Во время стоянки в Кальяо мы приняли с берега несколько бочек с порохом. Едва барказ с ними подошел к борту, как было отдано приказание погасить все огни, и начальник полиции со своими капралами обошел все палубы, дабы проверить, в точности ли выполнен приказ — мера предосторожности весьма разумная, без сомнения, хотя и никогда не применяемая в турецком флоте. Турецкие моряки спокойно сидят на орудийных станках и покуривают свои трубки, между тем как у них под носом катают бочонки с порохом. Это показывает, какая утешительная философия фатализм и как успешно освобождает она, в известных случаях по крайней мере, от нервного напряжения. Но в глубине души мы все в конечном счете фаталисты. И незачем нам уж так восхищаться героизмом того армейского офицера, который предложил своему личному врагу сесть с ним на пороховую бочку и положить фитиль между ними, так чтобы уж взрываться в хорошей компании, ибо имеется достаточно оснований полагать, что наша земля не что иное, как огромная бочка, начиненная всевозможным горючим, что не мешает нам преспокойно сидеть на ней; а к тому же все добрые христиане верят, что последний день может наступить в любой момент и вся планета вспыхнет самым ужасным образом.
Как бы проникнутый глубоким сознанием устрашающего свойства своей профессии, артиллерист наш всегда отличался торжественным выражением, каковое усугубляли седины в его волосах и бороде. Но что придавало ему особо зловещее выражение и особенно побуждало мое воображение домысливать всякое про этого человека, был устрашающего вида шрам, рассекавший ему лоб и левую щеку. Он, как рассказывали, был почти смертельно ранен ударом сабли во время абордажного боя в последнюю войну с Англией [163].
Из всех унтер-офицеров он был самый методичный, точный и пунктуальный. В его обязанности входило, между прочим, следить за тем, чтобы, когда фрегат находится в гавани, вечером в определенный час производить выстрел из орудия на полубаке — церемония, которую производят только на флагманском корабле. Неизменно в точно положенный момент вы могли видеть его зажигающим фитиль и прикладывающим его к орудию, после чего он отправлялся спать в свою койку с грохотом пушки в ушах и волосами, пропахшими пороховым дымом. Ну и сны же ему после этого должны были сниться!
Та же пунктуальность соблюдалась им и в тех случаях, когда в плавании нужно было приказать какому-либо судну лечь в дрейф, ибо верные своему предназначению и памятуя, чтó оно значит даже в мирное время, военные корабли проявляют себя великими задирами в открытом море. С несчастными торговыми судами они обходятся весьма бесцеремонно: запустят раскаленное ядро перед носом и остановят без видимой нужды.
Только полюбоваться лишь тем, как артиллерист распоряжается своими подчиненными, готовясь отдать салют нации из батарей главной палубы, было бы достаточно, чтобы привить вам методичность на всю жизнь. Пока мы стояли в порту, до нас дошло известие о трагическом происшествии, случившемся с некоторыми высшими должностными лицами, включая тогдашнего морского министра, еще какого-то члена кабинета министров, коммодора и других, во время испытания новейшего орудия. Одновременно с этими печальными известиями было получено приказание произвести траурный салют по покойному главе морского ведомства выстрелами, следующими друг за другом через минуту. По этому случаю артиллерист был более чем когда-либо преисполнен торжественности. Двадцатичетырехфунтовки должны были быть особо аккуратно заряжены, заряды досланы прибойником, орудия мечены мелом, так чтобы производить выстрелы неукоснительно по очереди, начиная с левого и кончая правым бортом.
От раскатов канонады у меня зазвенело в ушах и заплясали все кости, между тем как глаза и ноздри от удушливого дыма чуть не утратили способности что-либо воспринимать. Бросив взгляд на мрачного старика-артиллериста, священнодействующего со своими пушками, я подумал: «Странный способ чествовать память усопшего, который сам пал жертвой орудия. Только дым, ворвавшийся в порты, а потом быстро унесенный ветром и растаявший с подветренной стороны, мог явиться истинной эмблемой погибшего, поскольку великий нестроевой — Библия уверяет нас, что жизнь наша есть лишь пар, быстро уносимый прочь».
На военных кораблях место на верхней палубе вокруг грот-мачты исполняет функции полицейского участка, здания суда и лобного места, где предъявляются иски, слушаются дела и приводятся в исполнение наказания. На корабельном жаргоне быть вызванным к мачте — значит предстать перед судилищем, которое должно решить, законно ли предъявленное тебе обвинение.
От безжалостной инквизиторской травли, которую слишком часто приходится выносить обвиняемым матросам, это место у грот-мачты получило у них прозвище арены для боя быков.
Грот-мачта, кроме того, единственное место, где простой матрос может официально обратиться к командиру корабля и к офицерам. Если кого-нибудь обокрали, или подбивали на дурной поступок, или оклеветали; если кому-нибудь нужно подать прошение; если у кого-нибудь есть что-то важное сообщить старшему офицеру, он прямиком отправляется к грот-мачте и стоит там, обычно сняв шляпу, пока вахтенный офицер не соблаговолит подойти и выслушать его. Часто при этом происходят самые нелепые сцены, ибо жалуются по самым забавным поводам.
Как-то в ясное холодное утро, в то время как мы удирали от мыса Горн, у мачты появился костлявый придурковатый шкафутный из Новой Англии [164], горестно показывая закоптелую жестяную миску, сохранившую некоторые следы запекавшегося в ней морского пирога.
— В чем дело, сэр? — сказал, подойдя к поручням мостика, вахтенный офицер.
— Украли, сэр. Весь мой вкусный дандерфанк, сэр. Ни крошки не оставили, сэр, — жалобно заскулил матрос, протягивая для обозрения миску.
— Украли ваш дандерфанк? Это еще что за штука?
— Дандерфанк, сэр, точно. Ох, и чертовски же вкусное это блюдо!
— Говорите толком, в чем дело?
— Мой дандерфанк, сэр. Лучший дандерфанк, сэр, что я когда-либо видел, — они украли его, сэр.
— Подойди ближе, негодяй, — вскипел вахтенный, — или брось хныкать. Говори, в чем дело?
— Да вот сэр, два мерзавца, Добс и Ходноуз, стащили мой дандерфанк.
— Еще раз, сэр, прошу вас объяснить мне, что такое дандерфанк. Ну!
— Чертовски вкусное…
— Убирайтесь, сэр! Отваливайте! — И пробормотав что-то вроде non compos mentis[165], лейтенант величественно удалился, между тем как матрос грустно поплелся восвояси, отбивая меланхолический марш на своей посудине.
— Куда это ты бредешь, браток, чего нюни распустил, точно бесприютная крыса? — крикнул шкафутному марсовой.
— Видно к себе в Новую Англию собрался, — подхватил другой, — так далеко на восток, что они там солнце ганшпугом из-за горизонта поднимают.
Для того чтобы разъяснить читателю этот случай, следует сказать, что во время плавания матросы стараются, поскольку ничто почти не разнообразит их стола, где соленая свинина неизбежно следует за соленой говядиной, а последняя за соленой свининой, что-нибудь измыслить, дабы нарушить эту монотонность. Отсюда идут и всякие морские рулеты, каши и средиземноморские паштеты, хорошо знакомые военным морякам под названиями: скоус, лоб-скоус, скиллагали, бёргу, доу-бойз, лоб-доминион, догз-боди [166] и, наконец, дандерфанк, наименее известный.
Дандерфанк готовится из накрошенных и истолченных галет в смеси с говяжьим жиром, патокой и водой. Печется он в миске, пока не зарумянится. И для тех, кто начисто отрезан от береговых лакомств, этот дандерфанк, как эмоционально выразился шкафутный, действительно чертовски вкусное блюдо.
На «Неверсинке», если матрос хотел приготовить себе дандерфанк, надо было пройти украдкой к «Старому Кофею», корабельному коку, и с помощью какого-либо дара убедить его поставить дандерфанк в печь. А так как хорошо известно, что какие-нибудь блюда такого рода обязательно стоят в духовке, беспринципные гурманы из команды все время посматривают, как бы их стащить. Обычно для этой цели объединяются двое или трое, и в то время как один занимает кока разговорами о его, кока, супруге и семействе в Америке, другой выхватывает из печи первую попавшуюся миску и быстро передает ее третьему, который исчезает с ней при первой же возможности.
Таким вот образом шкафутный и лишился своего драгоценного пирога, миску же впоследствии обнаружил. Она валялась на баке.
