Джефф так и не понял, что его заставило так сделать. Он так и не разобрался в том, знает ли он, какая Меланкта на самом деле, по-честному, перед самой собой. Ему, казалось, он это знает, а потом вдруг наступал такой момент, ну вроде вот этого, когда она будила в нем прежние страхи и прежние мысли. И тогда он понимал, совершенно ясно, что ничего не понимает и никогда не поймет. Он понимал, что никогда не поймет того, чего она от него по-настоящему хочет. Он понимал, что никогда по-настоящему не поймет, что чувствует сам, в самой глубине души. Там, внутри, все так перемешалось. Единственное, что он понимал со всей ясностью, так это что Меланкта всегда должна быть рядом и что ему этого очень хочется, и точно с такой же силой ему хочется оттолкнуть ее от себя, навсегда, навеки. Чего же такого Меланкта от него хотела, если по-честному? Чего такого хотел, если по-честному, от нее сам Джефф Кэмпбелл?
— Мне ведь и вправду казалось, — простонал про себя Джефф Кэмпбелл. — Мне ведь и вправду казалось, что теперь я прекрасно знаю, чего хочу. Мне и вправду казалось, что я научился доверять Меланкте. Мне и вправду казалось, что уж теперь все у меня утряслось и устаканилось после всего, что я с нею пережил. А теперь я точно знаю, что ничего не знаю, какая она на самом деле. О, Господи, помоги и укрепи меня!
И у Джеффа вырвался стон, из самой глубины души, и он зарылся лицом в траву, в том месте, где лежал, а Меланкта Херберт лежала рядом с ним, очень тихая, и молчала.
Потом Джефф повернулся и посмотрел на нее. Она лежала рядом с ним, очень тихая, и лицо ей обжигала горькая вода. И Джеффу сделалось так стыдно, и такой его охватил стыд, какой всегда его охватывал, когда он причинял Меланкте боль.
— Меланкта, милая моя, я не хотел, не хотел ничего плохого, — сказал он ей очень нежно. — Я совершенно не хотел тебе делать больно, Меланкта, родная моя. Я совершенно не понимаю, Меланкта, родная моя, что на меня иногда такое находит, когда у меня и в мыслях нет причинить тебе боль. Я совершенно не хочу так дурно с тобой поступать, Меланкта, но все происходит так быстро, что я ничего не успеваю понять, и вот уже ничего не поправишь. Мне так стыдно, просто жуть, за то, что я так дурно с тобой поступил, Меланкта, родная моя.
— У меня такое чувство, Джефф, — начала Меланкта, очень медленно и горько, — у меня такое чувство, что тебе, Джефф, кажется, что один из нас просто обязан стыдиться того, что мы вместе, а поскольку ты, Джефф, понимаешь, что мне тут стыдиться нечего и что я этого делать не стану, то ты, Джефф, не видишь другого выхода, кроме как делать это за меня, и как можно чаще. И так с тобой всегда, Джефф Кэмпбелл, если я правильно поняла и тебя, и то, как ты со мной обращаешься. Вот так, Джефф Кэмпбелл, и никак иначе, потому что это правда. Значит, ни на грош ты мне больше не поверил, раз обращаешься со мной таким вот образом, ведь так, Джефф Кэмпбелл? И я имею полное право тебе об этом сказать, Джефф, этими самыми словами. И я имею полное право потребовать ответа на вопрос о том, поверил ты мне, Джефф, хоть чуточку, или не поверил, и не смог ни на грош во мне разобраться. Значит, не поверил, да, Джефф, ты меня слышишь?
— Да, Меланкта, — медленно ответил Джефф.
Меланкта немного помолчала.
— Мне кажется, на этот раз я никогда тебе этого не прощу, Джефф Кэмпбелл, — твердо сказала она.
Джефф тоже немного помолчал.
— Боюсь, что и у меня тоже такое чувство, что на этот раз ты никогда мне этого не простишь, Меланкта, — печально сказал он.
Они лежали долго и молча, и каждый напряженно думал о том, какой он несчастный. Потом наконец Джефф начал рассказывать Меланкте о том, о чем он думал, пока был с ней.
— Я, конечно, понимаю, Меланкта, что тебе, конечно, надоели все эти мои бесконечные разговоры, но только понимаешь, Меланкта, со мной ведь всегда так, нет, правда. Понимаешь, Меланкта, со мной так постоянно, то есть все время. Вот помнишь, Меланкта, о чем я тебе как-то раз рассказывал, когда мы с тобой еще не очень давно были знакомы, что я на самом деле знаю только два вида любви, один, это когда хорошо быть с собственной семьей, и другой, это когда как животные, и что мне никогда не нравился этот второй ее вид, и что я никогда этого не хотел для цветных мужчин и женщин. Понимаешь, Меланкта, со мной всегда так. Теперь у меня есть это новое чувство, которому ты меня научила, совсем как я тебе когда-то об этом сказал, и это для меня как новая вера, и теперь мне кажется, что начинаю понимать, что такое любовь, это вроде как все всегда вместе, и все по-новому, и все те мелочи, самые разные, про которые я раньше думал, что они не нужны и что хотеть их дурно, все складываются вместе, и получается одно большое и правильное чувство. Понимаешь, Меланкта, это ведь ты научила меня так все это видеть, как я раньше не умел, когда все разные виды любви собираются воедино, и из них, из всех вместе, получается что-то очень большое, очень правильное и по-настоящему прекрасное. Теперь я иногда начинаю смотреть на все именно этими глазами, Меланкта, так, как ты меня научила, нет, правда, и тогда я так тебя люблю, Меланкта, это просто как самая настоящая вера, а потом на меня вдруг что-то такое налетает, и я не понимаю, кто ты и что ты, Меланкта, родная моя, и что-то такое на меня находит, а вдруг я не прав, когда мне кажется, что это все так прекрасно и замечательно, и когда я совсем перестаю думать так, как думал раньше, как думал всегда, про то, что для меня правильно, и про тихую размеренную жизнь, и про цветных мужчин и женщин, и тогда мне начинает казаться, Меланкта, что на самом деле ты дурная женщина, и еще мне начинает казаться, что сам я все это делаю только потому, что мне тоже хочется гоняться за всеми этими развлечениями, которые для меня по сути ничто, когда я даю себе труд задумываться, и если я в своем уме, то делать мне ничего подобного не следует, и тогда я делаю тебе больно, Меланкта, и ничего не могу с собой поделать, потому что если я хочу жить так, как для меня правильно, то я должен вести себя с тобой именно так, и никак иначе. Мне очень хочется жить и думать по правде, Меланкта, очень-очень, и чтобы эта правда, Меланкта, была единственной возможной, и я никак не могу найти способа и разобраться, Меланкта, и выяснить для себя, который из способов жить и думать правильный, старый, то есть, как я всегда жил и думал, или новый, которому ты меня научила и который иногда для меня, прямо как новая вера, так вот который из способов жить и думать для меня единственно правильный, и чтобы быть по-настоящему хорошим человеком, и мне так стыдно, Меланкта, столько ты со мной намучилась, и столько я тебе причинил боли, и так по-свински я себя с тобой веду. Понимаешь, Меланкта, мне вовсе не хочется быть с тобой трусом, но вот если бы я только знал наверняка, какой из способов для меня самый правильный. И я больше чем уверен, Меланкта, что именно так бы я себя и вел, если бы только знал это наверняка, Меланкта. Помоги мне, пожалуйста, Меланкта, помоги мне понять, что правильно, а что нет, прошу тебя, Меланкта, родная моя. Мне очень нужно это знать, очень-очень.
— Нет, Джефф, дорогой мой, в этой твоей вечной беде я тебе никак помочь не смогу. Все, что я могу, Джефф, так это по-прежнему верить в то, что ты всегда хороший, и пусть даже ты и делаешь мне очень больно, я всегда в тебя верила, Джефф, гораздо больше, чем ты того заслуживаешь, особенно когда ведешь себя со мной так по-свински, Джефф.
— Ты и правда очень добра ко мне, Меланкта, милая моя, — сказал Джефф, выдержав долгую, исполненную нежности паузу. — Ты и вправду очень добра ко мне, Меланкта, родная моя, а я так по-свински с тобой поступаю, и веду себя, и вообще. Ты правда любишь меня, Меланкта, правда-правда?
— Правда-правда, не сомневайся, я вся твоя. Господи, Джефф, какой же ты все-таки глупый.
— А я никогда и не говорил, что ты не права, Меланкта, и не могу с тобой сейчас не согласиться, — ответил Джефф.
— О Господи, Джефф, я так тебя люблю, ты только никогда об этом не забывай, хорошо? А если ты этого еще не понял, Джефф, то я тебе это сейчас докажу, раз и навсегда.
И они лежали еще долго-долго и любили друг друга, и потом к Джеффу вернулось его светлое и радостное чувство.
— Я, наверное, и впрямь не такой уж и плохой ученик, Меланкта, милая моя, и то, чему ты меня учишь, тоже хорошо и правильно, — рассмеялся, в конце концов, Джефф Кэмпбелл. — Вот сама скажи, Меланкта, разве я не самый что ни на есть прилежный ученик, и хожу к тебе каждый божий день, и больше никогда не сбегаю с уроков? Ничего подобного ты не скажешь, Меланкта, ведь так? Потому что я и есть самый прилежный ученик на свете, и всегда учу уроки, и всегда стараюсь быть самым лучшим, прямо как моя учительница. Ну, скажи мне, Меланкта, разве я не молодец?
— Да нет, Джефф Кэмпбелл, не обольщайся, не такой уж ты и замечательный, во всяком случае, разве этаких вот учеников заслуживает такой терпеливый и добрый учитель как я, который никогда ничему плохому не научит, так ведь Джефф, а? И сдается мне, слишком уж я тебя распустила, и все тебе сходит с рук, даже когда ты ведешь себя совсем по-свински, я тебя все равно прощаю, и работа эта не из легких.
