и не заставишь никого сожалеть об утрате. И нет никого, кто, увидев бы во сне, что потерял тебя, проснувшись, вдруг почувствовал бы в этом мире твою тень.
Ты простой маленький находчивый деревенский проныра, который, желая поскорее прибрать к рукам имущество приемного отца, вяло старается добиться того, чтобы отцу запретили распоряжаться имуществом. Ты удивлен? Я все знаю. Получишь деньги, а потом чего захочешь — карьеры или счастья? Все равно это будут обычные мечты заурядного молодого человека и ничего больше. Образование, которое тебе дал господин Хонда, в нарушение его замыслов всего лишь разбудило твою подлинную натуру.
В тебе нет ничего особенного. Я гарантирую тебе долгую жизнь. Никакой ты не избранник небес, ты и твое поведение совсем не одно и то же, в тебе нет яркого как молния света юности, который мгновенно уничтожает несущего его. В тебе есть только незрелая старость. Твоя жизнь похожа на жизнь взаймы.
Тебе не убить нас — меня и господина Хонду. Ведь твои преступления всегда законны. Твоя подлинная душа, озабоченная порождаемыми сознанием дикими фантазиями, кичившаяся своим владельцем, как властелином судьбы, а у него судьбы-то и нет, стремившаяся видеть все в этом мире насквозь, но так и не дождавшаяся приглашения оттуда, из-за линии горизонта, душа без света, без откровения — она не для твоего тела, не для твоего сердца. Душа Йинг Тьян, по крайней мере, была заключена в прелестное, сияющее тело. Природа не дала тебе даже глаз, чтобы увидеть, что у тебя этого нет, у тебя ни за что на свете не возникнет и чувства враждебности. Душа, которую искал и нашел господин Хонда, переселилась в существо, противное природе.
Ты действительно сметливый паренек, просто находка для этих денежных фондов по выращиванию талантов: получил деньги на учебу — и без труда сдал экзамены в университет, а там и на прекрасную работу. Ты всего лишь пропагандистский материал тех гуманистов, которые заявляют, будто только помогите им материально — и они накопают сколь угодно зарытых в землю талантов. Господин Хонда слишком благоволил к тебе: это и сообщило тебе необычную уверенность в себе, но он, что называется, в этом смысле «переборщил». Если дозировка правильна, еще можно вернуться на верный путь. Вот стал бы секретарем какого-нибудь вульгарного политика, и тут бы у тебя открылись глаза. Я всегда готова тебя познакомить.
Тебе стоит запомнить мои слова. Все, что ты видел, узнавал, в чем не раз убеждался, все это представало тебе всего лишь в крошечном кружке зрительной трубы с тридцатикратным увеличением. Ты, наверное, был счастлив, когда думал, что это твой мир.
— Вы же сами вытащили меня оттуда!
— Ты с радостью покинул его, ведь всегда считал, будто отличаешься от других, разве не так?
Киёаки Мацугаэ захватила внезапно вспыхнувшая страсть, Исао Иинуму — миссия, которую он должен был выполнить, Йинг Тьян — чувственные наслаждения. А что захватило тебя? Только не имеющее оснований сознание, что ты не такой, как все?
Судьба приходит к людям откуда-то извне и вертит ими помимо их воли — в этом смысле и Киёаки, и Исао, и Йинг Тьян имели свою судьбу. Ну а к тебе что пришло извне? Мы!
Кэйко рассмеялась, заставив искриться зеленые с золотом перья павлина, которыми платье было расшито на груди.
— Да, два равнодушных, пресытившихся жизнью циничных старика. Твоя гордость позволит назвать нас судьбой? Столь отвратительных деда и бабку. Старикана, подглядывающего за влюбленными парочками, и старуху-лесбиянку.
Ты намеревался познавать мир. Для такого ребенка мы были всего лишь «перспективой», стоявшей на грани смерти. Мы были из той же породы тертых калачей и пришли, чтобы вытащить из той среды человека, который был целиком погружен в себя. Уверена, что больше никто ни разу не постучал в твою дверь. Поэтому ты мог бы прожить всю жизнь, так и не услыхав этого звука, а когда это произошло, то ничего не изменилось. Ведь у тебя не было судьбы-предопределения. Не могло быть красивой смерти. Не способен ты стать таким, как Киёаки, Исао или Йинг Тьян. Ты можешь стать просто банальным наследником состояния… Я пригласила тебя сегодня, намереваясь сделать так, чтобы эта мысль полностью и окончательно проникла в твое сознание.
Руки Тору дрожали от гнева, глаза сами собой метнулись к висевшим у камина щипцам. Наверное, можно, сделав вид, что хочешь помешать угасающие угли, протянуть за ними руку. Это пройдет гладко. А потом поднять щипцы… Тору явственно ощутил в своей ладони тяжесть железа, прямо увидел, как засияют от хлынувшей на них крови этот золоченый стул и золотые облака над каминной полкой. Но он не протянул руку. В горле страшно пересохло, но он не мог попросить воды. Тору чувствовал, как пылает от отвращения лицо — впервые в жизни его охватили эмоции, но у этих запертых внутри эмоций не было выхода.
Вдруг, чего уже давно не случалось, Тору покорно обратился к Хонде с просьбой. Он хотел почитать дневник снов Киёаки и просил его на несколько дней.
Хонде очень не хотелось давать дневник, но отказать было еще страшнее.
Тору просил его на пару дней, но прошла уже неделя. Двадцать восьмого декабря утром, когда Хонда решил, что сегодня потребует вернуть дневник, его напугала прибежавшая с плачем служанка. Тору у себя в спальне принял яд.
Был конец года, знакомого врача поймать было трудно, оставалось, несмотря на то, что это пугало весь свет, вызвать скорую помощь. Когда, завывая сиреной, машина скорой помощи прибыла к дому, у ворот собралась толпа из жителей соседних домов. Люди, ожидавшие очередного скандала, были полностью удовлетворены.
Тору долго был в коме, сопровождавшейся судорогами, но жизнь ему спасли. Однако когда он вышел из комы, у него начали страшно болеть глаза, зрение стало резко падать и в конце концов полностью пропало. Яд поразил нервные окончания сетчатки и вызвал необратимую атрофию зрительного нерва.
Тору принял применяемый в промышленном производстве метиловый спирт, украденный по его просьбе родственником одной из горничных с завода, — тот воспользовался обычной для конца года суматохой. Горничная, слепо выполнявшая приказы Тору, с плачем говорила, что никак не предполагала, что Тору выпьет это сам.
Тору, потерявший зрение, почти ничего не говорил, но когда в начале нового года Хонда спросил его про дневник снов Киёаки, коротко ответил:
— Я его сжег перед тем, как принять яд.
И пояснил потрясенному Хонде:
— Потому что я никогда не видел снов.
Все это время
