— Тогда утром, сразу же после завтрака, — сказала тетя Далия. — О, Дживс!
Эмоции переполнили ее, и она снова вцепилась в мою руку. Ощущение такое, как будто тебя укусил аллигатор.
20
Назавтра часов около девяти утра на парадной лестнице Бринкли-Корта можно было наблюдать редкостное зрелище: Бертрам Вустер спускался к завтраку.
В кругу моих близких известно, что я только в самых редких случаях присоединяюсь по утрам к толпе общественно питающихся, — предпочитаю поглощать копченую селедку или что там мне подадут, в уединении своей спальни. Но целеустремленный человек, в случае надобности, не побоится ничего, а я решился любой ценой оказаться на месте в драматический момент разоблачения, когда тетя Далия сорвет накладную бороду и объявит дрожащему Л.Дж. Троттеру, что ей известно все! То-то будет, я предвидел, феерическое зрелище.
Хотя и не вполне очнувшись ото сна, я, кажется, никогда еще так ясно не ощущал, что жаворонок в небе, улитка на листе, а в небе Бог, и вообще все прекрасно на белом свете.[56] Благодаря выдающемуся уму Дживса затруднение тети Далии убрано с дороги, и теперь я могу, если не постесняюсь, посмеяться в лицо всем полицейским инспекторам и их сержантам, которые бы вздумали к нам наведаться. И кроме того, вчера на сон грядущий я предусмотрительно унес у престарелой родственницы резиновую дубинку, и теперь она опять находилась при мне. Неудивительно поэтому, что, входя в столовую, я почти готов был разразиться песней и засвистать веселой коноплянкой,[57] как выражается иногда Дживс, я сам слышал.
Первое, что мне бросилось в глаза, когда я переступил порог, был Сыр Чеддер, пожирающий ветчину, а второе — Дафна Долорес Морхед, заканчивающая завтрак гренками с джемом.
— Привет, Берти, старина! — воскликнул первый, помахав мне вилкой в самой дружественной манере. — Вот и ты, приятель. Заходи, заходи, дружище. Рад видеть тебя в такой отличной форме.
Его сердечное приветствие удивило бы меня больше, если бы я не разгадал в нем военную хитрость, рассчитанную на то, чтобы притупить мою бдительность и внушить мне ложное чувство безопасности. Весь в состоянии боевой готовности, я подошел к буфету и стал левой рукой накладывать себе сосиски и бекон, правой сжимая в боковом кармане полицейскую дубинку. Военные действия в джунглях учат нас ни в чем не полагаться на случай.
— Прекрасное утро, — проговорил я, усевшись за стол и омочив губы в чашке кофе.
— Да, прелестное, — согласилась Морхед, еще более вчерашнего напоминавшая умытый росою цветок в первых лучах солнца. — Д'Арси хочет покатать меня по реке на лодке.
— Да, — подтвердил Сыр, обратив на нее пламенный взор. — Дафна должна полюбоваться рекой. Можешь сказать своей тете, что к обеду нас не будет. Нам готовят сэндвичи и крутые яйца.
— Да, этот симпатичный дворецкий.
— Именно, как вы выразились, этот симпатичный дворецкий, — подтвердил Сыр, — который также счел уместным приложить бутылочку из здешних подвалов. Мы отбываем через минуту.
— Побегу соберусь, — сказала Морхед.
Она поднялась с ослепительной улыбкой, и Сыр, как ни переполнен он был ветчиной, галантно подскочил, чтобы открыть перед нею дверь. Когда он возвратился к столу, я демонстративно крутил в руке резиновую дубинку. Это его, кажется, удивило.
— Эй, — обратился он ко мне, — что ты делаешь этой штуковиной?
— Да так, ничего, — небрежно отозвался я и положил ее рядом со своей тарелкой. — Просто подумал, что неплохо иметь ее под рукой.
Он с недоуменным видом проглотил еще кусок окорока. Но потом лицо его прояснилось.
— Ты что, думал, что я на тебя наброшусь?
Я ответил, что нечто в подобном роде приходило мне в голову, и он весело рассмеялся.
— Что ты, Господь с тобой! Я тебя считаю своим самым дорогим другом, старина.
Если так, как вчера со мной, он обращается со своими самыми дорогими друзьями, подумалось мне, каково же тогда достается от него тем, кто не такой дорогой? Мысль эту я ему высказал, и он покатился со смеху, словно стоял в суде на Винтон-стрит и его честь мировой судья отпустил очередную остроту, которыми он там всех и каждого смешит до колик.
— Ах, ты вот о чем! — Он беззаботно отмахнулся от моих слов. — Забудь об этом, приятель. Выкинь из головы, милый человек. Возможно, я тогда слегка и обозлился, но это дело прошлое.
— Точно? — недоверчиво переспросил я.
— Совершенно точно. Теперь я понимаю, что я перед тобой в большом долгу. Если бы не ты, я бы мог и сейчас еще быть помолвлен с этой несносной Флоренс. Спасибо тебе, Берти, дружище.
Ну, я ему ответил: «Пожалуйста», или: «Не стоит благодарности», или еще что-то в том же духе, но голова у меня шла кругом. Сначала пришлось рано встать к завтраку, потом Сыр Чеддер обозвал Флоренс «несносной» — понятное дело, я чувствовал себя словно в дурном сне.
— Я думал, ты ее любишь, — пробормотал я, растерянно тыкая вилкой в сосиску.
Он опять засмеялся. Только такая мясистая масса оптимизма, как д'Арси Чеддер, способна столько смеяться в столь ранний час.
— Кто? Я? Нет, конечно. Может, мне и померещилось это когда-то… знаешь, бывают детские фантазии… но когда она заявила, что у меня голова как тыква, завеса упала с моих глаз, и от этой фантазии тоже ничего не осталось. Тыква, видите ли. Могу сказать тебе, друг мой Берти, что есть люди — не буду называть имен — которые находят мою голову величественной. Да-да, я знаю из надежного источника, что с такой головой я выгляжу как король среди людей. И это даст тебе приблизительное представление о том, какая на самом деле дурочка это Флоренс Крэй, чтоб ей пусто было. Какое облегчение, что благодаря тебе я от нее избавился.
Он еще раз меня поблагодарил, и я еще раз ответил: «Пожалуйста», а может быть, «Не стоит благодарности». Все плыло у меня перед глазами.
— Значит, ты не думаешь, — спросил я дрожащим голосом, — что, когда горячая кровь поостынет, может состояться примирение?
— Совершенно исключено.
— Один раз так уже было.
— Больше не будет. Теперь я знаю, что такое любовь, Берти. Говорю тебе, когда человек — который да останется безымянным. — смотрит мне в глаза и говорит, что при первом взгляде на меня, хотя у меня тогда были усы, такие же гнусные, как твои, она ощутила удар вроде электрического, я испытываю душевный подъем, точно выиграл Хенлейскую гонку «Бриллиантовое весло». Между мною и Флоренс все кончено и забыто. Она — твоя, старик. Бери ее, дружище, бери ее.
Ну, я, естественно, сказал ему: «Большое спасибо» или что-то в этом роде, — но он уже не слушал. Его позвал серебристый голос, и он, задержавшись еще на миг, чтобы доесть остатки окорока, пулей вылетел из комнаты с раскрасневшимся лицом и сияющими глазами.
А я остался с тяжелым сердцем в груди и с беконом и сосисками, обратившимися в пепел у меня во рту. Я понимал, что это конец. Самому ненаблюдательному человеку было бы очевидно, что д'Арси Чеддер подвел черту. Акции «Морхед, привилегированные» растут, акции «Крэй, обыкновенные» идут вниз и не имеют спроса.
А я-то надеялся, что со временем здравый смысл возобладает, эти два разлученных сердца раскаются и решат попытать удачу еще разок, а я тем самым опять буду спасен. Но, увы, этому не бывать. Бертрам попался с потрохами. Придется ему все-таки испить горькую чашу до дна.
Я взял себе вторую чашку кофе — она показалась мне той самой горькой чашей. Но тут в столовую вошел Л.Дж. Троттер.
В моем ослабленном состоянии мне меньше всего улыбалось сейчас беседовать с Троттерами, но если сидишь в столовой с кем-то один на один, разговор так или иначе неизбежен, и пока Троттер наливал себе чай, я заметил, что сегодня прекрасная погода, и порекомендовал взять сосисок с беконом.
Реакция его была неожиданной: он задрожал весь с головы до ног.
— Сосиски? — переспросил он. — Бекон? — переспросил он. — Не говорите со мной о сосисках и беконе, — простонал он — У меня обострилась диспепсия.
Что ж, если ему угодно было обсуждать на людях боли в животе, я готов предоставить ему терпеливое ухо. Но он перескочил на другую тему.
— Вы женаты? — спросил он.
Я страдальчески поморщился и объяснил, что пока еще нет.
— И не женитесь, если имеете хоть крошку здравого смысла. — На минуту он в мрачном молчании завис над чашкой чая. — Вам известно, что происходит, когда вы женитесь? Вами помыкают. Вам больше не принадлежит даже собственная душа. Вы становитесь нулем у себя в доме.
Должен признаться, что я удивился той открытости, с какой он посвящал малознакомого человека в свои семейные дела. Но я отнес это на счет его обострившейся диспепсии. Животные колики вполне могут лишить страдальца способности уравновешенного суждения.
— Съешьте яйцо, — посоветовал я, ведь я же не чудовище бессердечия.
