Передавая гостю маслины, Бланшетта шепнула: «Не повезло, бедняжка Орельен…» — и слегка поджала губы. На что она намекает? Он догадывался. Но решил оставить ее реплику без внимания.
— Там, где нет религии, там ад, самый настоящий ад, — продолжала разглагольствовать госпожа Барбентан-старшая. — Филипп принес столько несчастья семье именно потому, что воспитал своих сыновей в неверии, вечно высмеивал при них все самое святое…
Бланшетта покачала головой.
— Вы же сами знаете, мама, что ничто не в силах повредить Истине…
— Ох, гугенотка! — вздохнула свекровь и взялась за салат.
Самой заветной мечтой доктора Филиппа Барбентана, которую он лелеял всю жизнь, было отвязаться от этой тени, от этого ходячего упрека. Ему рисовался тот упоительный час, когда избиратели отзовут его в Париж, и тогда-то он сумеет насладиться свободой и всеми благами столицы, потому что Эстер, само собой разумеется, останется в Провансе, в их доме, и окончательно погрязнет в своей поповщине. Но жизнь безжалостной рукой сминает мечты. Переехав в Париж, сенатор довольно быстро смекнул, что, ежели он намеревается стать помощником заместителя министра, необходимо обзавестись шикарной квартирой и устраивать приемы. А следовательно, в его новом доме на авеню Обсерватории нужна хозяйка. К тому же Эстер — из рода Ринальди, ее двоюродный брат Шарль, сделавшись председателем финансовой комиссии парламента, был свой человек в кругах парламентского большинства. Поэтому, если возникнет одна из тех двуцветных комбинаций, которые периодически спасают Республику, родство Барбентана с Шарлем Ринальди может напомнить председателю кабинета министров, что имеется еще один свободный портфель и еще один претендент на этот портфель… Волей-неволей сенатору пришлось покориться обстоятельствам, вывезти из провинции Эстер и водворить ее у себя. А супруга сенатора ставила свечи перед статуей богоматери в соборе Нотр-Дам-де-Шан и возносила ей мольбы о продлении срока нынешнего состава кабинета. Вот и все!
Орельен окончательно закусил удила. Что это за прогулки с Полем Дени, фактически первым встречным. Неужели? Ну что ж, на сей раз он, кажется, окончательно исцелился. Просто провинциалочке загорелось видеть Париж. Должно быть, и впрямь у него в голове все перевернулось… Что прошло — то прошло. Любопытно, но раньше с ним ничего подобного не случалось. Вдруг он подумал, что с его стороны это чистейшая злоба и что в глубине души он просто ревнует. Я ревную? Этого еще не хватало. Он обратился к Бланшетте с какой-то любезностью. Однако вспомнил, что с ней-то как раз и не следует особенно любезничать. Ему хотелось одного — уйти. Но нельзя же в самом деле встать и уйти от десерта.
Кофе подали в библиотеку. Извинившись перед дамами, Эдмон увел Лертилуа на балкон, якобы затем, чтобы выкурить сигару. Они молча разглядывали крыши, Эйфелеву башню, купол Дворца Инвалидов. Было прохладно. И серое-серое, без единого пятнышка, небо.
— Из каких он Лертилуа? — спросила Эстер у Бланшетты. — Пожалуйста, один кусок, вы же знаете… Из тех, что занимаются цикорием?
— Нет. Цикорием занимаются его двоюродные братья, и они намного богаче. А это Лертилуа-Дебре… Суконщики…
— А-а, я думала, что другие… Цикорий, текстиль, — наследственная отрасль промышленников Севера… Я хотела сказать вам, милочка, что вы слишком внимательно глядите на этого самого Лертилуа… Тише, тише, не возражайте… Я сказала только то, что сказала, и ничего больше…
— Ну знаете, мама, это все-таки довольно странная мысль.
— Но, дорогая доченька, я же вам ничего больше не говорю. Бывает порой, что даже не думая ни о чем дурном… Уверена, что сейчас именно так и обстоит дело… Бывает, что мы слишком внимательно смотрим на мужчину. Говорю это только, чтобы вас предостеречь.
— Но, мама!
— Я ничего бы вам не сказала, если бы вы ходили на исповеди, но, к несчастью, вы лютеранской веры.
— Велико несчастье, мама!
— Да, велико, Бланшетта… Для нас, порядочных женщин, священник — огромная поддержка… Мужчина, которому можно сказать все… на чью душу можно переложить наши помыслы, именно тем и опасные, что не высказаны вслух. Словом, тот, кто руководит нами, тот, кто помогает нам разобраться в себе, освещает тайники нашего сердца… Улыбайтесь, милочка, улыбайтесь, но помните, что многие женщины лишь благодаря церкви свыкаются со своим долгом.
— Для меня это не долг, — возразила Бланшетта и сама удивилась тому, как неубедительно прозвучала ее фраза. — Потому что я люблю Эдмона, — добавила она.
— Когда есть дети, вовсе необязательно любить мужа. И все-таки это должно быть огромное счастье. Любить бога, с одной стороны, а с другой… я часто упрекаю себя, что дала вам в мужья своего сына, который ни во что не верит! Я не особенно-то ценю ваших пасторов, но вы, вы должны чаще ходить в храм…
— Мама, вы же отлично знаете, что моя вера иная, не внешняя. Каждый по-своему смотрит на такие вещи… Некоторые любят выставлять все напоказ… А я лично храню свои чувства про себя.
— Истинно гугенотская точка зрения. И зачем только вы убиваете целую жизнь над чтением библии, если даже того не знаете, что возносить истинную хвалу всевышнему можно только во храме…
Госпожа Барбентан-старшая поставила чашку и впилась глазами в лицо невестки, желая уловить впечатление, которое произвела ее проповедь. Но, увидев, что Бланшетта упорно смотрит в сторону балкона, сердито пошевелила бровями. Хотя ведь Эдмон тоже там.
— Тебе не повезло, дружище, — обратился Эдмон к Орельену. Тот взвился:
— Вы что, сговорились, что ли, сообщать мне об этом?
— Кто это мы?
— Ты и твоя жена. Не понимаю даже, о чем идет речь.
— А, Бланшетта!. Не строй из себя грудного младенца. Мы же отлично знаем, что ты пришел только ради Береники, и поэтому Бланшетта…
— Это же глупо в конце концов! Я пришел ради вас обоих, ради тебя… разве я раньше к вам не приходил, когда никакой твоей кузины здесь не было?
— Не оправдывайся, пожалуйста. Ничего тут худого нет. Конечно, мне приятно, что ты приходишь к нам с этой целью, а не ради Бланшетты… (Он хохотнул.) Хотя в конце концов Бланшетта совершенно свободна…
— Ты просто глуп. Оставь свою жену в покое. А заодно и Беренику.
— А ты, так сказать, валишь их в одну кучу? Ну, знаешь ли, это не особенно утешительно.
— Да что с тобой, Эдмон?
— Потому что, как ты сам прекрасно знаешь, Бланшетта питает к тебе слабость…
— Ты с ума сошел! В целом мире для нее существуешь ты один. И потом, давай-ка поговорим о чем-нибудь другом!
— Нет, дружище, нет! У тебя такой вид, словно ты оправдываешься. И совершенно зря, я ведь совсем спокоен. Я отлично знаю, что Бланшетта любит только меня одного, но все-таки у нее есть небольшая слабость к твоей особе, что и естественно. Худого тут нет ничего. Все-таки сегодня ты пришел к нам не ради нее и не ради меня, а ради Береники, а Береники-то и нет! Хочешь не хочешь, но тебе не повезло!
— Ей-богу, ты можешь довести человека до истерики!
— Признайся же, что она тебе нравится.
— Твоя жена? Очень.
— Да нет, идиот, Береника…
— Ты меня извини, пожалуйста, что я убегаю, даже сигары не докурив, но меня ждут, а я не люблю заставлять людей себя ждать.
— Ладно, ладно… Иди, донжуан! Но так или иначе Береника огорчится…
— Не будь смешным. Мадам Морель чудесно проводит время с Полем Дени…
— Еще и ревнует! Поль Дени… Ах, детка, если бы тебя огорчал только Поль Дени!..
Они вернулись в библиотеку.
Бабушке привели показать внучек. Девочки смеялись и болтали, но при виде Орельена обе насупились.
— Скажите дяде «здравствуйте».
Лертилуа, не дожидаясь продолжения, распростился с хозяевами дома.
— Уже? — воскликнула Бланшетта, но тут же спохватилась, поймав настороженный взор свекрови.
— Я выйду с тобой, — произнес Эдмон. — Мне нужно заглянуть в контору.
Когда они спускались с лестницы, Эдмон вернулся к прерванному разговору, но уже совсем в ином тоне:
— Послушай, я не шучу, раз Береника тебе нравится, я готов, при случае… словом, можешь рассчитывать на меня как на сообщника…
Орельен, который шел впереди, обернулся:
— Нет, ты просто невозможен! Почему тебе в конце концов так не терпится толкнуть свою кузину в мои объятия?
— В сущности, я не так уж настаиваю на твоей кандидатуре, но раз она тебе нравится… Только не отпирайся и не дерзи, хорошо? Я ведь тебя знаю, старина. Ты еще в окопах такой был. Ну так вот, если тебе угодно знать, я очень люблю Беренику и терпеть не могу ее мужа… я тебе о нем расскажу… и считаю, что Береника имеет право на свой кусочек счастья… а с тобой это обходится без сердечных последствий…
Последние слова очень не понравились Орельену. Он замолчал и несколько мгновений не глядел на Эдмона.
