Волна жалости окатила Джимми. Больше он ее не винил. Пять лет назад она была в том нежном возрасте, когда человек еще не отличает добра от зла. Ее нельзя винить, что она сочиняла сентиментальные стишата; он и сам в таком возрасте мечтал стать эстрадным певцом. Юности надо прощать. И, умиляясь всепрощению, он принялся листать страницы.
Но тут с ним стало твориться нечто любопытное — ему казалось, будто он уже листал их. Рано или поздно такое чувство испытывает каждый. Он был почти убежден, что не в первый раз видит стишок на двадцать седьмой страничке, озаглавленный «Элегия». Встречались строчки совершенно знакомые. Люди, разбирающиеся в таких вещах, объясняют, что дело тут в клетках мозга, которые что-то такое делают; ну, в общем, что-то, связанное с мозговой деятельностью. Скорее всего, это и происходит с ним сейчас.
Но нет! Все-таки дело не в этом. Смутное чувство, что он уже читал эти стихи, росло, а не тускнело. Читал, определенно читал! Когда? Где? А главное, с какой стати? По собственной воле читать их он ни за что бы не взялся.
Именно эта мысль и подтолкнула его память в верном направлении. За всю свою жизнь он всего какой-то год был обязан читать книги, которые ни за что бы не стал читать сам — когда работал в «Кроникл». Может, так случилось, что ему давали их на рецензию? Или…
И тут память, в обычной для нее затейливой манере, едва плетясь в начале, вдруг одним легким скачком завершила путешествие. Он вспомнил! А за озарением наступило смущение… и ужас.
— Господи!
Теперь до него дошло, почему там, в Лондоне, ему сразу почудилось, будто он уже видел такие волосы. Туман рассеивался, все проступало с беспощадной четкостью. Он вспомнил, что случилось пять лет назад, в ту встречу, на которую таинственно намекала Энн. Он понял, что она, подразумевала тогда, на пароходе, обвиняя Джимми Крокера в том, что он излечил ее от сентиментальности. На лбу у него проступил холодный пот. Теперь интервью вспомнилось ему ясно и четко, словно случилось пять минут, а не пять лет назад.
Вспомнил Джимми и свою статейку в газете, и мерзкую радость, с какою он ее кропал. В ту пору его распирало буйное, неудержимое, мальчишеское чувство юмора. Оно взбрыкивало, как молодой жеребенок, не оглядываясь, кого лягает. Вспомнив, что он тогда ликующе настукал на машинке, Джимми содрогнулся и поймал себя на том, что ему гнусен человек, который мог без малейших угрызений совести совершить такую жестокость. Помнится, он еще прочитал избранные места восхищенному коллеге… Могучее сочувствие к Энн взбурлило в нем. Неудивительно, что ей ненавистны даже воспоминания о Джимми Крекере!
Возможно, раскаяние вконец истерзало бы его, не попадись ему случайно сорок шестая страница. «Похороны любви» он прочитал за две минуты, стишок был совсем коротенький — и настроение его кардинально переменилось. Больше он не чувствовал себя подлым убийцей. «Похороны любви» подействовали как тоник, оживили, влили новую энергию. Какие кошмарные стихи! Какие нелепые, какие слабые! Все, понял он, обернулось к лучшему.
На пароходе Энн призналась, что его насмешки отбили у нее склонность к поэзии. Если так, то он сыграл в ее жизни роль спасителя! Он представил, какой она стала бы, сочиняй и сейчас такую чушь, и возликовал от того, что совершил пять лет назад. В сущности, сегодняшняя Энн — восхитительная, несравненная девушка, задумавшая похитить Огдена, — его творенье! Именно он растоптал в ней вирус сентиментальной поэзии. Наум ему пришел напев старой песенки:
«Благодаря тебе
Я стала вот такой.
Надеюсь, ты дово-о-лен?»
Не просто доволен — горд! Однако после первых восторгов ликование упало до умеренного. Кару за свой добрый поступок он все равно несет. Для нее Джимми Крокер — не спаситель, а помесь людоеда с вампиром. Нельзя допустить, чтоб она узнала, кто он на самом деле. Никогда! Или хотя бы, до тех пор, пока ему не удастся усердным трудом стереть ее отношение к давнему проступку.
Дробный стук каблучков ворвался в его мысли. Он быстренько сунул книжку на место. Вошла Энн, плотно притворив за собой дверь.
— Ну? — нетерпеливо спросила она.
С минуту Джимми не мог отвечать. Он смотрел на нее, думая, какое она совершенство. Без всех этих сантиментов, решительная, требовательная, энергичная — словом, Энн, а не автор «Одинокого Сердца».
— Попросили вы ее?
— Да, но…
— О! — лицо у Энн вытянулось. — Значит, не хочет брать Джерри обратно?
— Отказала наотрез. Я старался как мог.
— Понятно… Они помолчали.
— Это решает дело, — сказал наконец Джимми. — Теперь вы, волей-неволей, разрешите мне участвовать.
— Это же большой риск! — встревожилась Энн. — Ведь самозванство — уголовное преступление?
— Ну и что? Говорят, в современных тюрьмах — очень хорошие условия, концерты, пикники, то-се… С удовольствием посижу там. У меня недурной голос, хор организую.
— Мне кажется, мы нарушаем закон. Я говорила Джерри, что нам ничего не грозит. Ему — только потерять работу, а меня отослали бы к бабушке. Но это я так, ради его успокоения. Как по-вашему, стоит сначала выяснить, какое тут полагается наказание?
— Это можно. Заодно проясним и мои дальнейшие планы. Если мне грозит пожизненное заключение, не нужно заботиться о выборе профессии.
— Меня-то вряд ли отправят в тюрьму, — проговорила Энн, — я все-таки родственница. Хотя лучше в тюрьму, чем к бабушке. Она живет в жуткой дыре и вечно сердится. Но с вами они церемониться не станут, как бы я ни заступалась. Нет, правда, лучше все это бросить! Я чересчур увлеклась. Не учла все обстоятельства.
— Ни за что! Умру, но не брошу. Победа иль провал. Что вы ищете?
Энн копалась в пухлом томе, стоявшем у окна.
— Это каталог, — коротко объяснила она, листая страницы. — У дяди Питера кипы юридических справочников. Я ищу «похищение». Вот. «Энциклопедии — полка «х». А, она наверху. Минутку.
Вбежав по короткой лесенке, Энн скрылась.
— Вот она! — донесся голос с галереи. — Нашла!
— Давайте! — крикнул Джимми.
— А сколько страниц! Сейчас, сейчас! Минутку. С галереи доносилось шуршанье и чиханье.
— Ох, ну и пылища тут! Густым слоем. А сигаретных окурков! Надо дяде сказать. Угм… А, вот! Наказание за похищение…
— Тш-ш! — прервал Джимми. — Идут. Дверь открылась. Вошел Огден.
— Привет! — заметил он. — А я тебя искал. Не думал, что застану тут.
— Входи, мой мальчик, устраивайся как дома! — радушно пригласил Джимми.
— Нахальный ты, жуть! — Огден неприязненно оглядел его.
— В устах сэра Хьюберта Стэнли это похвала.
— Э? Кто такой?
— Один дядя. Разбирался, что к чему.
Огден прикрыл дверь.
— Я тоже не промах. Знаю, к примеру, кто ты. — Он хихикнул. — Раскусил тебя!
— То есть?
Толстый отрок хихикнул снова.
— Думаешь, такой ты ловкий, дальше некуда? А я тебя просек. Джимми Крокер! Пхе! Какой там Джимми! Какой там Крокер! Ты — мошенник! А зачем ты тут? Ясно. Чтобы меня спереть.
Уголком глаза Джимми поймал потрясенное лицо, выглянувшее между балясин галереи и торопливо нырнувшее за них. Оттуда не доносилось ни звука, но Джимми знал, что Энн ловит каждое слово.
— С чего вдруг такие догадки?
Огден бухнулся в глубины любимого кресла, вольготно забросил ноги на письменный стол и встретил взгляд Джимми стеклянным, но проницательным взором.
— Сигаретка найдется?
— Извини — нет. Очень жаль.
— Мне еще больше.
— Однако, с твоего разрешения, вернемся к первоначальной теме, — попросил Джимми. — С чего ты решил, будто я хочу тебя похитить?
Огден зевнул во весь рот.
— Сидел в гостиной после ленча, когда этот тип, ну, лорд, зашел к мамаше. Хотел, видите ли, «побеседовать наедине». Ну, мать меня отослала, а я, само собой, сел под дверью.
— Тебе известно, куда попадают мальчики, которые подслушивают под дверьми секретные беседы? — сурово вопросил Джимми.
— А то! На свидетельское место в суде. Так вот, сижу я, значит, и слышу: этот лорд говорит матери, что он притворился. А на самом деле, никакой ты не Джимми Крокер, он в жизни тебя не видал. Еще, говорит, ты мошенник, за тобой надо следить. Тут я и догадался, что к чему. А что, ловко ты это, в дом втерся! Хвалю.
Джимми не отвечал, обдумывая лихой контрудар Джека-Джентльмена. Невольно он восхитился простотой стратегии, тут была какая-то артистичность, достойная уважения.
— Слушай-ка, — продолжал Огден, — давай обсудим с тобой это дельце. Понимаешь, меня дважды крали, и все — им, ворам. Обнаглели, сил нету. Фиг они меня получат! Хоть бы немножко отстегнули. Обрыдло, сказать не могу! Крадут меня, крадут, а навар — другим. Ну, ладно, я твердо решил — следующий раз пускай берут меня в долю. Усек? Пятьдесят на пятьдесят. Согласен — валяй, похищай. Нет — сделка расторгается. Фиг ты меня тогда похитишь! Раньше, когда меня похищали, я совсем маленький был, а теперь — не дамся. Ну, чего скажешь?
