«Хорошо бы пойти вместе с ней, — подумал он. — Но как это сделать? Она, кажется, и не собирается вставать».
Тут он вспомнил, что на званых обедах, где ему случалось бывать, мужчины подают дамам руку и ведут к столу. Может, и ему поступить так же? Легко сказать! У него дух замирал при одной мысли об этом. Но вот, поколебавшись, он встал, а за ним — Делиция.
— Какая чудесная чеканка! — промолвила она, указывая пальчиком на бронзовую подставку.
— Да, очень красиво! — ответил граф, и с минуту они стояли неподвижно друг против друга: она с глазами, устремленными на лампу, он — на нее.
Последний гость уже исчез в дверях столовой. Дели-ция отвела взор от лампы и, опустив руки вдоль платья, медленно отошла от стола. Она шла так медленно, что у Цезария было достаточно времени на размышление. И он, с внезапной решимостью сунув шапокляк под мышку, подал другую руку величаво выступавшей девушке. Сердце у него бешено колотилось и, казалось, вот-вот выскочит из груди, когда прикрытая кисейным крылышком белая рука легла на черный рукав его фрака и тихий мелодичный голос спросил:
— Вы долго пробудете в наших краях?..
— Да… Нет… Не знаю…
— Потому что, если вы не очень скоро умчитесь опять в этот свой высший свет, который я знаю только по рассказам… — продолжала Делиция, потупив глазки и очаровательно улыбаясь.
— Мне бы хотелось как можно дольше не уезжать отсюда! — вырвалось у Цезария.
— …то, быть может, посетите своих соседей? — закончила Делиция. — Мама всегда рада гостям, и нам будет очень приятно…
— С удовольствием… — начал Цезарий, но Делиция перебила его с кокетливой улыбкой.
— Ах, обманщик, разве это может вам доставить удовольствие!
— Клянусь вам! — горячо воскликнул граф, и с этими словами они вошли в столовую.
Все места за столом, кроме двух, были заняты, и молодая пара уселась рядышком. Соседом Цезария с другой стороны оказался Ворылло; дальше сидел Павел, который, наклонясь за его спиной к Цезарию, шепотом спросил:
— Почему ты не оставил шляпу в гостиной?
Цезарий сконфузился и хотел уже вскочить из-за стола, чтобы избавиться от злополучной шляпы, но тут Ворылло обернулся к нему и сказал без обиняков:
— Поздравляю, граф; от души рад, что вы не продали Малевщизну.
Это помешало Цезарию исполнить свое намерение, и, окончательно сбитый с толку, он положил шляпу на колени, промямлив:
— Я тоже доволен… я люблю деревню, особенно Малевщизну…
— Грех не любить такое имение! — заключил Ворылло.
В стороне, на маленьком столике, Леокадия из большой серебряной миски разливала суп по тарелкам настоящего саксонского фарфора. Амброзий разносил тарелки со странной розовато-мутной жидкостью, в которой плавало несколько сиротливых крупинок. Гости дружно взялись за ложки и с аппетитом (быть может, притворным?) принялись хлебать тепловатую водицу. Только Ворылло, отведав это непонятное на вид и вкус кушанье, преспокойно отложил ложку и продолжил начатый разговор:
— Малевщизну ваш дед купил у камергера В., человека редкой души, прямо, можно сказать, святого. Их семье имение принадлежало с незапамятных времен. И некогда там собирались просвещенные умы со всего уезда. Происходили даже шляхетские сеймы, конфедерации…
Цезарий внимательно слушал своего соседа.
— Я ничего не знал об этом… Как интересно! — сказал он.
— Интересно… — повторил Ворылло и как-то печально посмотрел на Цезария. — Не годится память о прошлом в чужие руки отдавать. Вот почему я искренне рад, что вы не продали Малевщизну.
— Я тоже, — сказал граф. — Вот приеду туда, непременно осмотрю старый дом и залу…
— То-то же! — буркнул Ворылло.
Цезарий задумался, ложка его застыла над тарелкой, а глаза машинально следили за редкими крупинками, плававшими в розоватой водице. Видно, рассказ Ворылло задел его за живое. Из задумчивости его вывел мелодичный голосок Делиции:
— И мы тоже… очень рады, что вы не продали Малевщизну, — с очаровательной улыбкой прощебетала Девушка. — Теперь уж вы bon gré mal gré[316] наш сосед…
Слова, вернее, тон, каким они были сказаны, заставили Цезария обернуться к своей соседке.
— Вам в самом деле это небезразлично? — с блаженной улыбкой спросил он.
— Конечно, нет, — Делиция кокетливо улыбнулась. — У нас здесь совсем нет общества, а людей, с которыми…
— Но ведь вы меня почти не знаете, — робко заметил Цезарий.
— Разве для этого много времени нужно?.. Разве сердце не подсказывает, кто нам друг, а кто нет?..
Цезарий просиял.
— Значит, и вы верите голосу сердца, — чуть слышно сказал он и, словно вспомнив о чем-то неприятном, печально продолжал: —А мне вот твердят, что порывы сердца надо смирять ради интересов семьи и кто иначе поступает, тот bon à rien
То ли от волненья, то ли сдерживая смех, Делиция быстро поднесла платок к губам. Но, тотчас овладев собой, она подарила графа долгим взглядом и спросила:
— А вы как думаете?
— Мне очень трудно не прислушиваться к голосу сердца, поэтому мама всегда говорит: mon pauvre…
Он уже собирался посвятить Делицию в свои домашние неприятности, как вдруг толчок в плечо заставил его подскочить на стуле и отвернуться от себеседницы. Оказывается, это Амброзий нечаянно толкнул его (с годами старик стал совсем неловок), обходя гостей с серебряным блюдом, на котором в живописном беспорядке громоздились тощие ножки, крылышки и ребра двух зарезанных ради такого торжественного случая петушков. С усердием, достойным лучшего применения, гости принялись препарировать петушиные скелеты.
Видно, они порядком проголодались, но одеревеневшие от холода пальцы не слушались, и дело не спорилось. Ножи скрежетали по тарелкам, вилки гнулись, обтянутые тоненькой, подгоревшей кожицей кости ускользали, увертывались, — словом, не давались в руки. Первым оставил это неблагодарное занятие Ворылло, его примеру последовал Цезарий.
— Что, граф, не нравится? — спросил Ворылло с лукавой улыбкой на добродушном лице.
— Мясо немножко жестковато, — признался Цезарий. — Но это неважно, мне есть не хочется…
— Вот счастливец! — буркнул шляхтич, оборачиваясь к Павлу. — А я так, признаться, чертовски голоден..
Цезарию и впрямь было не до еды. Перед глазами у него мелькнула белая, как алебастр, девичья ручка, чуть прикрытая кисеей, — это Делиция, отодвинув тарелку, потянулась к графину с водой. Цезарий воззрился на это чудо природы и опять не заметил, как Амброзий, собрав тарелки с костями, расставил чистые и стал обносить гостей новым блюдом — лакомым, но отнюдь не изысканным: картошкой в мундире.
Тут опять разыгралась комедия, — пожалуй, позабавней, чем с жареными петухами. Картошка была горячая, а гости — голодные, как волки. И они с жадностью накинулись на нее, немилосердно обжигая себе губы, шипя от боли и дуя, что есть сил… Но чтобы полакомиться картошкой, надо сперва ее очистить. А это можно было сделать только с помощью пальцев, одинаково белых и нежных как у дам, так и у мужчин. Обожженные губы, перепачканные руки, неэстетичный вид тарелок с картофельной шелухой очень скоро заставили дам бросить это занятие, а мужчины, у которых аппетит разыгрался не на шутку, принялись пожирать картошку прямо с подгоревшей, горьковатой кожурой.
Генеральша подавала гостям пример поистине спартанской непритязательности. Она смаковала каждый кусочек и, проглотив, верещала на всю столовую:
— Обед у меня сегодня не очень удался! (Ответом были протестующие возгласы и громкое шипение обжегшихся.) — Но уж не взыщите, господа! Во всем Игнатий виноват. Расхворался старик и еле-еле с этим-то обедом управился. А я ведь ему другое заказывала…
— Что вы! Что вы! Все очень вкусно! — раздались вежливые уверения.
Но генеральша, не обращая внимания, продолжала:
— Я вас хотела угостить борщом с фрикадельками…
— Бульон был очень вкусный! Отличный бульон! — запротестовали гости.
— Бульон? А я думал — суп из мухоморов! — шепнул Ворылло на ухо Павлу.
— А на второе — мясо с трюфелями… — не унималась генеральша.
— Жаркое было тоже отменное! — послышались снова голоса гостей.
— Ох, трюфелечки, трюфелечки! — облизывая обожженные губы, вздыхали братья Тутунфовичи.
— А потом паштетом из рябчиков; запеченньш к те сте… — не умолкала генеральша.
За столом наступило молчание. Воображение голодных гостей разыгралось до того, что они наяву ощутили запах и вкус паштета во рту, на время лишившись дара речи.
Придя в себя, младший Книксен шепнул на ухо старшему Тутунфовичу:
— Старуха нас совсем решила сегодня извести…
— Я вас не картошкой, а яблочным кремом с бисквитами хотела угостить… — продолжала между тем генеральша.
