Франсина взглянула на четки и покраснела — они были залогом их любви.
— На этих четках, — взволнованно сказал шуан, — ты клялась...
Он не договорил. Франсина заставила его замолчать, прижав руку к его губам.
— Неужели тебе нужны клятвы? — сказала она.
Он тихонько взял ее за руку и, посмотрев на нее с минуту, спросил:
— Девушка, у которой ты служишь, взаправду мадмуазель де Верней?
Франсина побледнела, склонила голову и молча стояла перед ним, потупив глаза и опустив руки.
— Она — шлюха! — грозным тоном сказал Крадись-по-Земле.
При этом слове красивая рука снова закрыла ему рот, но на сей раз шуан отшатнулся. Перед глазами кроткой бретонки был уже не возлюбленный ее, но дикий зверь во всей ярости своей ужасной натуры. Брови у шуана сдвинулись, губы искривились, и он оскалил зубы, как пес, защищающий хозяина.
— Эх, была ты цветок, а стала — навоз! И зачем я тебя отпустил!.. Для чего вы приехали? Задумали предать нас, выдать Молодца!..
Эти слова скорее походили на рычанье, чем на человеческую речь. Франсине стало страшно, но, услышав последние слова упрека, она осмелилась взглянуть в свирепое лицо шуана, подняла на него ангельски кроткие глаза и спокойно ответила:
— Клянусь спасением моей души — это ложь. Это все твоя госпожа выдумала...
Тогда он опустил голову. Девушка приблизилась к нему грациозным движением и, взяв его за руку, сказал:
— Пьер, зачем нам с тобой мешаться в эти дела? Послушай, я не знаю, как ты можешь в чем-нибудь тут разобраться, раз уж я сама ничего не понимаю! А только помни, что эта красивая благородная девушка — и моя и твоя благодетельница. Она для меня все равно что сестра. И раз мы около нее находимся, с нею не должно случиться ничего худого, по крайней мере пока мы с тобой живы. Поклянись же мне в этом! Я здесь только тебе одному доверяю.
— Не я здесь распоряжаюсь, — ворчливо ответил шуан.
Лицо его потемнело. Она взяла его за большие оттопыренные уши и тихонько потеребила их, словно ласкала кота.
— Ну, обещай мне, — продолжала она, видя, что он смягчился. — Обещай сделать все, что в твоих силах, чтобы наша благодетельница была в безопасности!
Он покачал головой, как будто сомневался в успехе, и бретонка задрожала. В эту критическую минуту конвой вышел на плотину. Шаги солдат и бряцанье оружия разбудили эхо во дворе и, казалось, положили конец колебаниям шуана.
— Может, мне и удастся ее спасти, — сказал он своей возлюбленной, — если ты постараешься, чтобы она не выходила из дому. Да смотри, что бы ни случилось, оставайся там с нею и держи язык за зубами! Иначе ничего не выйдет!
— Обещаю! — ответила она в ужасе.
— Ну, ступай в дом. Ступай сейчас же, да скрой свой страх от всех, даже от хозяйки.
— Хорошо.
Она пожала ему руку и с легкостью птицы помчалась к крыльцу, а шуан, проводив ее отеческим взглядом, шмыгнул в живую изгородь, словно актер, убегающий за кулисы, когда поднимается занавес в трагедии.
— Знаешь, Мерль, — это место, по-моему, — настоящая мышеловка, — сказал Жерар, подходя к замку.
— Я и сам вижу, — озабоченно сказал капитан.
Офицеры поспешили поставить часовых, чтобы обезопасить плотину и ворота, затем окинули недоверчивым взглядом берега и подступы к замку.
— Ну, — сказал Мерль, — или надо с полным доверием войти в эту берлогу, или вовсе туда не входить.
— Войдем, — ответил Жерар.
Солдаты по команде «вольно» вышли из рядов, быстро составили ружья в козлы и столпились перед соломенной подстилкой — на середине ее красовался бочонок с сидром. Они разбились на группы, и два крестьянина начали раздавать им ржаной хлеб и масло. Маркиз вышел навстречу офицерам и повел их в дом. Поднявшись по ступенькам подъезда, Жерар окинул взглядом оба крыла замка, где старые лиственницы протягивали черные свои ветви, затем подозвал Скорохода и Сердцеведа.
— Пойдете оба в разведку: обшарьте хорошенько сад и живую изгородь. Поняли? Да поставьте часового перед вашей линейкой у соломы...
— А можно нам перед охотой разогреть нутро, гражданин майор? — спросил Сердцевед.
Жерар кивнул головой.
— Вот видишь, Сердцевед, — сказал Скороход. — Напрасно майор сунулся в это осиное гнездо. Командуй нами Юло, он никогда бы сюда не полез: мы тут как в котле.
— Ну и глуп ты, — ответил Сердцевед. — Как же это ты, король хитрецов, не догадался, что эта хибарка — замок миловидной гражданки, которой подсвистывает наш веселый дрозд[23], самый удалой из всех капитанов, и он женится на ней — это ясно как начищенный штык. Что ж, такая женщина сделает честь всей полубригаде.
— Правильно! — ответил Скороход. — Можешь еще добавить, что и сидром тут неплохим угощают, да что-то неохота его пить перед этими проклятыми изгородями. Мне все вспоминается, как Лароз и Вье-Шапо кувырком полетели в канаву около Пелерины. Никогда мне этого не забыть. У бедняги Лароза косица подпрыгивала, будто дверной молоток.
— Скороход, друг мой, для солдата у тебя слишком много фунтазии. Тебе бы песни сочинять в Национальном институте.
— У меня слишком много фантазии, — возразил Скороход, — а у тебя совсем ее нет. Не скоро ты дослужишься до консула.
Смех солдат положил конец этому спору; у Сердцеведа в патронташе не нашлось заряда, чтобы ответить противнику.
— Ну, идешь в разведку? Я поверну направо, — сказал Скороход.
— Ладно, я пойду налево, — ответил ему товарищ. — Только погоди минутку, выпью стакан сидра. У меня язык присох к глотке, как полоска пластыря, которым наш Юло залепляет дыры на своей распрекрасной треуголке.
Левая сторона сада, которую Сердцевед не торопился обследовать, была, к несчастью, на том опасном берегу, где Франсина заметила таинственное движение. На войне случай — это все.
Войдя в гостиную, Жерар сделал общий поклон и окинул проницательным взглядом собравшихся там людей. В душе его усилилось подозрение, он сразу подошел к мадмуазель де Верней и тихо сказал ей:
— По-моему, вам следует поскорее уехать, здесь небезопасно.
— Неужели вы могли бы чего-нибудь бояться в моем доме? — ответила она, смеясь. — Вы здесь больше в безопасности, чем в Майенне.
Женщина всегда уверенно ручается за любимого человека. Оба офицера успокоились. В эту минуту общество перешло в столовую, хотя и слышались разговоры, что какой-то важный гость еще не приехал. Благодаря молчанию, обычному в начале званых обедов, мадмуазель де Верней могла более внимательно рассмотреть участников этого собрания, весьма любопытного в такой обстановке, не подозревая, однако, что до некоторой степени сама является его причиной; как и многие женщины, привыкшие во всем искать для себя развлечения, она проявляла беспечность в самые решающие минуты жизни. Внезапно ее поразило одно наблюдение. Оба республиканских офицера отличались от всех сидевших за столом внушительностью своего облика. У обоих длинные волосы, стянутые на висках и заплетенные сзади в толстую косицу, обрисовывали лоб четкими линиями, которые придают такую простоту и благородство молодым лицам. Потертые синие мундиры, обтрепанные красные отвороты и обшлага, эполеты, обвисшие на спину в долгих походах, — все говорило об отсутствии в армии шинелей, даже у командиров, и все выделяло этих двух солдат среди людей, к которым они попали.
«О, здесь вся нация, свобода! — подумала Мари. Затем она бросила взгляд на роялистов. — А там только один человек — король, привилегии!»
Она невольно залюбовалась лицом Мерля: этот жизнерадостный солдат как бы воплощал собою образ французского пехотинца, который насвистывает под пулями песенку и не упустит случая пошутить над злополучным товарищем. Жерар вызывал уважение. Строгий, полный самообладания, он, казалось, наделен был душой истинного республиканца, какие во множестве встречались тогда во французской армии и которым их скромная, благородная самоотверженность сообщала неведомую до той поры энергию.
«Вот человек с широким кругозором. Я люблю таких, — подумала мадмуазель де Верней. — Опираясь на настоящее и господствуя над ним, эти люди разрушают прошлое, но во благо будущему...»
Эта мысль опечалила ее потому, что не относилась к ее возлюбленному; она быстро повернулась к нему, чтобы совсем иным восхищением отомстить Республике, которую уже возненавидела. Она увидела маркиза, окруженного людьми, настолько смелыми, настолько фанатичными, настолько рассчитывающими на будущее, что они решались бороться с победоносной Республикой, надеясь восстановить умершую монархию, отмененную религию, принцев, скитающихся за границей, и уничтоженные привилегии. И тогда она подумала: «Маркиз — человек такой же силы воли. Склонившись над обломками прошлого, он хочет создать из него будущее».
Мысль ее, питающаяся образами, блуждала в эту минуту между развалинами нового времени и развалинами прошлого. Совесть громко говорила ей, что один борется за отдельного человека, другой — за целую страну, но чувство привело ее к выводу, к которому могут привести и рассуждения: к признанию, что король — это страна.
