В комнате девушки лили свинец и воск, а дети пускали в миске с водой горящие свечки в ореховых скорлупках. Ян тихонько подталкивал миску, чтобы вода колыхалась и скорлупки изображавшие ладью жизни, быстрее отплывали от края.
– Посмотрите-ка! — кричал он радостно. – Я пойду странствовать по свету далеко-далеко!
– Ах, милый мальчик, когда поплывешь по житейскому морю среди скал и подводных камней, и волны будут бросать твой челн во все стороны, ты не раз с грустью вспомнишь о тихой пристани, от которой начал свое путешествие, — негромко сказала мать, разрезая яблоко на две половинки — «на счастье» мальчика. Семечки образовывали пятиконечную звездочку; три лучика были целы, а два попорчены червем. Тяжело вздохнув и отложив яблоко в сторону, мать разрезала другое, на счастье Барунки. И в нем звездочка потемнела.
— Неужели ни тот, ни другой, не найдут себе полного счастья?... — прошептала она. Разрезала еще два яблока — для Вилема с Аделькой. В них все пять лучиков были невредимы. «Хоть бы этим хорошо жилось!» — подумала мать.
Аделька вывела ее из задумчивости. Она заявила, что ее лодочка не хочет отчаливать от края, а свечка в ней уже догорает.
– И моя тоже недалеко уплыла, а свечка гаснет, — пожаловался Вилем.
В это время кто-то толкнул посудину. Вода заколыхалась, и все скорлупки, плававшие посредине, затонули.
– Глядите, глядите, вы раньше нас умрете! — воскликнула Аделька и Вилимек.
– Ну и пусть. Зато везде побываем! — сказала Барунка, и Ян согласился с нею. Мать с грустью смотрела на погасшие свечки не в силах отделаться от предчувствия, что эта невинная игра предвещает будущее детей.
– Принесет нам что-нибудь младенец Иисус? — тихонько спрашивали дети бабушку, когда начали убирать со стола.
– Ну, этого я знать не могу; слушайте хорошенько, не раздастся ли звон колокольчика, — отвечала бабушка.
Младшие дети застыли у окна, полагая, что так они лучше услышат, когда мимо пойдет младенец Иисус.
– Разве вы не знаете, что младенца Иисуса ни видеть, ни слышать нельзя? — удивилась бабушка. — Он восседает на светлом троне на небесах, а подарки послушным детям посылает через своих ангелов, они спускаются с ними на золотом облаке. Вы ничего не услышите, кроме звона колокольчика.
Дети благоговейно слушали бабушку, не спуская глаз с окон. В эту минуту на дворе мелькнул свет и раздался мелодичный звон. Все сложили руки, а Аделька тихо прошептала:
– Бабушка, ведь это младенец Иисус?. . .
Бабушка утвердительно кивнула головой. Тут в дверях появилась мать и сказала, что в бабушкиной комнате детей ожидает кое-что интересное от младенца Иисуса. Как обрадовалась детвора, увидев разукрашенную, всю залитую огнями елку, а под ней красивые игрушки! Раньше этот обычай бабушке был незнаком: простые люди не устраивали елок, но ей он очень нравился. Задолго до рождества старушка напоминала дочери о елке и всегда сама помогала ее украшать.
– А ведь в Нисе и в Кладске тоже елки наряжали, помнишь, Кашпар? Ты уже порядком подрос, когда мы там жили, — обратилась бабушка к сыну, присаживаясь возле него у печки, пока внучата забавлялись своими подарками.
– Разве такое забудешь! . . . Что и говорить, хороший обычай. Ты, Терезка, молодец, что его переняла. Детям будет что вспомнить, когда жизнь завертит их, как соломинку, особенно если попадут они на чужую сторону. Я это на себе испытал, когда бродил по свету. Как ни хорошо порой было у хозяина, а мысль о родине не покидала меня. За то, чтобы дома у матери поесть каши с медом, пирожков с маком и гороху с капустой, я бы с радостью отдал все вкусные блюда, которыми меня угощали.
– Да-да . .. Это все наши кушанья ... — с улыбкой кивала головой бабушка. — Ты позабыл только о сушеных фруктах.
– Помнится, я до них был небольшой охотник. В Добрушке они называются «заедки». А вот о чем я частенько вспоминал и что не я один любил послушать . . .
– Знаю, знаю, пастушьи коляды! Здесь тоже колядуют: погоди, скоро услышишь, — усмехнулась бабушка.
Едва успела она договорить, как за окном раздались звуки пастушьего рожка. Протрубив мелодию коляды, пастухи запели: «Христос рождается, славьте! . . .»
– Твоя правда, Кашпар. Без этой коляды, кажется, и праздник был бы не в праздник! -сказала бабушка, с удовольствием слушая пение.
Когда пастухи замолчали, бабушка встала и вынесла им обильное угощение.
На святого Штепана мальчики отправились колядовать на мельницу и в домик лесника; если бы они не пришли в этот день, пани мама подумала бы, что у Прошковых обрушился потолок, и сама побежала бы на Старую Белильню. В свою очередь Бертик и Франтик приходили колядовать в долину.
Прошло рождество. Дети уже говорили о том, что скоро праздник «Трех волхвов»: придет пан учитель и напишет на дверях их имена, а потом будет колядовать сам. После «Трех волхвов» пряхи справляли «Долгую ночь». Конечно, и на Старой Белильне, и на мельнице этот праздник проходил иначе, чем в деревне, где было много молодежи. Там выбирали короля и королеву, украшали цветами прялку, играли музыканты, и король дарил своей королеве витой хлеб в виде веретена. В этот день на Старой Белильне готовили вкусный ужин, потом собирались пряхи, пели песни, ели, пили и, заслышав под окнами шарманку, пускались на кухне в пляс. Приходил Томеш, являлись пан отец с лесником, еще кое-кто и бал разгорался. Пол в кухне был выложен кирпичом, но девушки на это не обращали внимания. Кому было жаль подметок, тот танцевал босиком.
— Ну-ка, бабушка, не тряхнуть ли нам стариной, — усмехнулся пан отец, выходя из горницы, где сидели старики, в кухню — к танцующей молодежи. Там же была и бабушка, присматривающая зa мелюзгой, которая путалась у всех под ногами вместе с Султаном и Тирлом.
– Ох, дорогой пан отец, было время, когда я плясала до кровавых мозолей на ногах. Парни, бывало, лишь завидят меня на пороге трактира или летом на гумне, кричат: «Мадлена идет, играйте каламайку или вртак!» (старинные чешские танцы). А Мадлена уже несется по кругу. Теперь – и, боже мой, не стронуться мне с места, как не оторваться пару от горшка.
– Э, полноте, бабушка, вы еще шустрая, как перепелочка, вам не грех и поплясать, — подшучивал мельник, вертя табакерку между пальцами.
– Вот вам плясунья, пан отец, она крутится, что веретено, — сказала, улыбаясь, бабушка, выводя в круг молодую жену Томеша, которая стояла за ними и слушала разговор.
Молодая женщина со смехом подбежала к пану отцу и приказала сначала играть помедленнее. Кудрна, держа в левой руке кусок пирога с пшенной кашей, от которого время от времени откусывал, заиграл «соседку» (старинный чешский танец). Волей-неволей пану отцу пришлось пройтись. Молодежь так шумно захлопала, что все женщины вышли из горницы посмотреть, что такое приключилось. Томеш пригласил мельничиху, расходившийся пан отец повел Терезку: старики здорово напрыгались. Бабушка потом долго смеялась над мельником.
Едва успели справить «Долгую ночь», пришла пора гулянья на мельнице. Кололи свинью, жарили пончики, ждали лесника и гостей со Старой Белильни. Пан отец послал за ними сани. Позднее такой же пир устраивали у лесника и у Прошковых. А там, глядишь, и Доротин день подошел. Королем Диоклетианом был Кудрнов Вацлав. Доротой его сестра Лида, двумя придворными, судьей, палачом и его помощниками — парни из Жернова. Помощники палача и придворные запасались сумками для даров, и все шли на Старую Белильню. Против дома Прошковых была ледяная гора, там обыкновенно актеры задерживались, чтобы покататься, а Дорота, дрожа от холода, смиренно их ожидала. Она пыталась звать парней, но голосок ее тонул в общем гаме и шуме. Так и приходилось Дороте мерзнуть, пока ее свита, бросавшая друг в друга снежками, не накатается вдоволь. Наконец, всей гурьбой вваливались в дом, где собаки встречали ряженых страшным лаем, а дети радостными криками. У печки актеры поправляли костюмы и складывали мешки. Костюмы не отличались замысловатостью. Дорота нарядилась в братнины сапоги, белое ситцевое платье, взятое напрокат у Манчинки, нацепила кораллы на шею и бумажную корону на голову. Белый материнский платок заменял вуаль. У мальчиков поверх обычной одежды были надеты белые рубашки, подпоясанные пестрыми платками, на головах у них красовались бумажные колпаки. У Диоклетиана была корона, а вместо плаща через плечо перекинут цветастый праздничный передник. Передник для такого случая ему охотно пожертвовала мать. Обогревшись немного, актеры выходили на середину комнаты, и представление начиналось. Хотя дети смотрели эту пьеску ежегодно, но она неизменно доставляла им большое удовольствие. После того как язычник Диоклетиан осуждал христианку Дороту на смерть от руки палача, подручные брали ее под руки, и вели к месту казни, где Дороту поджидал палач. Подняв меч, палач торжественно провозглашал: «Склони, Дорота, голову ниже, придвинься к моему мечу ближе, коли страх тебя не возьмет, меч быстрехонько тебе голову отсечет!» Дорота становилась на колени, клала голову на плаху, и палач сбивал с нее корону, которую подбирали подручные. Потом все кланялись. Дорота снова надевала корону и становилась в угол около двери,
