видела мою рецензию?
— Я заметила, когда мама прятала ее с таким таинственным видом…
— Не очень-то честно с твоей стороны…
— Знаю. Я никогда не стану святой, даже если доживу до такой же старости, как твоя сестра. Но я считаю, что папа должен раз в жизни услышать о себе правду, у всех привычка расхваливать его, не думая, знаешь, — известный писатель, явление в литературе, никому и в голову не приходит оценить его творчество критически, получается прямо заговор…
— Я знаю. Но все равно я ее не напечатаю.
— Почему? Он должен знать правду о себе. Каждый должен знать о себе правду.
— Так думают молодые.
— И потом — еще насчет Кристиан: папа говорит, что занимается ею в твоих интересах…
— Что?
— Что он там делает, я не знаю, но, по-моему, тебе надо пойти к нему и все выяснить. И я бы на твоем месте уехала, как вот ты говорил тогда. Может быть, я могла бы навестить тебя в Италии, вот чудесно было бы! А за Присциллой присмотрит Фрэнсис Марло, он мне понравился. Послушай, по-твоему, Присцилла вернется к мужу? Я бы скорее умерла на ее месте.
Столько ясности одним махом — это было довольно трудно воспринять. Молодежь всегда так прямолинейна. Я ответил:
— На последний твой вопрос могу ответить, что не знаю. И спасибо за соображения, которые ему предшествовали.
— Мне ужасно нравится, как ты говоришь, ты всегда так точен, не то что папа. Он живет в розовом тумане, а вокруг Иисус, и Мария, и Будда, и Шива, и Король-рыболов [15] водят хороводы в современных костюмах.
Это было так похоже на Арнольдовы книги, что я засмеялся.
— Я благодарен тебе за советы, Джулиан.
— Я считаю тебя своим звездочетом.
— И спасибо, что ты держишься со мной как с равным. Она заглянула мне в глаза, вероятно, опасаясь подвоха.
— Брэдли, мы ведь будем друзьями, да? Настоящими друзьями?
— Что должен был означать воздушный шар? — спросил я.
— Да просто так, небольшая демонстрация.
— Я пытался его поймать.
— Честное слово?
— Но он улетел.
— Ну и хорошо, что он пропал. Он для меня много значил.
— Жертвоприношение богам?
— Да. Откуда ты узнал?
— Тебе подарил его мистер Беллинг?
— Но откуда же ты…
— Я ведь твой звездочет.
— Мне правда был очень дорог этот шарик. Иногда, конечно, подмывало отпустить его, но я и не думала тогда, что перережу веревку.
— Пока не увидела в саду мать?
— Пока не увидела в саду тебя.
— Ну хорошо, Джулиан, теперь я должен отпустить тебя, перерезать веревку, твоя мама ждет меня.
— Когда же мы поговорим о «Гамлете»?
— Я позвоню.
— Не забывай, что ты мой гуру.
Я пошел обратно. В гостиной Рейчел поднялась мне навстречу и одним рассчитанным порывом сжала меня в объятиях. Мы закачались, едва не рухнув на пол, где валялся сброшенный ею макинтош, и наконец опустились в «хартборновское» кресло. Рейчел пыталась протолкнуть меня коленом в глубину кресла, но я сидел, вытянув ноги, на самом краю и держал ее перед собой, точно большую куклу.
— О Рейчел, не надо никаких осложнений.
— Вы обсчитали меня на столько минут! Называйте как хотите, но мы все равно уже переступили грань. Звонила Кристиан.
— Насчет Присциллы?
— Да. Я сказала, что Присцилла останется здесь. А она сказала…
— Ничего не хочу слышать.
— Брэдли, я должна вам рассказать одну вещь, чтобы вы могли как следует подумать. Я поняла это уже после того, как написала вам письмо. Меня больше не мучает то, что происходит у Арнольда с Кристиан, слышите? Я словно освободилась. Вы понимаете, Брэдли? Понимаете, что это значит?
— Рейчел, я не хочу никаких осложнений. Я должен работать, я должен быть один, я собираюсь писать книгу, этого мгновения я ждал всю жизнь…
— Господи, у вас сейчас такой брэдлианский вид, что я готова заплакать. Мы оба не молоды и оба не дураки. Никаких осложнений не будет, кроме тех, которые исходят от Арнольда. Просто родился новый мир, который принадлежит вам и мне. У нас теперь всегда будет прибежище. Мне нужна любовь, мне нужны люди, которых я могла бы любить, мне нужны вы, чтобы я могла любить вас. Конечно, я хочу, чтобы и вы любили меня, но даже это не так уж важно, а что мы будем делать, и вовсе не имеет значения. Просто держать вас за руку — как это чудесно, кровь начинает быстрее бежать у меня по жилам. Наконец-то у меня в жизни что-то происходит, наконец-то я живу, двигаюсь, изменяюсь, подумать только, как много успело всего произойти со вчерашнего дня. Я столько лет была как мертвая, я была несчастной и ужасно скрытной. Думала, сохраню верность ему до конца моих дней, и, конечно, так и будет, конечно, я люблю его, это само собой. Но, любя его, я была словно в каком-то ящике, и теперь я из этого ящика выбралась. Знаете что, мне кажется, мы совершенно случайно открыли секрет полнейшего счастья. Вероятно, вообще невозможно быть счастливым до сорока лет. Вот увидите, никакой драмы не получится. Все останется по-прежнему, кроме самого глубинного. Я навеки жена Арнольда. И вы тоже можете ехать куда хотите, и быть один, и писать свою книгу, и все, что угодно. Но у нас будет тайное прибежище, у нас будем — мы, вечный союз, словно религиозная клятва, — и в этом наше спасение, если только вы мне позволите вас любить.
— Но, Рейчел… это ведь будет тайна?
— Нет. Ах, все так вдруг переменилось, буквально за несколько мгновений. Мы сможем жить открыто, не таясь. Я чувствую себя свободной, как воздушный шарик Джулиан, я плыву высоко над миром, я наконец могу видеть его с высоты. Это как мистическое переживание. Нам не надо будет ничего скрывать. Теперь из-за Арнольда все изменилось. У меня наконец появятся свои друзья, свои хорошие знакомые, будет возможность поездить по свету, будете вы. И Арнольду придется смириться, ему ничего другого не останется, может быть, он даже научится смирению, Брэдли, он будет нашим рабом. О, наконец-то я опять сама себе хозяйка. Мы стали как боги. Неужели вы не понимаете?
— Не совсем.
— Вы ведь любите меня немножко, да?
— Да, конечно, и всегда любил, но я затрудняюсь точно определить…
— И не определяйте! В этом все дело.
— Рейчел, я не хочу чувствовать себя виноватым. Это помешает мне работать.
