– Хорошенькая почта, нечего сказать!
– Давай смотреть дальше.
Но Жозеф откинулся на спинку стула:
– В такие дни, кажется, так бы все и бросил.
Непривычная вялость Жозефа заставила Гийома насторожиться.
– Вроде Вениамина? – Вопрос Гийома против его воли прозвучал вызывающе.
– Да, вроде Вениамина.
– Ты, значит, был в курсе дела?
– Вениамин однажды мне об этом намекнул, тогда еще, в кабриолете.
Спокойный тон Жозефа распалил беспокойство Гийома.
– Чистое безумие!
– Почему же?
– Воображаю, в каком теперь положении дела Абрама и Якова.
– Дела как дела. Идут помаленьку.
– Нет, ты просто неподражаем. Что же, они, по-твоему, каменные? А огорчения?
Жозеф глубоко задумался, что могло показаться, пожалуй, даже нарочитым… Потом произнес еще медленнее:
– Огорчения? Какие огорчения?
– Все бросить, черкнуть словечко с ближайшей станции и удрать на пароходе, как последний вор. Я никогда от Вениамина этого не ждал.
Жозеф через очки посмотрел на брата отсутствующим взглядом.
– Все-таки он сделал то, что задумал.
– Да что сделал-то?
Младший брат неопределенно махнул рукой:
– Решил попытать счастья, бросил то, что само дается в руки, чтобы начать все сызнова…
– Если не ошибаюсь, ты, кажется, одобряешь его поступок?
Жозеф ответил мягче, чем можно было ожидать:
– Не одобряю и не порицаю. Каждый… волен поступать как знает.
Услышав эти слова, Гийом вскочил из-за стола и стал посреди комнаты.
– Как так волен? Никто не волен. У каждого есть свои обязанности, и мы должны им покоряться.
– Покоряться?
Не расслышав иронии в словах брата, Гийом заходил по комнате мелкими твердыми шажками.
– Да, покоряться, и это вовсе не так просто. Это, если хочешь, труднее. Вениамин сбежал. Я называю это трусостью. Он не имел права, пойми, Жозеф, не имел никакого права. Есть вещи, которые нельзя выбросить, как пустой бочонок: дела, свою фирму, родителей, жену, детей. Мы связаны с нашим делом, как вчерашний день с сегодняшним, а сегодняшний с завтрашним и так далее… до бесконечности, связаны, как основа и уток. Вениамин хотел вырваться на свободу. Подожди, он еще увидит… Он-то уж во всяком случае не смел.
– Почему? – медленно спросил Жозеф. Но Гийом не сразу ответил па вопрос брата. Повысив голос, этот эльзасский пророк наконец заговорил:
– Потому что он француз, Жозеф, и потому что ему посчастливилось сражаться за свою страну. Вот что в первую очередь должно было его удержать.
Гийом воскресил воспоминания, которые в равной мере задевали за живое обоих младших Зимлеров.
– Он уплатил свой долг.
– Никому не дано уплатить сполна свой долг. Никому и никогда. Долг растет и растет, что ты ни делай.
– А Ламбер?
– С гибелью Ламбера Вениамин становился французом еще больше, чем прежде.
Какая-то новая мысль пришла ему в голову, и он добавил уже более спокойным тоном:
– Иногда хочется понять, почему там… под Гравлотом… погиб тот, а не другой…
Жозеф подался всем телом вперед, пристально глядя на брата.
– Он и сам задавал себе этот вопрос, Гийом. Вот что удивительно.
Но Гийома уже снова поглотили будничные, даже мелочные заботы.
– Гермина была очень недовольна его тогдашним приездом, из-за Жюстена. Он дурно влияет на мальчика. Ты понимаешь? Когда он уехал, мы вздохнули свободно.
Теперь Жозеф почувствовал, как в нем подымается неудержимый ветер гнева.
– Хватит, довольно болтать! За работу!
И он взялся за письма с холодной яростью, поразившей Гийома.
– Базэн… пять штук… во всяком случае, милостыни мы у него просить не намерены… Предлагают купить шерсть… Продается смазочное масло. Цены умеренные. Нужно бы посмотреть… «Союз французских фабрикантов сукна». Ну, эти уж хватили через край! Мы им, видите ли, не компания, но взносы наши пришлись им по вкусу… А это от кого? Гийом! Гийом! Да Гийом же! Дельмот…
– Что, что Дельмот?
– Заказ от Дельмота на девяносто штук: из них шестьдесят шатодунского сукна по семнадцать пятьдесят.
– Черт возьми! Девяносто…
– Давнишний клиент господина Лорилье-Помье!
– Ты с ним видался?
– Слова не сказал. Послал только ему месяца полтора назад через комиссионера коллекцию образцов и визитную карточку.
– Значит, лед тронулся.
– Но это только начало… Увидишь, что будет через полгода.
Пока Жозеф потирал руки и ухарски притопывал, Типом лихорадочно распечатывал конверт за конвертом.
– Еще одиннадцать штук по трем заказам: Матиас из Тура, Гаас из Лиможа и еще один, из Сен-Дени; потом два отказа – один из Гавра, а другой от старика Каримана.
– Счастливый праздник, Гийом?
Жозеф поднялся со стула и, весело блестя очками, протянул Гийому обе руки. Гийом крепко пожал их.
– Счастливый праздник, Жоз!
Конверты с фирменными заголовками, весело шурша, разлетелись по полу. Братья вышли. Из столовой, куда перешли курильщики ради экономии газа и гостеприимного уюта круглого стола, доносился шум голосов. В свете полной луны четко вырисовывались контуры фабрики.
– Помнишь? – невольно пробормотал Жозеф.
Не особенно-то она приглядна, их фабрика, зато каждый ее кирпич был в их глазах живым существом.
Но они могли с полным правом утверждать, что, не считая нескольких счастливых для Жозефа часов майского вечера, никто из них не урвал и дня развлечений; Гийом собственноручно открывал каждое утро ворота, собственноручно Ипполит рассчитывался с рабочими, собственноручно ощупывал Миртиль каждый образчик товара; и никто, кроме Жозефа, не принимал посетителей.
– Для них деньга всё – как ухватятся за что, так уж из рук не выпустят, прусская косточка, – ворчал Пайю уважительно, но ядовито.
– Ничего, ничего: все эти «Бон марше», «Бель жардиньер» и даже сам «Лувр» придут еще к нам на поклон, – сказал Жозеф.
Как-то вскоре после переезда, когда выдался свободный час, Жозеф произвел подсчеты: основной капитал, прибыль, оборудование, станки, расходы на установку машин и транспорт; каждый камень и каждый кирпич окупался восемьюдесятью двумя сантиметрами декатированного, промытого и отглаженного сукна.
– Фабрика еще не окупилась, – ответил Гийом.
Вздох, мощный, как дыхание кузнечных мехов, вырвался из груди Жозефа. Он отечески положил руку на плечо старшего брата.
– Она окупается с каждым днем. Ее, в сущности, окупает Лорилье-Помье, который придерживается расценок тысяча восемьсот второго года. – И, понизив голос, добавил: – А какая была все-таки проклятая зима! Помнишь, ничего не клеилось. Ни порядка, ни работы. А эти подлецы, воспользовавшись военным временем, согнали нас с места. Заказчики в один голос твердили: «У нас другие поставщики, покажите, чего вы стоите!»
Еще бы Гийому забыть эту зиму! Грызя усы, он криво усмехнулся.
– Подумать только, как мы рисковали, покупая эту фабрику.
Но улыбку тут же потушили нахлынувшие воспоминания.
Дрожа всем телом, он прижал руки к груди, к тому самому месту, где два дня и две ночи лежала доверенность, подписанная отцом.
А безумец Жозеф куда-то исчез. Он мерил ночную мглу огромными шагами, вот он мелькнул у низенькой стены, вот донесся его голос: «…девятнадцать… двадцать… в этой стене ни за что не будет восьмидесяти метров…»
Услышав смех брата, Гийом покрылся холодным потом. Нет у него сил оглядываться назад. За этот год нервы окончательно сдали.
Пока Жозеф расхаживал вдоль стены, старший брат успел подвести итоги. Он подводил их столько раз, что теперь это не составляло для него никакого труда. Стоимость фабрики – двести десять тысяч франков плюс десять тысяч пятьсот франков процентов за первый год. Из них двадцать две выплачены на два месяца раньше срока – чек датирован 31 июля. Станки и поставки сырья оплачиваются без особого напряжения ежемесячно все возрастающими суммами.
Однако нотариус императора германского и короля прусского не спешит с продажей их недвижимости в Бушендорфе. Все там заросло травой. Стекла уже давно служат мишенью для мальчишеских рогаток. Ветром снесло почти все трубы. Деревянный забор рухнул, – так по крайней мере сообщалось в последних двух письмах. Итак, долой с актива шестьдесят тысяч франков.
Правда, в их бушендорфском доме поселился какой-то поверенный в делах. Поначалу казалось, что сделка выгодная, – как-никак двадцать тысяч франков. Но радость оказалась преждевременной. Поверенный регулярно забывал платить, а германский нотариус его не беспокоил.
Из пяти тысяч долга должники покрыли только семьсот франков; остаток, очевидно, придется занести в графу убытков, причиненных войной, то есть тех, которые не возмещаются но страхованию.
Имевшиеся на бушендорфском складе товары на сумму в восемь тысяч франков были в спешке спущены за пять тысяч. Переезд обошелся никак не меньше восьми тысяч.
