— Да вроде.
— Что значит «вроде»?
— Ну, — спокойно отвечал Гораций, — вроде киселя. Чего-то тебе ложат, а чего — непонятно.
Педагог вцепился в редеющие волосы и застонал. С пятьюдесятью долларами в неделю набегала внушительная сумма, но он все чаще думал, что дешево оценил свои страдания.
— «Ложат»! — в отчаянии повторил он. — Разве культурные люди так говорят?
— Не знаю, — упорствовал Гораций, — я с такими людями не говорю.
— Сэр, — машинально поправил мистер Бастабл.
— Сэр.
— И не «людями», а «людьми». — Он с тоской воззрился на ученика. Припекало, его слабые нервы начали сдавать. — Ты неисправим. Не знаю, что с тобой делать. Тебя совершенно не интересуют занятия. Я думал, ты осознаешь свое положение. Возможности, которые перед тобой открываются.
— Знаю, — устало отвечал Гораций, — надо пользоваться случаем и выправляться, сколько могешь.
— Можешь.
— Ладно.
— Да, сэр! — Глаза мистера Бастабла зловеще блеснули.
— Да, сэр.
Педагог с размаху плюхнулся на стул, тот обиженно заскрипел.
— Ты понимаешь, что тысячи мальчиков, глядя на тебя, подыхают с зависти?
— Так культурные люди не говорят, — возразил Гораций. Ненавистные уроки, как ни странно, порой накрепко застревали в его памяти. — Вот вы и попались. Не «подыхают», а «умирают». Не «с» зависти, а «от». Вы меня поправляете, я вас. Что, съели?! (При этом вопросе наставник не впервые подумал, что Ирод Великий — его любимый исторический персонаж.) — Сами ж мне и талдычили.
Каждый учитель в душе политик. Мистер Бастабл, сознавая шаткость своих позиций, перешел в контратаку, избрав мишенью выговор своего питомца.
— Да научишься ты как следует произносить слова?! — заорал он. — Можно ли так коверкать! Вот, — он вытащил толстую книгу. — Что толку учить французский, если ты на своем говорить не умеешь. Читай вслух. По-людски, а не… — он задумался, подбирая сравнение, — не как мальчишка для гольфа.
— А чего такого? — спросил Гораций, который водил дружбу с представителями этой почтенной профессии и сам на досуге не брезговал потаскать клюшки.
Мистер Бастабл не дал сбить себя на спор.
— Читай, — сказал он. — С девяносто девятой страницы. Гораций открыл книгу, озаглавленную «Путеводные огни истории», том второй, «Средние века», с отвращением, которое даже не пытался скрыть.
— В ету епоху, — уныло начал он.
— Эту эпоху.
— В эту эпоху монастыри Эвропы…
— Европы.
— Я и прочел «Эвропы», — обиделся Гораций, — в эту эпоху монастыри Эвропы богатели, их церквы соперничали со сборами…
— Соборами.
— В размере и красоте убранства. Святой Бернард, или Сен Бернар по-французски… — Он перестал читать, впервые ощутив проблеск интереса. — У одного типа есть сенбернар. Лохматый такой, глазищи красные…
— Не отвлекайся, — рявкнул мистер Бастабл.
— …по-французски, величайший и самый яркий предт-т-дста-ви-тель средне-веко-вого монашества… Bay! — выдохнул Гораций, нежно поглаживая занывшую челюсть, — родился в 1101 году в Бурбундии.
— Бургундии.
— …Бурбундии, в благородном семействе. У его матери было шесть сыновей и дочь, которую та еще в младенчестве посвятила Богу. Третий сын, Бернард, красивый, утон-чен-ный, образованный юноша отличался высоким ростом, его белое лицо обрамляли золотистые кудри, голубые глаза лучились невиданной простотой и кротостью.
Гораций в гневе запнулся. Он плохо разбирался в святых, но вкусы свои знал. Что-то подсказывало: святой Бернард ему не понравится.
— Девчонка! — фыркнул он.
Мистер Бастабл изготовился миру явить нового Легри, когда в дверь негромко постучали.
— Простите, что прерываю, сэр, — сказал Робертс, дворецкий, почтительно замирая на пороге.
— Ничего, Бобби, я не в обиде, — великодушно заверил Гораций.
— В чем дело, Робертс?
— Профессор Эпплби к мастеру Горацию, сэр. Мистер Параден просит ненадолго отпустить его в библиотеку.
Новость вызвала всеобщее ликование. Гораций просиял, словно жители Гента,[12] получившие добрую весть, да и мистер Бастабл не огорчился. Он готов был, стиснув зубы, длить занятие еще час, но двери темницы внезапно распахнулись и впереди засияла воля.
— Конечно, конечно, — сказал он.
— Я тоже не возражаю, — объявил Гораций. Он радостно выбежал из застенка, а мистер Бастабл расправил плечи, с которых упало непомерное бремя, положил ноги на стол и закурил.
2Почтенный профессор вошел десять минут назад и нарушил привычный распорядок мистера Парадена. Тот только что слез с лестницы и прибавил еще стопу к внушительной груде на столе, когда Робертс объявил посетителя.
С минуту мистер Параден чувствовал себя псом, у которого украли кость, но природная учтивость возобладала, и, когда профессор вошел, хозяин уже лучился улыбкой.
— Спасибо, что заглянули, — сказал он.
— Да вот, проезжал мимо, — сказал профессор, — и взял на себя смелость проведать нашего подопечного. Как он? Учится, конечно?
— Наверное. Присядите?
— Большое спасибо.
Профессор Эпплби блаженно опустился в кресло, утер белым платочком высокий лоб и расправил бороду. Сейчас он еще больше походил на малого пророка в хорошем настроении. Его кроткие глаза устремились на книжные полки, хищно блеснули и тут же приняли обычное благостное выражение.
— Теплый денек, — заметил профессор.
— Да, жара. Вам не душно?
— Ничуть. Я люблю запах старых книг.
Мистер Параден проникся новой симпатией к собеседнику.
— А как Гораций? — спросил профессор.
— Здоровье — лучше некуда, — отвечал мистер Параден. — А вот…
Профессор остановил его движением руки.
— Знаю, что вы сейчас скажете, знаю. У мальчика душа не лежит к занятиям.
— Есть отчасти, — признался мистер Параден. — Мистер Бастабл, его учитель, говорит, что Горация трудно заинтересовать.
— Так я и предполагал. Нет должного рвения?
— Ни малейшего.
— Придет, — сказал профессор. — Всему свое время. Спокойствие, Параден, терпение. Будем подражать полипу, который кропотливо возводит коралловый риф. Я это предвидел, когда советовал взять неиспорченное дитя народа, и по-прежнему считаю, что был прав. Насколько лучше работать с таким ребенком, пусть поначалу успехи едва заметны, с чистой доской, не исписанной чужими руками. Не тревожьтесь. Куда проще было бы усыновить мальчика из хорошей семьи, но мое мнение — и я в нем уверен! — результаты были бы куда более жалкие. Гораций — непаханая почва. Рано или поздно он взрастит вам достойный плод. Рано или поздно — говорю с полной убежденностью — мальчик переймет ваш образ мыслей, ваш вкус, просто в силу постоянной близости к вам.
— Удивительно, что вы так сказали, — заметил мистер Параден.
— Ничуть. — Профессор мягко улыбнулся. — Мой психологический опыт редко меня подводит. А что вас удивило? Должен ли я понимать, что вы уже подметили какие-то признаки?
— Да. Поверите ли, Эпплби, но, кроме еды, Гораций интересуется только библиотекой.
Профессор деликатно кашлянул и отрешенно поглядел в потолок.
— Вот как! — мягко выговорил он.
— Постоянно крутится здесь, спрашивает, какие книги самые редкие, да какие самые ценные.
— Проблеск разума. Да, проблеск разума. Юный интеллект тянется к свету, как росток — к солнцу.
— Меня это слегка обнадеживает.
— Я с самого начала верил в Горация, — сказал профессор. — И не ошибся.
— Возможно, после двух лет в английской школе…
— Что?! — вскричал профессор Эпплби.
Мгновение назад казалось, что его просветленное спокойствие несокрушимо, однако сейчас он подался вперед и с тревогой уставился на собеседника. Челюсть у него отвисла, белоснежная борода возбужденно тряслась.
— Вы отправляете Горация в Англию? — выдохнул он.
— Беру с собой, — поправил мистер Параден. — Я отплываю через несколько дней. Давно обещал погостить у старого друга, Синклера Хэммонда. Прихвачу Горация, отдам в школу. Может быть, в Винчестер. Там учился Хэммонд.
— Разумно ли это? Не слишком ли опасно?
— Я решил, — сказал мистер Параден с тем воинственным раздражением, которое частенько задевало его родственников.
Профессор Эпплби с явным недовольством потянул себя за бороду. Мистер Параден на мгновение удивился, чего тот так убивается.
— Да разве там образование! Все пишут, что оно слишком поверхностно, слишком механистично. Почитайте современные английские романы…
Мистера Парадена передернуло.
— Я не читаю романов! — сказал он.
— И опять-таки, поездка в Англию… Вы не боитесь оставить без присмотра свои книги?
