Я почувствовал себя польщенным, когда этот достойный человек вступил со мной в разговор. Произношение тотчас выдало в нем настоящего шваба, и, хотя из-за окладистой бороды я считал его очень старым, оказалось, что ему лишь тридцать с небольшим. Почти половину этого времени — а именно, пятнадцать годков — он таскался по странам, названия которых значились на его медалях.
Я охотно послушал бы о его приключениях, но он только намекнул, что все это время убивал, как мух, марокканцев, тонкинцев[37] и малагасийцев, после чего принялся пространно описывать заведения, где ему подавали хорошее и дешевое вино.
Хотя на первый взгляд он казался крепким как дуб, руки его (очевидно, из-за страсти к неумеренным возлияниям) мелко подрагивали. Я заметил, что он часто прикладывается к большой, обтянутой синей тканью походной фляжке, висящей у него на поясе. Меня удивило, что этот отслуживший ландскнехт и будущий грабитель с большой дороги время от времени важно похлопывает себя по нагрудному карману, будто давая понять, что может купить все на свете.
В Оране нас, как обычно, встретил сопровождающий и повел в маленький форт на вершине рыжей конусообразной горы. Все кровати и на сей раз были заняты, так что мне пришлось довольствоваться соломенной подстилкой во дворе.
Когда взошла луна, я почувствовал ту же постыдную усталость, которая усыпила меня в первый раз, и понял, хотя старался этому воспротивиться, что дух совращающий[38] опять завладел мною. Мне показалось, что я должен исправить допущенную прежде ошибку и что сейчас для этого самый удобный момент. Поскольку план бегства, разработанный мною тогда, еще хранился у меня в памяти, я взобрался на крышу сарая, тихонько перелез оттуда на стену и, уже с другой стороны, спрыгнул на землю. Всё прошло удачно, я не сломал ногу и не был замечен часовым, а значит, отчасти восстановил в собственных глазах свой престиж. Пусть и сделал это как человек, который мысленно играет с самим собой по им же придуманным правилам.
Я бы с удовольствием вернулся тем же путем обратно, но поскольку теперь передо мной была только гладкая стена, оставалось ждать утра, когда откроют ворота. Чтобы скоротать время, я решил прогуляться по берегу моря, откуда доносился едва различимый шелест накатывающих волн. Я начал спускаться по крутой горной дороге, по которой когда-то прошел вместе с Бенуа, лживым Франке и прочими.
В тишине ночи я издалека услышал бодрое пение одинокого путника, идущего мне навстречу. Он пел старую песню солдат герцога Мальборо[39], в немецком изводе: «Мы вышли на маневры, сто тысяч как один…» Когда мы сошлись, я узнал в поющем человеке бородатого шваба — он, видимо, тоже устроил себе самоволку. Лицо его сияло, как надраенный медный котелок, и на ногах он держался нетвердо.
Шваб чрезвычайно обрадовался, что я составлю ему компанию, и тотчас с готовностью повернул обратно, предложив посетить некоторые из тех заведений, которые он расхваливал мне во время поездки по железной дороге.
Шагая рядом со мной между скалами и зарослями алоэ, этот могучий, как Рюбецаль[40], человек, положив руку мне на плечо, доверительно поведал тайные причины своей радости. Я узнал, что после благополучного завершения пятнадцатилетнего срока службы ему выплатили жалованье в размере тысячи пятисот франков. Бедным людям, как гласит финская поговорка, даже слабое пиво ударяет в голову, а потому этому вояке, в чьем кармане всю жизнь побрякивали лишь медяки, такая сумма показалась астрономической — обладание ею буквально окрылило его, если выражаться поэтическим языком.
Он время от времени останавливался и с пьяным воодушевлением шептал мне:
— Тысяча пятьсот франков! Я буду ездить в автомобилях, а по воскресеньям надевать цилиндр и отправляться на прогулку!
Но прежде всего он решил, что отныне не упустит ни одного из тех приятных напитков, которые для него, можно сказать, превратились в понятия, позволяющие классифицировать все феномены жизни.
Низшую ступень в такой иерархии мой новый друг обозначил словом «коньяк»; и произносил это слово очень отчетливо, будто обращаясь к незримому официанту. Для обозначения удовольствий более утонченных он выбрал слово «бордо», которое выговаривал с мечтательной нежностью, давая ему растаять на языке. Наконец, самую высшую и желанную ступень обозначало слово «шампанское»: шваб выталкивал его изо рта с такой убедительностью, что ты словно слышал хлопок вылетающей пробки, и при этом рука его, будто шутиха, взлетала вверх.
Пока он доверительно посвящал меня в тайны наслаждений, даруемых богатством, и то и дело выкрикивал свой боевой клич «Коньяк, бордо, шампанское!» — мы добрались до портового квартала, где все еще мерцали огни.
Целью нашего путешествия была небольшая таверна, где шваб перешел к практической части наставлений. Сперва он громовым голосом потребовал коньяку, а после (поскольку бордо здесь отсутствовало) сразу перескочил к третьему пункту своей программы. Нам принесли сладкое, теплое и, главное, дорогое игристое вино из винограда, растущего на Канарских островах, которое мой приятель принялся хлестать как воду.
Наблюдая такую неуемную жажду, я заподозрил, что сокровище, которое швабу казалось неистощимым, может растаять прежде, чем его обладатель достигнет берега Европы. После третьей бутылки свойственное этому человеку детское добродушие сменилось агрессивностью: он заскрежетал зубами и сообщил двум портовым рабочим, которые мирно пили абсент за соседним столиком, что собирается «разорвать их в клочья». Дело закончилось бы дракой, если бы рабочие, испугавшись ужасной бородищи, не предпочли убраться подобру-поздорову.
К счастью, мне удалось вывести шваба на улицу, сунув ему в карман сдачу с купюры в сто франков. Я бы охотно проводил его к форту и там оставил в непосредственной близости от караульных, да только он, оказавшись на свежем воздухе, снова взбодрился, тогда как у меня после шампанского подкашивались ноги. Волей-неволей я уступил руководство ему и, словно во сне, увидел, как он вторгается в большую палатку, разбитую возле самого берега.
Мы попали на демонстрацию фильма: палатка была забита людьми, которые, тесно сгрудившись, следили за происходящим на экране. Я, к сожалению, уже не помню подробностей; казалось, само наше появление вызвало известное беспокойство. Однако нам удалось отыскать себе место, и мы довольно долго наблюдали мелькание теней. Очутившись в тишине и тепле я, должно быть, задремал стоя; меня разбудил рык — как мне показалось, голос самого Марса, воплотившегося в образе одного из своих низших служителей:
— Коньяк, бордо, шампанское… Да я вас всех в клочья порву, к чертовой матери… Ха-ха-ха!
Когда раздался этот ужасный голос, механик со страху остановил фильм, и в палатке возникла суматоха, как в разворошенном муравейнике. Хотя швабы исстари славятся тем, что ввязываются в драку с противником, который превосходит их силой, на сей раз разрыв в силе был явно слишком велик. Я увидел, как муравьиный народ сотней рук обхватил и потащил к выходу моего щедрого друга, который пятился и отбивался, словно гигантский омар. Верный решению, принятому мной в арабском трактире за мечетью после приключения с желтыми дамами, я попытался помочь другу, но не смог до него добраться и, никем не замеченный, был затянут людским водоворотом и выброшен на улицу.
Перед палаткой я, сколько ни оглядывался, бородача не увидел. Он будто растворился в ночи, да и я (считая, что мы еще дешево отделались) не желал участвовать в дальнейших швабских проделках. Я подумал, что с куда большим удовольствием пособирал бы на берегу ракушки, и, едва не упав, спустился по крутому склону, который прежде, с борта корабля, казался мне вратами в африканский мир.
Я почти не удивился, увидев внизу мерцающие раковины, такие великолепные, какие можно встретить только во сне: целая ракушечная отмель, раскинувшись на синем фоне, переливалась светящимися красками… Я алчно устремился к ней; однако, когда добрался до цели, со мной приключилось то же, что и со всеми, кто связывается с Рюбецалем: сверкающее сокровище превратилось в кучу раскаленных углей.
Этот дурацкий мираж, вероятно, был бы просто одним из тех впечатлений, о которых потом вспоминаешь без удовольствия, если бы, пока я рассматривал «ракушки», с горы не посыпалась новая порция углей. Теперь я понял, что наверху находится маленькая мастерская, хозяин которой таким способом избавляется от печного шлака.
Расколдовывание раковин стало третьим из неприятных африканских воспоминаний — наряду с первобытными зарослями, которые оказались полем артишоков, и кучей камней, так и оставшейся всего лишь кучей камней.
